Звездная мантия - Милорад Павич

Тогда я закрыла глаза и услышала, как надо мной зацвели яблоня и лимон.

Повествование складывается в сердце так же, как зреют яблоко и лимон. Семечко за семечком, краска за краской.

ТЕЛЕЦ И ВЕСЫ

Перед вами нечто вроде гороскопа по принципу «сделай сам». Здесь вы все можете выбирать сами, поэтому читательницам лучше начать эту повесть с главы «Минотай ненавидит будущее», а читателям – с главы «Голова на тарелке…». Таким образом, получаются женская и мужская карты для чтения звезд. Остальные главы следует читать по порядку, а что касается конца, то каким ему быть, зависит от вас. Но об этом – позже.

Минотай ненавидит будущее

– Ты что, правда не слышала о Минотае?

– Нет, – сказала я, и звук глубокого женского голоса, который произнес это странное имя, навсегда остался в моих ушах. Еще долго я слышала это имя с неправильным ударением, так, как его произнесла моя подруга.

– Не может быть, что ты ничего не знаешь о Минотае!

– А что мне надо о нем знать?

– Как что? Человек влюблен в тебя уже полгода.

– Ну и что? Что же он молчит?

– Собирается сказать. Он помнит наизусть все твои любимые блюда, вина, которые ты пьешь, цвета, в которые красишь волосы. И не только это. Он покупает мебель.

– Какую еще мебель?

– Мебель для вашего будущего гнездышка.

– Врешь!

– Не вру. Он уже выбрал кухню с воздухоочистителем из латуни, а несколько дней назад привез двуспальную кровать в свою квартиру на Парижской улице. У него есть все, что можно себе представить.

– Я ничего подобного даже не слышала.

– Вот, теперь услышала.

– Как его зовут, говоришь?

– Минотай.

– Что это за имя?

– Не знаю. Наверное, он из греков. И знаешь, у него есть странности. Он может выстрелить своим сном, как стрелой. Иногда на улице среди прохожих он определяет тех, кому никогда не исполнится пятидесяти лет. Он знает все твои размеры и фасоны и уже покупает тебе шпильки для волос и соломенные шляпы. У него целая полка твоих любимых книг.

Вот что рассказала мне подруга. Вскоре я получила от Минотая что-то вроде любовного послания. Написано там было следующее:

«Ты – Весы (Libra). Площадь 538, ректосценция Альфа: среднее значение 15 h. Седьмой знак Зодиака, созвездие южного неба, соответствует первому осеннему лунному месяцу. Солнце находится в этом знаке с 23 сентября до 22 октября. Весы – знак стихии Воздуха, мужской и активный. В твоем Зодиаке царствует Венера. Девиз твоих звезд таков: „Твои мысли нигде не стоят спокойно. Всегда трепещут и порхают, как птичка. Кто бы им дал такие крылья, как голубиные, чтобы полетели к добру и там опочили". Теперь немного обо мне… Я – женский знак. Но и в моем знаке царствует Венера…»

Естественно, что первого свидания я боялась. Зато Минотай, как оказалось, не боялся. Он подошел ко мне однажды вечером, и цвет моих глаз изменился под его взглядом. Он был похож на безбородого пастушьего бога. Его волосы были густыми, как тесто, и он завязывал их на затылке, придавая им форму лиры. В его квартире я нашла для каждого из четырех времен года по одному платью своего размера. Перед зеркалом лежали белила, румяна и ароматические масла в моем вкусе. Оказалось, он знал, что в черной одежде я пользуюсь духами «Индийский сон» Фрагонара, в красном душусь быстрыми ароматами типа «Yves Saint Laurent», a в белом – мужским вариантом «Alchimie»… Он умел гадать по пупку и необычным образом свистеть, втягивая воздух в себя. Своим глубоким и медленным свистом он мог вылечить женскую мигрень. Он мог ногой схватить мышь, а иногда появлялся с раскладной охотничьей треногой, прикрепленной к поясу. Седьмого числа каждого месяца он возил меня в Болеч и там, найдя стайку девочек-цыганок, заставлял их играть для нас на скрипках. Они всегда делали это очень неохотно, потому что после игры на скрипке женские пальцы не могут воровать с прежней ловкостью. И хотя раньше у меня были быстрые сны и медленная жизнь, я и покраснеть не успела, как оказалась в его постели. В его объятиях я успела заболеть и выздороветь, проголодаться и насытиться. Только потом краска залила мои щеки, распространилась по шее вниз, потом попала на руки, и я увидела, что пальцы у меня покраснели… Его улыбка распростерлась надо мной и полетела на Дунай, а его мощная истина пронзила меня как нож. Иногда он рассказывал мне, что любые часы независимо от конструкции могут быть сытыми или голодными, как бывает сытой или голодной любовь, а по вечерам он в постели читал мне книги, безошибочно выбирая то, что мне нравилось.

– Хорошенького понемножку, – часто повторял он.

Так оно и получилось. Не успела я отвыкнуть от неправильного ударения в его имени, как однажды вечером самолеты НАТО начали сбрасывать на нас бомбы. От каждого взрыва картины и иконы падали со стен, и с нами произошло самое худшее. Приходилось ли вам когда-нибудь заскочить в магазин купить жевательную резинку и, оглянувшись, увидеть, что вашу машину успели угнать. Вы с брелоком от сигнализации ходите ночью по городу вдоль закрытых гаражей, подозревая, что в одном из них спрятана ваша машина, и жмете на кнопку в надежде, что машина откликнется из темноты. Вот так и я хожу по улицам души Минотая и разыскиваю его любовь, но ее больше нет. К Минотаю не пристает никакая зараза, ни вши, ни блохи, но с тех пор, как начали падать бомбы, наша любовь в нем больна. Да, болеет не Минотай, он здоров, он здесь, со мной, болеет его любовь. Он ведет себя так же, как и раньше, окружающие не замечают в нем перемен, но сам он, где бы ему ни пришлось оказаться, всегда считает, что пришел не вовремя. С тех пор как началась война, он стал безошибочно улавливать запах кошачьих испражнений в моих французских духах, запах, придающий стойкость всем остальным компонентам, но сам по себе неощутимый. Казалось, что Минотай воспринимает композицию запаха в обратной последовательности. Происходило все это потому, что он потерял любовную память. Перед нами будущее, которое Минотай ненавидит, над нами устрашающе голодная вечность в образе невидимых самолетов, а за нами – переодетые воспоминания Минотая. Его глаза вдруг постарели. В них не страх, а ненависть. Ненависть к будущему. Любовь Минотая сделалась пористой и стала пропускать общую ненависть к будущему, которая воцарилась на троне ежевечернего страха перед будущим. Я, его возлюбленная, все еще обращена к любви, но любовь – это вечное завтра, и поэтому мы все больше расходимся. В его ненависти к будущему нет места для любви, а значит, нет места для меня в этой любви.

Утром, как и раньше, мы шли каждый на свою работу, а ночью, дома, пытались заснуть или заниматься любовью под бомбежкой. Не получалось. Любовь – нежное растение, любовь всегда младше нас, а мы, сами того не чувствуя, начали обращаться с ней грубо. Мы пренебрегали нашей любовью, замалчивали ее, отстраняли ее, забывали о ней, словно нам хотелось нанести ей вред, изуродовать, может, даже убить ее до того, как убьют нас. И почему-то считали, что вопреки всему этому она должна выжить. Сначала я думала, что заболевание любви – это одно из тех заболеваний, которые длятся столько дней, сколько лет заболевшему, но, к сожалению, оказалось, что это не так. Иногда я говорила себе: что ж, это болезнь как болезнь, предвестие старости. Ведь болезнь – это просто старость в миниатюре. Но эта болезнь не была такой, как все остальные. Бомбы падали прямо в нашу с Минотаем любовь. Я принялась ее спасать. И занималась этим каждый день.

Вот как мы теперь живем. Каждый вечер перед зеркалом я тренирую свою улыбку. Я изменила ее так, что теперь она может кусаться. Перед нашим домом висит огромный плакат с пасхальным яйцом посредине. С одной стороны яйца Минотай прочитал надпись: «Ibelieve in Godh, а с другой: «They believe in bombshКогда кончается рабочий день, мы с Минотаем встречаемся в парке на Калемегдане возле памятника «Благодарность к Франции», на котором кто-то мелом написал: «Отправить на кладбище!» Если Минотай не приходит, я иду дальше одна. Спускаюсь по небольшой лестнице на Парижскую улицу, прохожу мимо бывшего французского посольства, читаю на его стене сделанную краской из баллончика надпись: «Корсика – республика!», иду до угла, где когда-то, в третьем веке, были римские термы Аэлиуса, от которых давным-давно не осталось ничего, даже источника, снабжавшего их водой. Мимо шведского посольства иду вниз, по спуску к реке, и захожу в один из высоких домов.

– Ну, что там слышно? – спрашиваю Минотая в дверях.

– Меня он спрашивал? – говорит Минотай и с отсутствующим видом смотрит на мое лиловое платье, которое ему раньше очень нравилось.

– Конечно, – отвечаю я, а он самоуверенным тоном заявляет: