Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма - Александр Логачев

— Ничего, — прошептал капитан и передал Зотову бинокль. Старшина смотрел долго, но с тем же успехом, что и командир.

— Нельзя всем, — старшина наконец оторвал окуляры от глаз. — Один сперва должен. Я пойду.

Капитан кивнул. Да, если где-то притаился часовой, то группой выходить на открытое место нельзя, заметит. Бежать на лыжах вообще нельзя ни в коем случае, надо ползти. Снять часового — и тогда можно нормальным ходом подобраться к дому остальным. Скорее всего, старшина для выполнения задачи подходит лучше других.

Остальные восемь бойцов отряда расположились поодаль, в ложбинке, сидели кто на корточках, кто на лыжных палках. Лева высвободил ноги из креплений и лег спиной на лыжи.

Шепелев и Зотов вернулись к ним. Все собрались вокруг командира, придвинулись как можно ближе. Капитан объяснил ситуацию и к чему им надлежит готовиться.

— Кто из вас может ползать по-пластунски с лыжами и оружием? — горячо зашептал лыжник Ильинский. — Я умею. Разрешите мне? Я тренировался.

— А часового снять? — спросил старшина.

— Сниму, силы хватит.

— Да тут не в силе дело.

— Пойдет Ильинский, — принял решение командир. — Мигнете два раза фонариком от дома, когда будет можно. Не спешить. Не рискуйте, дождитесь, когда часовой сам приблизится к вам. Перемещайтесь не спеша, главное, незаметно. Мы прождем, сколько потребуется.

Командир замолчал, посмотрел на старшину Зотова.

— Значит так, — начал Зотов. — Доставай из мешка бинт. Обмотаешь им винтовку, снимешь подшлемник и обмотаешь лицо. Вещмешок оставляешь здесь. Лыжи возьмешь у товарища капитана Хромова, они у него почти белого цвета. Держи мой нож, это финский, им лучше будет. Дай сюда твою голову, покажу, как снимать.

Старшина одной рукой подхватил Ильинского под подбородок, вздернул его вверх, ладонью другой руки быстро чиркнул по шее.

— Впечатляет, — потер шею Ильинский.

— Ну, кажись, все. Если что пойдет не так, зарывайся в снег, держи дверь под прицелом, пока мы не подоспеем. Ну, с богом, парень…

Дождались. Довольно быстро. Два раза моргнул фонарик. Хромов, лежавший рядом с Шепелевым, хлопнул капитана по рукаву.

— Вижу, вижу, — прошептал Шепелев. — Вперед. Прежним порядком. Очень быстро.

«Ощущеньице неслабое, — думал Жох, с ненужной силой втыкая палки в снег и невольно пригибаясь ниже. — Одного проснувшегося автоматчика, вышедшего поссать на крыльцо, будет достаточно, чтобы положить нашу шайку веселыми очередями». Одно дело сгинуть в славной потасовке, а совсем другое лечь простреленной мишенью, которая может еще немножко побегает перед этим по чистому полю, крича «атас и шухер!» Дом, казавшийся из-за деревьев таким близким, приближался невыносимо медленно. Наконец, когда они прижались к его стенам, Жох облегченно выдохнул. Получилось чересчур громко, и вор увидел перед своим носом кулак старшины.

«Никого» — показал крестообразным скрещиванием рук лыжник Ильинский, поджидавший отряд прямо на ступеньках крыльца. И опять же жестами дал понять, что дверь заперта.

Но то, что внутри есть люди и эти люди пришли сегодня вечером — в том сомнений у капитана Шепелева не было. Тем более Попов, которого капитан подозвал к себе, это подтвердил движением губ, сложившихся в слово «тут». То, что окна закрыты ставнями, они увидели, когда огибали дом, подбираясь к крыльцу. Значит, финны не выставили часового, положившись на сюрпризы в виде проволоки с гранатами, но в доме засели надежно, как в крепости. Ничего не остается, как устроить им засаду на улице. Ночь кантоваться придется на воздухе. Или в одном из хуторских сараев. Где-то кудахчут куры, вот можно к ним, там потеплее, чем в сугробах. Выходит, остались, не ушли в тыл хуторяне, надумали, значит, партизанить. Черт, хорошо они собаки не держат, вот можно было попасть. Да кто ж знал, что еще кого-то не убрали из полосы обеспечения. По донесениям, с которыми доводилось знакомиться капитану Шепелеву, финны эвакуировали жителей предполья, а те эвакуировали свои хозяйства еще в середине ноября, когда только забрезжила угроза войны.

Значит так, куда-нибудь в сарай, часика два отдохнуть, погреться, а с приближением рассвета занять позицию напротив крыльца, зарывшись в сугробах. Когда-то же они выйдут из дому.

Капитан пальцем показал на старшину и поманил к себе. Вместе с Зотовым к капитану подобрался Жох и стукнул себя в грудь, потом показал на дверь, потом прошептал:

— Да чтоб я какую-то крестьянскую хату не взломал.

Жох прочухал ситуацию — командир собирается выжидать до утра. А торчать где-то, но не в теплом доме, не катило совсем. К тому времени можно отморозить не только желание схватиться с врагом.

Командир посмотрел на Жоха, потом на дверь, задумался.

— Сможешь тихо? — спросил одними губами Шепелев.

Вор сделал жест и помог гримасой — «ну, обижаешь, капитан!» Капитан мотнул головой в сторону двери, действуй, мол, фартовый.

Леонид по прозвищу Жох первым делом снял лыжи, оставил их у крыльца. По деревянным, очищенным от снега ступеням поднимался сторожко, держась за перила. Не дай бог заскрипят под валенками. Оказавшись на крыльце, Жох скинул масхалат и полушубок, бросил их на перила, оставшись в фуфайке. Снял с правой руки «трехпалку» и надавил пальцем на дверь. Давил он осторожно, усиливая нажим постепенно, пока не почувствовал, что дверь дальше не поддается. Несильно потолкал ее туда-обратно, во что-то вслушиваясь. Потом оглянулся, поискал взглядом капитана, убедился, что тот на него смотрит, и изобразил руками колку дров. Потом Жох изобразил, как ему показалось, довольно удачно деревянный чурбан, который нужен ему, чтобы дотянуться до верха дверного проема. Удачно или неудачно, но капитан его понял.

Посланный Шепелевым лыжник Ильинский скоро прикатил по снегу плаху, на которой хозяин колол дрова. Ее установили, бережно опустив, на крыльце перед дверью. Леонид достал из кармана выкидуху, с которой никогда не расставался дольше, чем на ночь.

Дверь была очень старой, сделанной из гладко струганных досок. Зазор между дверью и косяком закрывала набитая снаружи длинная, протянувшаяся сверху донизу, и широкая рейка. На ней Жох стал выискивать гвозди, которыми ее прибивали к краю дверного проема. Он нашел все втопленные шляпки и отметил их расположение, сделав напротив них по краю рейки надрезы.

После чего Жох стал делать то, что больше всего со стороны напоминало пробег пальцев баяниста по клавишам инструмента. Его рука с поблескивающим в ладони лезвием ножа летала по рейке снизу вверх и сверху вниз, для чего Леониду приходилось без конца сходить с деревянной плахи и снова вставать на нее. Подцепляя рейку лезвием то с одной стороны, то с другой, он отжимал ее от косяка. Леонид проделывал это в сумасшедшем темпе, завораживая тех, кто следил за ним снизу. И умудрялся не оступаться и отжимать рейку без скрипа.

Глядя с первой ступени крыльца на эдакие чудеса ловкости, старшина кряхтел и покачивал головой. А еще поеживался — стоять без движения на таком морозе неприятно и чревато.

А Жох не мерз. Он был слишком увлечен, чтобы мерзнуть. Наконец гвозди покинули углубления, и отсоединенная рейка оказалась в руке Леонида. Но отодрать тонкую деревянную доску, закрывавшую зазор между косяком и дверью, было еще полдела. Перегнувшись через перила, Жох воткнул ненужную рейку в снег и вернулся к дверному проему. Плаху отодвинул в сторону — тоже уже не нужна.

Леня резко повернулся к двери боком и предостерегающе вскинул руку. Потому что внутри дома впервые послышалось какое-то шевеление. Шарканье и стук. Хлопнула дверь, совсем близко. В сенях, за дверью, к которой почти прислонился ухом Леонид, раздались шаги. Потом раздался грохот, что-то пробубнили, а после зажурчала струя, ударявшая в стенки металлической емкости, наверное, ведра. Потом снова стукнула дверь, удаляющиеся шаги затихли в доме.

После чего Жох продолжил борьбу с крестьянской дверью. Борьба проходила на узком участке. В зазоре между дверью и косяком в том мест, где лезвие ножа нащупало щеколду. Щеколда на крестьянской двери могла быть двух видов: или заходящая в открытые скобы сверху или, что хуже, задвигаемая в цельные скобы сбоку. У хуторянина стояла та, что хуже отодвигается ножом снаружи. Но отодвигается. И Леонид заводил лезвие выкидухи в щель, нажимал сверху на металлическую полосу и проталкивал ее миллиметр за миллиметром. Спасибо хуторянину — не забывал смазывать свой запорный механизм.

Снизу смотрели на него со злостью «ну, сколько можно возиться» (злость возрастала, когда боец-доброволец бросал работу и грел руки под фуфайкой — «да давай быстрее, потом согреешься»), но и с надеждой — «все-таки бросил бы он, наверное, ковыряться, каб дело было совсем дохлое».

Прикинув, что полоса дошла до края скобы, Жох щелкнул пальцами — готовьтесь, ясны соколы!