Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Тит толкнул брата локтем:

– Кезон, что скажешь? В Александрии, в Великой библиотеке, я ни разу такого не видел!

Кезон скорчил кислую мину.

Клавдий моргнул.

– Но с чего я вдруг обратился к столь ужасной теме? Ах да, я говорил о попытках вернуть в Рим вашего отца. Итак, Тиберий в конце концов утратил всякий интерес к управлению государством, предоставив это своим приспешникам и не вылезая с Капри. Но даже тогда всякий раз, если удавалось отвлечь дядю от мыслей об ублажении пениса, я заговаривал о вашем отце. Я твердил, что Луций – мой двоюродный брат и люди Сеяна уже много лет наблюдают за ним, однако до сих пор не поймали ни на изменнических речах, ни на занятиях, если на то п-п-пошло, астрологией. Я умолял Тиберия отменить ссылку. Но дядя был не из тех, кто прощает. Он не желал ничего знать о Пинарии. И не слушал меня – за исключением одного раза, когда я допустил промах, упомянув, что у Луция два сына-близнеца. Я хотел хоть немного разжалобить императора – и знаете, что ответил Тиберий? «Сколько им лет? Хорошенькие?» К тому времени вы уже достаточно выросли, чтобы носить тогу, о чем я ему и сказал, тогда он потерял всякий интерес к этой теме и приказал мне впредь не упоминать моего кузена Луция Пинария. – Клавдий вздохнул. – Оставалось лишь дожидаться смерти Тиберия. К концу народ уже люто его ненавидел. Когда известие о кончине на Капри достигло Рима, н-на улицах танцевали. Видели бы вы, как ликовал город, узнав, что преемником назван мой племянник – единственный сын Германика, которого Тиберию не удалось убить…

Голос Клавдия дрогнул. Он моргнул, передернув плечами.

– В Александрии тоже прошли торжества, – сказал Тит. – Там, в Египте, все уверены, что Гай Калигула будет идеальным правителем. Его любят в легионах. Он молод, энергичен, уверен в себе.

– Да, весьма уверен, как м-может быть только бог, – буркнул Клавдий, отводя взгляд. – Во всяком случае, в ходе торжеств наш новый император изъявил готовность выслушать ходатайства об амнистии, включая мое прошение насчет вашего отца. Его удовлетворили. Но государственные шестерни вертятся медленно – вы не поверите, какое здесь засилье бюрократии, – а Луцию, к-конечно, понадобилось время, чтобы перед отъездом уладить дела в Александрии. В последнем письме он сообщил, что начал наконец готовиться к путешествию. Луций был безмерно счастлив, что убедил вас вместе с супругами отправиться с ним. А потом лихорадка забрала и его, и Ацилию. Какая беда! Но вы теперь здесь вместе с милыми женами. У всех на слуху, что александрийские женщины – самые красивые в мире. Артемисия и Хризанта тому подтверждение. Постойте, а это что?

Солнечный свет отразился от золотого амулета на шее Кезона. Ошеломленный Клавдий дотронулся до подвески, и Кезон улыбнулся:

– По словам отца, это фасинум, хотя с виду и не поймешь. Отец утверждал, что он очень старый – может быть, даже старше самого Рима.

– Ах да! То-то я решил, что вижу нечто знакомое! Клянусь Геркулесом, я и забыл. Ведь именно я рассказал Луцию об истории амулета, когда вас, юноши, еще и на свете не было. Значит, отец перед смертью п-п-передал фасинум тебе, Кезон? Вот по нему я и буду вас различать. В жизни не видел таких одинаковых близнецов!

– Боюсь, тебе придется делать это как-то иначе, – возразил Кезон. – В отцовском завещании не уточняется, кому носить талисман, но, поскольку имущество разделено между нами поровну, мы договорились делить и фасинум. Иногда его ношу я. Иногда – Тит.

– Значит, близнецам все-таки удается договориться! Вы опровергли горький пример Ромула и Рема. Держу пари, отец не упоминал, что именно я придумал вам имена. Нет? Так оно и было. Узнав, что Ацилия родила б-близнецов, он стал ломать голову, кому передать собственное имя, ибо всех Пинариев-первенцев издавна нарекали Луциями. Но повитуха устроила такую неразбериху, что не удалось определить, кто из вас вышел первым. К тому же вы были настолько похожи во всем, что казалось несправедливостью – а то и дурным знамением – возвысить одного и умалить другого. Поэтому ваш отец решил нарушить традицию и не называть Луцием никого. Он обратился за советом ко мне. Мы постановили наречь одного из вас Кезоном в честь знаменитого предка из рода Фабиев – человека, который, если моя теория верна, носил амулет около четырехсот лет тому назад.

– А как насчет моего имени? – спросил Тит.

– Тебя назвали в честь моего наставника, великого ученого Тита Ливия. Вы, разумеется, читали его историю Рима? Неужели нет? Даже о древних Пинариях? – Клавдий покачал головой. – Я уверен, что когда-то дал вашему отцу списки.

– Наверное, они есть среди книг, которые мы привезли из Александрии, – предположил Тит.

– Хотел бы я знать, брался ли за них Луций. Впрочем, ни он, ни его родитель не испытывали особого интереса к прошлому. Однако человек должен чтить предков. А иначе как бы мы пришли в мир и как существовали?

– Я предпочитаю жить ради будущего, – с отсутствующим видом заметил Кезон, ощупывая висящий на шейной цепочке фасинум.

– А я предпочитаю ценить настоящее! – рассмеялся Тит. – Но если говорить о будущем: скоро ли мы удостоимся чести встретиться с императором? Хотим поблагодарить его лично – не только за дозволение вернуться, но и за очищение доброго имени отца. Полностью восстановленные в правах как граждане и патриции, когда-нибудь мы даже сможем влиться в коллегию авгуров.

– Как порадуется тень вашего отца! – воскликнул Клавдий. – Конечно, я буду горд надзирать за вашим учением и рекомендовать к приему в коллегию либо одного из в-вас, либо обоих.

Кезон скривился:

– Стать авгуром мечтает Тит, но не я.

– Я привез из Александрии старые отцовские трабею и литуус, – сообщил Тит. – Но как насчет встречи с императором?

Клавдий отвел взгляд:

– Да, конечно, если император призовет вас на аудиенцию, придется пойти. Но у Калигулы так много дел и он великодушен к столь многим своим подданным, что, вполне возможно, н-напрочь позабудет о конкретном проявлении щедрости, и тогда лучше, возможно, ему не напоминать. На самом д-д-деле, правильнее всего вообще не привлекать к себе внимания.

Тит сдвинул брови:

– Что ты хочешь сказать, дядя Клавдий?

– Как бы получше выразиться? Изгнание – проклятье, но оно м-м-может быть и благословением. Да, ваш отец скорбел, оказавшись так далеко от любимого города, но ему повезло избежать террора, который устроил здесь Сеян, и повседневных жестокостей Тиберия. Далее: когда Тиберию наследовал мой племянник, возникло впечатление о заре новой эры, настало время надежд и обновленной уверенности. Я страстно желал, чтобы Луций вернулся. Он тоже. В-в-возможно, слишком страстно. П-п-пожалуй, нам следовало умерить оптимизм и выждать чуть дольше. – Клавдий покачал головой. – Стать императором полагалось отцу Калигулы, моему брату Германику. Так считают все. Брат был первоклассным воином. Он отличался покладистым нравом. Германика обожали войска, народ, даже сенат. Но не боги, которые сочли нужным забрать его у нас, – или же тут постарались Сеян, или Ливия, или Тиберий. Хотя какая разница? Теперь они мертвы. Все до единого.

Кезон положил руку ему на плечо:

– Клавдий, что ты пытаешься до нас донести?

– В отличие от Германика, мой племянник всегда был малость… ущербен. – Клавдий дернулся и утер каплю слюны. – Полагаю, такие слова звучат излишне критично, а то и нелепо в устах человека вроде меня, но я не лгу. Ребенком Гай с-с-страдал падучей.

– Как и Божественный Юлий, – заметил Тит.

– Пускай, но я подозреваю, что недуг Калигулы намного тяжелее, чем у Юлия Цезаря. В течение всей юности его поражали приступы, из-за которых он едва мог ходить, стоять или даже поднимать голову. После припадков он был как в тумане, не в силах собраться с мыслями, но потом всегда оправлялся. По достижении им зрелости показалось, будто он перерос свою беду, и мы воспряли духом. И определенно не существовало повода тревожиться за… здравость его рассудка.

– А сейчас? – спросил Кезон.

Клавдий было замялся, но вновь не сумел совладать с потребностью открыться:

– Перемена произошла внезапно – по сути, за одну ночь. Причина заключалась в любовном зелье, которое поднесла Калигуле его жуткая жена, Цезония. Она намного старше; когда они сошлись, Цезония уже была матерью троих детей. Если угодно знать мое мнение, то юноше противоестественно брать женщину старше, должно быть наоборот – вы не считаете? Как у н-н-нас с Мессалиной.

– Согласен, – кивнул Тит. – Но ты говорил об императоре.

– Да. Очевидно, как любовник, Калигула разочаровал Цезонию – оно и понятно, шлюху со столь богатым опытом; поэтому она решила исправить положение, дав юноше приворотное средство. Болтают, будто она скормила ему субстанцию, которую греки называют гиппоманом, – мясистый нарост, который иногда появляется на лбу новорожденного жеребенка.