Православно-догматическое Богословие. Том I - Макарий Булгаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
§15. Нравственное приложение догмата.
Три важные урока мы можем извлечь для себя из догмата о единстве Божием.
Урок первый — касательно отношения нашего к Богу. “Верую во единого Бога,” — произносит каждый Христианин, начиная слова символа, — во единого, а не во многих, или двух, или трех, как веровали язычники и некоторые еретики: итак Ему единому мы должны и служить, как Богу (Втор. 6:13; Матф. 4:10); Его единого любить от всего сердца нашего и от всеq души нашеq (Втор. 6:4 и 5); на Него единого возлагать все наши надежды (Пс. 117:8 и 9; 1 Петр. 1:21), и с тем вместе должны блюстись от всякого вида многобожия и идолопоклонства (Исх. 20:3-5). Язычники, веруя в одного верховного Бога, в тоже время признавали и многих богов низших, и в число этих богов часто включали духов бесплотных, добрых или злых (гениев и демонов) и умерших людей, чем-либо прославившихся в жизни: и мы чтим Ангелов добрых, чтим и людей святых, прославившихся при жизни верой и благочестием; но не забудем, что мы должны чтить их, по учению православной Церкви, не как низших богов, а как слуг и угодников Божиих, как ходатаев наших пред Богом и споспешников нашему спасению, — чтить так, чтобы вся слава относилась преимущественно к Нему же единому, как дивному во святых своих (Пс. 67:36; Матф. 10:40). Язычники делали изваяния своих богов, ставили их кумиры и истуканы, и, по крайнему ослеплению, эти изваяния и кумиры признавали за самих богов, воздавая им божеское поклонение: да не впадет кто-либо и из христиан в подобное же идолопоклонство. И мы употребляем и почитаем изображения Бога истинного и Святых Его, и преклоняемся пред ними; но употребляем и почитаем только как изображения для нас священные и глубоко поучительные, а отнюдь не боготворим их, и, кланяясь святым иконам, покланяемся не дереву и краскам, а самому Богу и Угодникам Его, которые на иконах изображены; таково должно быть истинное поклонение святым иконам, и оно ни мало не будет походить на идолопоклонство. Известно, наконец, что язычники олицетворили все человеческие страсти, и в этом виде их обоготворили: мы же не олицетворяем страстей, чтобы их боготворить, мы знаем их цену; но, к прискорбию, часто и христиане служат своим страстям, как богам, хотя и сами того не замечают. Один до того предан чревоугодию и вообще чувственным удовольствиям, что для него, по выражение Апостола, бог — чрево (Фил. 3:19); другой с такой ревностью заботится о приобретении себе сокровищ, с такой любовью блюдет их, что любостяжание его, по истине, нельзя не назвать идолослужением (Кол. 3:5); третий столько занят своими достоинствами и преимуществами, истинными и мнимыми, и так высоко ставит их, что как-бы делает из них для себя кумир, которому покланяется сам и требует поклонения от других (Дан. гл. 3). Словом, всякая страсть и привязанность к чему бы то ни было, даже важному и благородному, если только мы предаемся ей сильно, до забвения Бога и в противность воле Его, становится для нас новым богом или идолом, которому мы служим; и христианин твердо должен помнить, что подобное идолослужение никогда не может быть совместно со служением единому Богу истинному, по слову Спасителя: никто не может служить двум господам...; Не можете служить Богу и маммоне (Матф. 6:24).
Урок второй — касательно отношения нашего к ближним. Веруя во единого Бога, от которого все мы получили бытие, которым все мы живем и движемся и существуем (Деян. 17:28), и который один составляет главную цель для всех нас, мы, естественно, возбуждаемся к единению и между собой: мы должны жить так, как братья, чтобы, связуясь узами взаимной братской любви, образовать собой на земле одно великое семейство под властью одного небесного Отца. К сему-то единству духа в союзе мира призывал христиан святой Апостол, указывая им на то, что у них один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас (Ефес. 4:3-6). Об этом-то единении всех людей между собой и с Богом еще прежде молился ко Отцу своему сам Господь наш, когда говорил: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Иоан. 17:21). Для сего-тο двоякого воссоединения всех людей Он и нисходил на землю (Иоан. 10:16), научил их познавать единого истинного Бога (Иоан. 17:3), уничтожил преграду, разделявшую язычников от Иудеев (Ефес. 2:14:18), словом и примером преподал всем новую заповедь взаимной совершеннейшей любви (Иоан. 13:34) и поставил эту любовь первым признаком своих истинных последователей: по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (35).
Наконец, третий урок — касательно отношения нашего к самим себе. Веруя в Бога, единого по существу, будем заботиться, чтобы и в собственном существе восстановить первобытное единство, нарушенное в нас грехом. Ныне мы чувствуем раздвоение своего существа, разъединение наших сил, способностей, стремлений; ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но вместе с тем в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих (Рим. 7:22-23), так что в каждом из нас ныне не один, а два человека — внутренний и внешний, духовный и плотский. Будем же заботиться о том, чтобы отложить нам, прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Ефес. 4:22-24), и чтобы таким образом нам вновь явиться так же едиными в существе своем, какими вышли мы из рук Творца.
А это единство уже, естественно, поведет нас и к другому единству, составляющему главнейшую цель нашего бытия — к нравственному единению с Существом высочайшим, нашим Первообразом, к которому стремимся мы по самому свойству природы: ибо вся жизнь нового человека будет посвящена Богу; а соединяющийся с Господом есть один дух с Господом, сказал святой Апостол (1 Кор. 6:17).
2. О существе Божием.
§16. Краткая история догмата, учение о нем Церкви и состав этого учения.
Вопрос о том, что такое Бог в существе (ουσία, φύσις, essentia, substantia, natura) своем, еще с первых веков христианства сделался предметом особенного внимания учителей Церкви, с одной стороны, как вопрос и сам по себе весьма важный и близкий к уму и сердцу каждого человека, а еще более потому, что вопросом этим много занимались тогда еретики, естественно вызывавшие против себя защитников православия.[207] Но в древние времена учители веры, опровергая заблуждение лжеучителей, утверждавших, якобы они знают вполне самую сущность Божию, старались раскрывать преимущественно ту мысль, что сущность Божия для нас непостижима, что мы не только не знаем, но и не можем познать ее в настоящей жизни.[208] А потому нарочито и не заботились отыскивать какое-либо одно определенное понятие о Боге, которое бы можно было признать в точности соответствующим Его сущности, напротив, определяли Его и так и иначе, смотря по удобности, и пользуясь различными чертами, под какими только изображается Он в откровении: то говорили, что Бог по естеству есть чистый дух;[209] то называли Его сущностью творительной, произведшей все видимое и невидимое;[210] то видели в Нем верховное величие,[211] или совершеннейшее[212] и высочайшее благо,[213] или существо, всегда пребывающее.[214] И если иногда некоторые пытались указывать одно известное имя, как обозначающее самую сущность Божию,[215] то высказывали это только или в виде своего частного мнения,[216] или на основаны одного словопроизводства,[217] замечая вместе, что все вообще имена, приписываемые Богу и представляющаяся даже наиболее Ему приличными, не выражают вполне Его сущности.[218] Словом, называя Бога по существу непостижимым и не именуемым, пастыри древней Церкви называли Его и неопределимым.[219]
Совсем иное видим мы в средние века. Не переставая признавать Бога непостижимым, схоластики хотели, однако, непременно определить, в чем состоит Его сущность. Для этого они различали в Боге сущность двоякую: физическую и метафизическую. Под именем первой разумели самую природу Божию всесовершенную или все то, что в Боге находится; под именем же последней сущности хотели разуметь такое свойство, которое прежде всего представляется нам в Боге, которое служит корнем и началом для всех прочих Его свойств, и решительно отличает Его от всех прочих существ. Это-то свойство и старались отыскать всеми мерами, и вопрос о нем возбуждал в школах самые жаркие споры, породившие бесчисленное множество мнений. Довольно упомянуть о четырех главнейших: одни утверждали, что метафизическая сущность Божия состоит не в каком-нибудь частном свойстве или совершенстве, а в совокупности всех совершенств; другие полагали ее в коренной бесконечности (in infinitate radicali) или потребности (exigentia) всех совершенств; третьи — в разумении действительном (in intellectione actuali) или только коренном (radicali), т.е. в одной способности разумения; наконец четвертые — в самобытности или бытия Бога от самого Себя (in esse a se sev aseitate). Последнее мнение имело наибольшее число последователей и доселе остается в употреблении у богословов римской церкви.[220] Легко понять, что все эти мнения, хотя не касаются существа догмата, не вредят истинному учению христианства о Боге, но и бесполезны, не объясняя нисколько предмета непостижимого, и что самый вопрос о метафизической сущности Божией есть вопрос школы, а не христианской веры или жизни.