Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом все в одночасье переменилось. Явилась эта княгиня из Варшавы, разодетая, пахнущая дорогими духами. Это она теперь всем командовала, она все решала (и брильянты, зашитые в Домнину теплую кацавейку и со страхом для жизни сбереженные при стольких-то обысках, к ней должны были отойти согласно завещанию барыни, это по какой такой справедливости?)
И вот уже чужой, не по-русски каркающий Брюссель, где не только десятилетней Мариночке больше няня не нужна, но и меньших детей будут без няньки растить. Здешняя барыня-хозяйка, хоть и живала в Петербурге, но сама родом из англичанок, у них свои правила, и с нашим уставом в чужой монастырь не полезешь… Оказалось, что нянька, вчера еще всем дозарезу нужная, незаметный человек в чужом доме. Не то чтоб вовсе уж не нужна, но ничему не хозяйка и мало что может. Ну вот разве что в школу русскую четверговую, что при церкви, детей сводить да в воскресный день к обедне с ними пойти, а так… Конечно, и ей можно было бы отдохнуть чуток, но чтоб так вот все повернулось, не ждала…
Стареющая Домна поселилась неподалеку от своих детей, ходила на Станлеевскую в дом Фрисеро, хотя уже и не каждый день. Конечно, с Мариночкой своей виделась, про былую жизнь ей рассказывала, про все их радости и беды, про невероятные их приключения и бегство. Потому что никто, не то что бы в Брюсселе этом или Бельгии, но и на целом свете никто кроме нее всей семейной истории и всех ее тайн знать не мог. С годами, конечно, стала многое забывать, но кто ж знал, что это когда-нибудь серьезным людям понадобится. Обрывки няниных воспоминаний были позднее записаны и хранятся вместе с разнообразными справками в семейном архиве. Увы, других свидетелей страшного пятилетия, кроме малолетних деток и их няни не было больше. Так что читая пересказ этой истории, записанный на разных языках, пытаюсь я расслышать в нем русский голос, интонации и уязвленную гордость старой нянюшки, самое имя которой звучит в здешних книгах так экзотически неправдоподобно. Все эти рассказы о том, как перед нею, перед всесильной нянюшкой стушевались в Питере головорезы-матросы или слабонервные чекисты с наганами, ворвавшиеся в барский дом. Как все уступали ей дорогу, все ее почитали и только эта вот княгиня с ее французскими духами и любовниками, ни стыда ни совести… Ей же еще и бриллианты… А все геройская их война, и осада, и бегство…
Но даже не в том дело, хотя бы и не было того, что было, ой, что было… Человеку хочется, чтоб уйти на покой с почетом, чтоб люди помнили. Вот, к примеру, няня Соня, Софья Михайловна Остроумова, нянчившая детей графа И.М. Воронцова-Дашкова. О ее судьбе так рассказывал в своем кладбищенском синодике отпевавший ее священник русского кладбища под Парижем отец Борис Старк:
«Во время революции все семейство трагически погибло, и няня сама спасла детей (их было пятеро – Б.Н.)… и сумела вывезти их за границу. За границей детей приютили родные, и няня, выполнив свой долг, поместилась в Русском Доме (знаменитый старческий дом в Сен-Женевьев-де-Буа – Б.Н.). Ее воспитанники выросли: Мария Илларионовна вышла замуж за сына вел. Кн. Ксении Александровны князя Никиту Александровича; Михаил Илларионович женился на дочери нашей директрисы Марине Мещерской, а один из младших мальчиков, красавец Ларик, женился на американской миллионерше и иногда приезжал из США на ослепительно белой машине изнутри обшитой ярко-красной кожей. Приезжая в Париж, он всегда приезжал к няне Соне и возил ее по окрестностям на своей изумительной машине. Очень старая няня Соня держала себя с большим достоинством. У нее был сильный тик – тряслась голова, и так, кивая, она ходила целый день по аллеям парка при Доме. Все ее воспитанники окружали ее большим вниманием».
Душевед-священник понимает, чего жаждет душа преданного пожилого слуги. Могли ли обиду нянину понять сверх головы занятые многодетные Фрисеро, младшие, такие неслухи Коля да Оля или эта княгиня с брульянтами?..
Княгиня же Любимова, сидя в доме Фрисеро, внимательно разглядывала хозяев и думала о том, как ей на сей раз повезло и как повезло деткам бедной ее подруги Любови Сталь-Бередниковой. Думала о том, какие все же люди на свете еще бывают, вот вам Фрисеро (когда Оленька Сталь подросла, она говорила, что это были «святые люди)…
И ведь с чего у них началось? Безмятежно растили нестарые эти люди русского подданства своих сына и дочку на богатой окраине Брюсселя. Война кончилась, чего не жить… И вдруг – эта беда в России…
В порты Северной Европы стали приплывать из Одессы снаряжаемые американским Красным Крестом корабли с обездоленными людьми. Корабли, доотказу набитые нищими и сиротами. Вот тогда мирный брюссельский инженер Эмманюэль Фрисеро и потерял покой. По сей день встречаются на нашей планете люди, которые не могут безучастно глядеть на чужую беду – хотят не мешкая протянуть гибнущему руку помощи. В старину, может, было больше таких людей, чем нынче. Говорят, их еще много в Америке… Брюссельский инженер Фрисеро был из их числа. Но откуда он взялся такой? Да еще уроженец Петербурга с российским подданством? А откуда взялись в Петербурге эти Фрисеро?
Из некогда сардинской, а в последние полтораста лет и французской Ниццы. Это не слишком древняя история, так что проследить ее будет нетрудно. А она многими нитями связана с жизнью главного героя нашей книги.
Глава 7. Несколько слов о Фрисеро
Перенесемся в тихую блаженную Ниццу сороковых годов позапрошлого века. Тепло, малолюдно. Живут там, наряду с местным людом, кое-какие небедные иностранцы, по большей части британцы. Они уже в XVIII веке (после визита хворого писателя доктора Смоллета) сюда зачастили, а к сороковым годам XIX века их жило тут сотни три. Русских пока и полсотни душ не наберется, но тоже все приличные люди. Объявился, например, в Ницце молодой князь Гагарин, сын того самого секретаря русского посольства в Париже князя Ивана Гагарина, что крестился в католичество в часовне госпожи Соймоновой-Сеченовой.
Гагарин, будучи в Ницце, заказал свой портрет молодому местному художнику Жозефу Фрисеро: сидел, позировал, глядел в синюю даль. Портрет князю так понравился (сам себе на портрете молодой князь так понравился), что он стал уговаривать молодого уроженца Ниццы бросить родной город и отправиться в славный столичный Санкт-Петербург: вот где слава, вот где деньги, вот где красивые женщины и веселье.
– Зачем Вам, мой
