Панктаун - Джеффри Томас

В камере воцарилась тьма. В нее погрузился весь аквариум. Спустя несколько ошеломляющих секунд последовал взрыв аплодисментов, и глаза Тила наполнились слезами. Да… Ему удалось. Это было сложное представление. Будоражащее и спорное представление. Но это было сильно и красиво, и он давился от гордости. Она почти… почти… затмила чувство вины.

Они ждали час, чтобы повторить все снова, — таймер у аквариума выдавал обратный отсчет. После этого — еще один перерыв. В это время Нимбус выходила в халате и тапочках и осматривала другие произведения искусства. Люди поздравляли ее даже больше, чем Тила.

Нимбус, Тил и его дядя стояли и беседовали, когда к ним подошли двое в безукоризненных костюмах. Один из них был человеком, второй — гуманоидом с Кали. Его черные волосы покрывал голубой атласный тюрбан, кожа блестела серым, губы были очень полны, а глаза располагались под небольшим углом и были целиком черными, словно кусочки обсидиана. Калиец пожал Тилу руку.

— Мистер Тил, меня зовут Дерик Стуул, и я не могу выразить в словах то, насколько я впечатлен вашей работой. Восхитительное отражение стадий жизни, всего жизненного опыта… А то, что представление начинается заново каждый час, лишь делает его еще более сильным, демонстрируя вечность цикла жизни, смерти и возрождения. Мне, как калийцу, это показалось особенно важным. Это отражает мои религиозные убеждения.

— Благодарю вас. Это универсальная тема.

— Воистину так. Я хотел бы ее купить.

Тил моргнул, чуть не хихикнул.

— Оу… а… правда? — Он почувствовал, как Нимбус возбужденно сжала его руку.

— Она ведь продается, не так ли? Это Дэвид Нассбраун, мой арт-брокер.

— Ага, здравствуйте… Ну… да, конечно. Хм…

— Сколько вы за нее просите?

— Ну, мне нужно подумать. Я, вообще-то, не знаю…

— Десять тысяч, — сказала Нимбус.

Тил повернулся, чтобы посмотреть на нее, но снова обратил взгляд на Стуула, когда тот сказал:

— Что ж, звучит весьма разумно. Мистер Тил?

— Конечно… да. Звучит разумно. — Он попытался подавить улыбку.

— Дэвид посоветовал мне не делать эту покупку из-за возможности поломки механики…

— Ну, она довольно-таки деликатна… Я в таких делах только любитель…

— Какая скромность! Я найму инженера, чтобы он над ней потрудился… естественно, без какого-либо ущерба для сути работы. Еще Дэвид говорит, что искусство не должно обесцениваться, а эта девушка, очевидно, со временем состарится, но мы будем волноваться об этом тогда, когда это произойдет…

— Что? — сказала Нимбус.

— Вы же не хотите сказать… что и Нимбус хотите купить…

— Ну, конечно, нельзя купить человека, но она должна будет отправиться вместе с работой — в этом нет никаких сомнений… Иначе, боюсь, мне придется отказаться. Она так изысканна, так чудесна, что я не могу представить эту работу без нее.

— Но, сэр, она не может жить внутри этой штуки!

— Она будет жить в моем доме, как живут мои слуги, и получать за свою работу пятьсот мьюнитов в неделю. Она сможет приходить и уходить, когда пожелает. Но с шести часов вечера, когда я прихожу домой, до полуночи, когда я отхожу ко сну, она должна исполнять свою роль. Один раз в час, отдыхая или занимаясь чем-то еще в промежутках. Думаю, это вполне честно. Да и работа вовсе не обременительна! Конечно, в выходные может потребоваться выступать чаще, если я буду дома…

— И вы не рассмотрите возможность найма другой исполнительницы по вашему выбору? — спросил Тил.

— Тил, — прошептала Нимбус. — Пять сотен мьюнитов в неделю! И десять тысяч тебе! Нам больше не придется беспокоиться о деньгах!

— Нам и вместе быть не придется.

— Я смогу приходить к тебе каждый день!

— Разумеется. — Стуул великодушно улыбнулся. Его белые зубы изумительно смотрелись на сером лице.

— Нам нужно это обдумать и обговорить, — сказал художник.

— Не нужно, — сказала его партнерша, его шедевр. — Тил, ты будешь дураком, если откажешься. И ты будешь дураком, оказавшимся в тюрьме, а потом мертвым дураком. А если ты согласишься, ты начнешь свой путь к тому, чтобы стать серьезным художником. И богатым художником! У этого человека есть друзья. И его друзья увидят «Станции».

— Совершенно верно, — сказал Стуул.

— Все просто будет так, словно у меня есть собственное жилье и работа.

— Этим оно для нее и будет, мистер Тил. Работой.

Да, думал Тил. Когда она была проституткой, это тоже было просто работой.

Из своих коленей под одеялом Нимбус сделала для Тила палатку. Это была хрупкая палатка на огромном холодном пустыре жизни, но она была всем, что у него было, и он вошел туда с той же страстью, с какой вошел и в убежище ее скользкого внутреннего жара.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — сказал он ей, качая бедрами в мягком ритме, укачивая себя в ее тазовой колыбели. — Должен быть какой-то иной способ…

— Он же тебе сказал — его нет. Он хочет меня.

— Да, именно так оно и есть. Я бы сказал, что он хочет тебя больше, чем хочет мое искусство.

— Ты что, ревнуешь?

— С чего бы это? С того, что ты собираешься переселиться к экзотическому богатому бизнесмену? Да разве это причина?

Нимбус улыбнулась ему.

— Ты ревнуешь, так ведь? И чувствуешь себя неуверенно. Эй… Я же делаю это для тебя… — Она крепче обхватила его своими ногами, зацепившись ступнями за его бедра. Оранжевое мерцание обогревателя, в отсутствие электричества подключенного к аккумулятору, освещало размеренно напрягающиеся мышцы на шее и груди Тила, создавая гипнотический эффект.

— Хочешь что-то для меня сделать? Тогда не делай этого. Если ты на это пойдешь, то не ради меня.

— Ради тебя. Нравится тебе это или нет, но так будет лучше для тебя.

— Ты мне не мать. И я не уверен, что верю тебе…

— О чем ты?

— Для меня, Ним, это чудесная возможность… но ведь то же касается и тебя, верно? Жить в особняке в районе для богатых. Пять сотен мьюнитов в неделю. Ним, ты делаешь это для меня или все же для себя?

— Слезь с меня. — Она освободила его из челюстей своих голодных ног, оттолкнула его плечи.

— Нет, послушай.

— Слезь с меня! — Она выскользнула из-под него, вся покрытая смазкой из их смешанного пота. Ее сердитые ступни шлепнулись о холодный пол. — Ты мне ни капли не доверяешь, верно? Ты считаешь, что я ухожу ради себя самой…

— Ты говоришь, что делаешь это для меня, но я не хочу, чтобы ты уходила!

— Я же смогу видеться с тобой каждый чертов день! Что с того, что я не буду здесь жить…

— Ты не станешь видеться со мной каждый день. Может быть, сначала. Но тебе понравится в этом богатом районе, Ним… Очень понравится. Тебе не захочется его покидать. Не захочется бывать в своем старом районе, напоминающем о тех днях, когда ты была бездомной. Не захочется бывать в этой вшивой квартирке. Не захочется проводить время с неудачником вроде меня.

— Да, ты мне совсем не доверяешь. — В глазах Нимбус блестели слезы. Она натянула трусики. — Ни капли. Считаешь, я хочу жить от тебя подальше? Ну и прекрасно. Думай все, что тебе заблагорассудится…

Тил смотрел, как она одевалась, зашнуровывала свои тяжелые черные ботинки, натягивала свою тяжелую куртку из искусственной кожи, позвякивающую застежками, ремешками и заклепками.

— Куда это ты собираешься? Идти искать Стуула? К нему домой еще даже не привезли «Станции», Ним…

— Я иду прогуляться.

— Он хочет, чтобы ты стала его домашним уродцем. Выступать в этой штуке неделю — это совсем не то, что жить в ней. Он хочет, чтобы ты стала его милой зверушкой. И хочет владеть тобой.

— Ты тоже.

Тил хотел протестовать, хотел сказать, что любит ее, но был слишком сердит, слишком обижен и смущен, а Нимбус уже хлопнула за собой дверью.

Через прозрачную керамическую стенку они не могли друг друга слышать.

Это был всего лишь четвертый раз, когда Нимбус выступала для Стуула в своей клетке. В третий раз ему составили компанию два друга… Но он сказал ей, что не позволит никому другому любоваться работой до тех пор, пока не соберет своих друзей и компаньонов на большое торжественное открытие.

В этот раз они были одни.

Он впервые запустил обе руки в черные резиновые рукавицы и приласкал бомбардируемую краской Нимбус, когда в своем танце она достаточно приблизилась. В один из таких моментов он поймал ее за руку и удержал. Не грубо, но крепко, и она не стала вырываться. Другая его рука оказалась у нее между ног, дошла до скользких от краски ягодиц. Он скользнул пальцем внутрь нее, еще одним пальцем — в другое отверстие. Нетоксичная краска служила смазкой для его движений.

Тогда Нимбус отдернулась с большей страстью, однако обратила свой порыв в вихрь танца. Она чуть не упала, но смогла устоять. Она видела стоящего снаружи Тила в виде темного пятна. Под маской ее лицо краской залил гнев. Сердце выпрыгивало из груди. Чувства переполняли ее до полного опустошения разума. Нимбус продолжала свой танец.