Баллады тюрем и заграниц (сборник) - Михаил Веллер

Направо от входа была ювелирная витрина. Золоченые запоночки с малахитом, за три доллара, лежали скромно сбоку. А в центре сверкали штучки иные, роскоши неподъемной, вроде бриллиантовых перстней за шестнадцать тысяч зеленых или колье за тридцать две. И граждане собственными глазами убеждались сквозь броневое стекло, что бриллианты и колье существуют не только в исторических романах и кино, но и на самом деле.

И всегда чуть-чуть казалось, представлялось, что подойдет сейчас сзади, выдвинется весомо и нездешне, настоящий миллионер нереальной выхоленности, и высокомерным уолл-стритским выговором велит подать все это к осмотру – и заплатит в кассу толстую пачку долларов, которые одним уже своим видом дурны и порочны, материализуя собой зло и эксплуатацию чуждого империалистического мира…

И вот стоят и смотрят. И между ними проталкивается деловито занюханный мужичонка в брезентовом дождевике. Он оценивает витрину, надевает рукавицы, достает молоток – и резким ударом разбивает стекло!

Народ смотрит изумленно, еще не понимая, что это такое он видит. А мужичонка распахивает портфель и, убрав несколько осколков покрупнее, спокойно сгребает все эти сияющие драгоценности.

Все в остолбенении выпучили глаза и раскрыли рты. Продавщица, как упав в холодную воду, ахает на вздохе, и крик застревает в перехваченной глотке. А мужик хозяйственно ссыпает добро.

Продавщица, наконец, взвывает в тональности застреленного зайца: «Ай-я-я-я-я-я-яй!..» К ней подскакивают две подруги и беспомощно верещат:

– Что вы делаете!!! Что вы делаете!!!

Что называется, фактор неожиданности. Все парализованы и нейтрализованы. Кое-как начинают осознавать действительность, в которой происходит что-то не то:

– Ничего себе!.. Елы-палы!

– Так это – что?..

Грабитель?! Как – прямо так?! Вот он, здесь, так запросто?! Что за дичь… А продавщицы пищат и прыгают:

– Милиция! Мужчины! Да держите же его! держите, вы что, не видите!!!

Мужика хватают храбро за руку, за шиворот, он сопит, отталкивает – остатки догребает. Ну – облепили, похватали, скрутили. Бывают же такие ненормальные грабители!.. Бред!

В магазине хапарай, гвалт поднимается, директриса выскакивает, продавщица в истерике бьется, доброхоты поздоровее мужику локти к затылку загибают. Вызывают милицию, закрывают двери, просят всех отойти от развороченной витрины.

Милиция, днем на Невском, прилетает молниеносно: случай неординарный, экстренный.

– Вызывали? В чем дело? Спокойно, граждане! Что, где, кто? Продавщица кто – вы? Успокойтесь, сейчас все нам расскажете. Кто разбил – этот? Сержант – наручники! Переписать адреса и данные свидетелей.

Мужичку – по загривку, по сусалам! к радости публики.

– Директор – вы? Когда кончаете рабочий день? Подъедете к нам, двадцать седьмое отделение. Продавщица где? – и вы подъедете. Опись драгоценностей есть? Возьмете с собой, надо произвести сверку.

Преступника мордой вперед – в решетчатый задок пикапа, портфель – под пломбу и пристегивают наручником к запястью – вещдок, куча ценностей, глаз не спускать!

– Магазин закройте! Всем сотрудникам до конца дня составить подробные отчеты: что было за день, кто что видел со своего места. Постараться точнее, по минутам.

И с тем уезжают, лихо повязав горяченького преступника.

Через две минуты прибывает милиция:

– Вызывали? В чем дело? Спокойно, граждане! Что, где, кто? И т.д.

А? Что? Так уже!..

Кто – уже? Что – уже?

Ничего не знает милиция про своих предшественников и понять не может. Недоумевают, выясняют, звонят, и подозрения сгущаются до полного мрака в глазах.

Растворился преступник. И черт бы с ним, полбеды, но вещественные доказательства тоже растворились. Литейный звереет и перекрывает город. Через час брошенный «уазик» находят у метро «Площадь мира». Чей?! Был угнан от двадцать седьмого отделения, у Катькиного садика, за пять минут до ограбления.

Хронометраж операции вызвал зависть и бешенство органов. От вызова милиции до прибытия наряда прошло десять минут. В них и надо было уложиться.

Уложились прекрасно. Около полутораста тысяч долларов.

И только потом в милиции вспомнили, сопоставили. На предыдущей неделе несколько раз подряд били днем витрины в том же квартале. Приезжавшая милиция никого, разумеется, не заставала. Зато ее видели отлично. Так устанавливали время до прибытия.

…Нет, Лазарь не махал черным пистолетом под носом дрожащей кассирши, не крутил баранку визжавшей на виражах машины в отрыве от погони, и не зашивал бриллианты в подкладку кальсон. Он в эти самые минуты чинно пил кофе на втором этаже «Аэрофлота», почти прямо над «Березкой», чему были свидетели. Он был не более чем независимый плановый отдел, самодостаточная хозрасчетная единица. И каждая комбинация составлялась только на один раз.

Кардинал лелеял свои коварные замыслы.

Это глупости, будто на бриллиантах можно заработать больше, чем, скажем, на бутербродах. Смотря как поставить дело. Лучшее тому подтверждение – «Мак-Дональдс» богаче «Де Бирса».

Скажем, вошли когда-то в моду вязаные шапочки-«петушки». От бедности вошли – кроличьих не было, а норковые дороги. И стоила такая шапочка – пустяки, двадцатку в среднем, скажем. И, как водилось, поначалу они долго были в страшном дефиците.

Зато шерстяные женские рейтузы можно было купить за пятнашку. Их настрочили столько, что уже не было ног и задов, на которые их предназначалось натягивать. Причем залеживались преимущественно размеры основательные, от пятидесятого и выше.

Такие рейтузы, стянутые зимним вечером с одной знакомой, Лазарь долго и задумчиво разглядывал в своей квартире на Рубинштейна.

– Ну что ты так долго? – позвала подруга, подняв с подушки взлохмаченную страстью голову.

– Есть мысль, – холодно отозвался Лазарь, и ножницами отрезал от рейтуз штанину под самый корень.

– Что ты делаешь?!

– Присматриваюсь, – ответил Лазарь и отрезал вторую штанину.

– А в чем я пойду по морозу?!

Лазарь натянул отрезанную штанину себе на голову, перехватил сверху рукой на манер колпака, оценил в зеркале и ответил:

– В шапочке. – Снял штанину и разрезал пополам.

Из одной пары рейтуз для глупого зада выходило четыре шапочки для столь же глупых голов. Шапочки могли варьироваться любых размеров. У ягодиц – побольше, близ колен – поменьше. Пятнадцать рублей превращались в сто, а в особо обойденных модными товарами районах – в сто шестьдесят.

Лазарь потыкал пальцем в калькулятор:

– Одна баба, плюс одна иголка, одна катушка ниток, одна пара спиц… один день, пятнадцать рублей умножить на двадцать шапочек… о'кей, старуха! взамен получишь панталоны на гагачьем пуху!

Четыре агента на четырех подержанных «Москвичах» двинули в четыре стороны света – сбывать товар, получая себе двадцать процентов комиссионных. Вагон рейтуз был куплен через систему уцененных товаров. Сливки были сняты…

…Когда мы познакомились в середине семидесятых, Лазарь был богатым человеком. У него было две трехкомнатных квартиры – на Рубинштейна и на Кировском. У него было две машины – «Волга» и «Жигули». Бабки, барахло и изрядный счет в каком-то европейском банке.

На него работал штат ребят. Они шлялись по северам и скупали иконы. Выменивали, торговали за бесценок.

Работали парами. Старший искал, торговал, потом сдавал товар Лазарю, отчитываясь в тратах и получая процент сверху в зависимости от ценности досок. Сам он – из безопасности промысла – иконы никогда не носил. Для этого был подручный, носильщик, нанимаемый за тысячу в месяц. Если их прихватывали и не удавалось откупиться – садился он. За время отсидки получал вдвое.

Иконы переправлялись на Запад, сдавались оптом, часть денег клалась в банк, на часть покупались последние диски и переправлялись в Союз. Здесь диски продавались, в основном в Москве на Плешке, а на вырученные деньги заряжались охотники за иконами. И т.д. Такой конвейер.

В семьдесят пятом году я работал в Казанском соборе, который был тогда Музеем истории религии и атеизма. Однажды нас пригласили на таможню. Система Лазаря дала сбой. Мешок икон был задержан. Музейщики должны были их оценить. Менее ценные поступили в музей. Куда девались более ценные, мы не знали.

В начале восьмидесятых Лазаря все-таки посадили. Газеты выбросили заголовки: «Последняя песня Лазаря». С кем он не поделился, кто принял решение прекратить его бизнес, – похоронено в архивах. Понятно, что бизнес такого размаха не мог оставаться незамеченным соответствующими органами с самого начала. Штаты были огромны, провокаторов полно, в лапу при случае брали уже практически все.

Все это было уже не веселое мошенничество, не красивое жульничество. Это была не официальная, но почти законная работа. По-своему тяжелая, громоздкая, нервная.