Фаворит - Дик Фрэнсис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она подняла глаза с удивлением и видимым облегчением.
– Да. Я не знала, как тебе об этом сказать. Мне кажется, это так естественно, что ты здесь, но, по-видимому, я не сумела им это объяснить.
– Завтра я перееду отсюда, Сцилла, – заявил я. – Я больше не стану давать повод для сплетен. Если уж полиция додумалась до такого, представляю, что говорят в графстве. Я был легкомыслен и очень, очень прошу меня извинить. Я так же, как и ты, считал совершенно естественным, что остаюсь в доме Билла после его гибели.
– Ты ни за что не переедешь отсюда. Ради меня, – произнесла Сцилла с такой решимостью, которой я у нее даже не предполагал. – Ты мне нужен здесь. Если я не смогу говорить с тобой, мне останутся одни слезы. Особенно по вечерам. День проходит в заботах о детях и по хозяйству, я как-то держусь, но когда приходит ночь… – На ее внезапно осунувшемся лице я прочел дикую, мучительную боль утраты, после которой минуло всего четыре дня. – Пусть говорят, что им вздумается, – пробормотала она сквозь подступающие слезы. – Мне нужно, чтобы ты был здесь. Пожалуйста, пожалуйста, не уезжай.
– Я останусь, Сцилла, не волнуйся. Я останусь до тех пор, пока буду тебе нужен. Но ты должна обещать, что скажешь мне, как только почувствуешь, что можешь обойтись без меня.
Она вытерла глаза и улыбнулась:
– То есть когда я начну заботиться о своей репутации? Обещаю.
В этот день я проехал почти триста миль, не считая того, что участвовал в двух скачках. Я устал. Мы рано разошлись по своим спальням. Сцилла обещала принять снотворное.
Но в два часа ночи она открыла дверь моей спальни. Я сразу проснулся. Она подошла, зажгла лампу на ночном столике и села на мою постель.
Она выглядела до смешного юной и беспомощной. На ней была бледно-голубая ночная рубашка до колен, из прозрачного шифона, сквозь который просвечивали ее худенькое тело и маленькие круглые груди.
Я приподнялся на локте и провел рукой по голове, приглаживая волосы.
– Не могу заснуть, – пожаловалась она.
– Ты приняла пилюли?..
Я мог бы сам ответить на этот вопрос. Ее глаза были затуманены, и если бы она находилась в ясном сознании, она ни за что не пришла бы ко мне в комнату в таком виде.
– Пилюли я приняла. Я от них стала как пьяная, но все равно не сплю. Я приняла еще одну, лишнюю… – Ее голос был невнятным и сонным. – Поговори со мной, – сказала она, – может быть, я захочу спать. Когда я совсем одна, я лежу и думаю о Билле… Расскажи мне о Пламптоне. Ты говорил, что скакал на какой-то другой лошади… Расскажи, пожалуйста.
Тогда я сел в постели, набросил ей на плечи покрывало и стал рассказывать о подарке, который получила Кэт ко дню рождения от дяди Джорджа. А сам в это время думал о том, как часто я рассказывал Полли, Генри и Уильяму вечерние сказки. Но через некоторое время я заметил, что Сцилла не слушает меня и медленные, тяжелые слезы падают ей на руки.
– Наверное, ты думаешь, какая я непроходимая дура, что столько плачу, – всхлипнула она. – Но я ничего не могу с собой поделать.
Она бессильно легла рядом со мной, положив голову на мою подушку. Я взглянул на ее красивое, милое лицо, на слезы, которые струились по ее щекам и скрывались в пушистых темных волосах, и тихонько поцеловал ее в лоб. Тело Сциллы два раза вздрогнуло от тяжелых рыданий. Я лег и подложил руку ей под голову. Она повернулась ко мне, прижалась, отчаянно обняла меня, всхлипывая в своем страшном, глубоком горе.
Наконец снотворное подействовало. Ее тело расслабилось, дыхание стало неслышным, ее рука ослабла на моей спине. Она лежала поверх одеяла, а февральская ночь была холодная. Свободной рукой я осторожно вытащил из-под нее одеяло и накинул на нее, потом закутал ей плечи покрывалом. Я выключил свет и лежал в темноте, тихонько баюкая ее, пока она не заснула крепким сном.
Я улыбнулся, подумав, какое лицо было бы у инспектора Лоджа, если бы он увидел нас в эту минуту. И я подумал еще, что не удовлетворился бы ролью товарища, если бы в моих объятиях оказалась не Сцилла, а Кэт.
В течение ночи Сцилла несколько раз принималась беспокойно двигаться, бормоча какую-то бессмыслицу и успокаиваясь каждый раз, когда я поглаживал рукой ее волосы. Ближе к утру она совсем затихла. Я встал, завернул ее в покрывало и отнес в ее собственную постель. Я знал, что если она проснется у меня, то будет смущена и расстроена. А это ей было совсем ни к чему.
Когда я оставил ее, она все еще крепко спала.
Через несколько часов, после завтрака наспех, я отвез ее в Мейденхед. Она почти все время дремала, откинувшись на сиденье, и ни разу не заговорила о том, что произошло ночью. Я даже не был уверен, что она вообще помнила об этом.
Должно быть, Лодж ожидал нас, потому что он вышел нам навстречу сразу же, как только мы приехали. Он держал в руках пачку бумаг и выглядел солидным и деловитым. Я представил ему Сциллу, и его глаза сузились, оценивая ее бледную красоту. Но то, что он сказал, было удивительно.
– Я хотел бы извиниться, – начал он, – за довольно неприятные предположения, высказанные полицией по поводу вас и мистера Йорка. – Он повернулся ко мне. – Теперь мы полностью убедились, что вы ни в коей мере не ответственны за смерть майора Дэвидсона.
– Вы очень великодушны, – произнес я насмешливо, но в душе был рад услышать эти слова.
– Вы можете, конечно, сказать следователю все, что хотите, относительно волокиты, но я предупреждаю вас, что он не придет от этого в восторг. Он ненавидит фантазии, а у вас нет никаких доказательств. Не огорчайтесь, если вы не согласитесь с его решением – а решение наверняка будет одно: смерть от несчастного случая, – потому что, если понадобится, следствие может быть начато снова…
После такого предупреждения я не был обескуражен, когда следователь, пятидесятилетний мужчина с густыми усами, внимательно выслушал мой рассказ о падении Билла, но довольно резко обошелся с моей теорией относительно проволоки. Лодж в своих показаниях сообщил, что он сопровождал меня на ипподром, чтобы найти проволоку, о которой я рассказывал, но ничего
