Провожая солнце (СИ) - Слиборская София

Однако долго скучать нам не пришлось — уже через пару минут в кабинет, наполненный солнечными лучами, зашёл Михаил. И не только он — два мужчины, чуть помоложе, по обе стороны от него, натянуто улыбнулись, глядя мне в лицо, и, подойдя чуть ближе, один из них заговорил:

— Вы Цветаев Андрей, верно?

— Да-да, я, — кивнул я в ответ. — А это Алиса, это ей нужен рецепт.

— Ага, приятно познакомиться, Алиса, — мужчина в белом халате посмотрел куда-то в стену, а потом, снова повернувшись ко мне, спросил:-Вы можете сейчас выйти ненадолго, надо кое-что обсудить?

— Конечно! — закивал головой я. Тот факт, что они поняли, что Алисе знать о своей болезни необязательно, меня несказанно радовал, — только можно кто-то из вас останется с моей сестрой? Она боится подолгу находиться в одиночестве. Обычно она общается со своей лучшей подругой — Девочкой из зеркала, но сейчас у неё нет с собой зеркальца.

— Хорошо, — заговорил Михаил, а потом обратился к стоящему рядом доктору:-Вась, посиди пока что с Алисой, хорошо?

Алиса испуганно посмотрела на Васю, к которому обратился Михаил, так что мне пришлось быстро её успокаивать:

— Не перживай, дядя Вася очень хороший, посиди с ним немного, я скоро вернусь, — я улыбнулся ей и вышел вслед за Михаилом в коридор.

— О чём Вы хотели со мной поговорить? — спросил я, как только дверь закрылась.

Мужчины несколько секунд молча смотрели на меня, потом переглянулись, и, указав рукой на выход из здания, быстро пошли туда. «Странное дело — разговаривать на улице, но им виднее», — подумал я, едва поспевая за ними.

Солнце на небе светило так же ярко, но теперь мне уже было не так хорошо и спокойно на душе. Раз врачи собрались втроём, чтобы обсудить со мной самочувствие Алисы, это значит, что у неё что-то серьёзное, ещё хуже, чем было раньше? А вдруг её увезут в больницу, как мою маму? Хотя, такого быть не должно — она ведь исправно принимала лекарства, назначенные ей. Но почему тогда меня, проводив до машины скорой помощи, со словами «там сидит человек, специализируйщися на таких случаях», усадили внутрь? Если бы всё было хорошо, мы бы наверняка не закрывались теперь здесь? Я молча ждал объяснений от врачей, но их почему-то не было. Вместо этого меня сначала пристегнули, а потом, не ответив на мой вопрос о том, что вообще происходит, сели рядом, и машина скорой помощи куда-то двинулась.

Страх, который я подавлял в себе с самого начала приёма у психиатра, наконец вырвался наружу. Куда меня везут? Почему меня увозят куда-то? И что теперь будет с Алисой? Они хотят збрать её у меня? Хотят лишить меня маленького, такого родного мне человечка? Они знали, что я буду очень против, если они заберут её прямо при мне, вот и решили сразу отвезти меня домой? Я с трудом сдерживался, чтобы не заплакать. Хотелось кричать, но я не мог ни подобрать слов, ни вообще что-либо собразить. А вдруг я больше никогда не смогу её увидеть, или буду видеть лишь иногда, как маму? Смогут ли за ней там, куда её отведут, следить так, как надо? Ей ведь будет совсем плохо без Девочки из зеркала, почему они не подумали об этом? Что за чушь с принудительным лечением, я ведь должен дать на это согласие! Страх за родную сестру, смешанный с гневом, застрявший у меня в горле, наконец, смог вырваться наружу:

— Остановитесь сейчас же! — я попытался вскочить, но меня тут же схатили Михаил с другим доктором, будто я был невменяемым. — Что вы собираетесь сделать с моей сестрой?!

Я попытался оттолкнуть врачей от себя, но слишком ослабел от жизни впроголодь, так что сил мне хватило только на лёгкий рывок, после которого я, обессилев, упал, больно ударившись головой о спинку кресла.

— Отпустите меня! — всё же продолжал бороться, пусть и только на словах, я. Я не собирался сдаваться, когда речь шла о моей сестре. — Вы что творите?! Вы не имеете никакого права держать меня здесь и везти куда-то!

Но мужчины, кажется, вообще не реагировали на мои слова, словно они не значили для них ничего.

— Прекратите этот цирк, — как можно более спокойно попытался заговорить я, но, увидев всё то же безразличие на их лицах, снова сорвался на крик:-Да как вы смеете забирать у меня сестру?! Вы знаете, что я, как её законный представитель, должен дать согласие на госпитализацию, а в противном случае вы не имеете права ничего с ней делать?!

В горле ужасно першило, а нос по дурацкой случайности заложило как раз в этот момент, так что дышать стало в разы сложнее. Задыхаясь и пытась откашляться, я продолжал что-то доказывать по-прежнему безразличным врачам. Горячие слёзы, которые у меня больше не было сил сдерживать, обжигали мои щёки, руки тряслись, а перед глазами всё плыло. Сейчас всё больше походило на кошмар, чем на хорошую историю, в которой я являюсь автором, а люди, которые ещё недавно ломились ко мне в квартиру, теперь казались совсем мелочью. Тогда хотя бы моя Алиса была со мной, а что теперь? И надо было мне идти сюда! Могла ведь Алиса немного подождать, пока я перепишу настоящее, а там и у неё с мамой всё было бы хорошо, и у меня с Наташей. Мысли о Наташе вызвали у меня новый приступ слёз. Сейчас мне было как никогда одиноко. Когда такое случалось в школьные годы, я всегда бежал к ней, и сейчас мне больше всего хотелось обнять её, запустить пальцы в её чёрные жёсткие волосы и больше уже ничего не чувствовать. Ничего, кроме её холодных рук на моей спине.

А мы тем временем всё ехали и ехали куда-то. Голова кружилась, горло болело, сил плакать почти не осталось. Но я не собирался молчать, не собирался терпеть. Эти люди не должны были забирать мою сестру у меня. В голову лезли абсолютно не связанные ни с чем мысли, так что моя речь теперь больше напоминала бред, а не просьбу остановиться, но я не хотел молчать. Я хотел доказать им, что они не должны лишать меня и Алису счастья, не должны запрещать каждому жить так, как он хочет, не должны никого ни в чём ограничивать. Тяжело дыша и путаясь в словах я что-то говорил, о чём-то спорил сам с собой, что-то кому-то доказывал. Собрав оставшиеся силы, я пытался привлечь внимание Михаила. Он ведь так вежливо со мной общался, что же случилось теперь?

— Михаил, пожалуйста, верните меня к сестре, — взмолился я, из последних сил держась, чтобы не потерять сознание. — Не забирайте её никуда. Ей будет плохо без меня. Пожалуйста…

Доктор тяжело вздохнул, посмотрел на меня со странной смесью жалости и тревоги, а потом тихо, едва слышно, сказал:

— Молодой человек, успокойтесь, у Вас нет сестры. У Вас никогда её не было. Вы принимали свои лекарства?

А потом бесконечная пустота. Я не помнил ничего, не видел ничего, не чувствовал ничего. Не было ни темноты, света в конце тоннеля — только пустота, такая же, как и пустота внутри меня. Что за чушь сейчас сказал Михаил? Мои лекарства? Нет Алисы? Никогда не было? Она была, правда. Жила со мной, в старой, душной квартире, дружила с Девочкой из зеркала, спала на диване, пока я, уступая ей место, ночевал на полу, любила смотреть колыбельную по телевизору и не любила темноту и одиночество. Она жила со мной последний год, это точно. А что до этого? Она жила с мамой? Лежала в больнице? Этого я не знал. Но она была. Была когда-то. Не мог ведь я выдумать её, как она выдумала Девочку из зеркала, только для того, чтобы спастись от ужасного чувства одиночества? Я бы не видел её, не чувствовал какие на ощупь её золотистые волосы, не мог бы держать её ладошку в своей. Если Михаил не соврал и Алисы и правда никогда не существовало, чью пенсию я получал, кому покупал таблетки, почему не ходил на работу, а сидел дома? Ответ был совсем близко, но я, почему-то, не мог его споймать, отыскать среди этой бесконечной пустоты. Пустоты, в которую я провалился целиком, чтобы больше ничего не чувствовать.

Эпилог

Я сидел на кухне и смотрел, как ярко-оранжевыми полосками солнце стекало по фиолетовым обоям, прощаясь с нами до утра. Красота закатов понятна не каждому, как не каждому понятна прелесть конца истории. Иногда мы слишком хотим, чтобы какая-то история продолжалась, не понимая, что у всего есть конец, который можно лишь принять как должное. Спорить с ним бесполезно — можно только смириться, как смиряется цветок осенью со своей смертью. Знает ли он, роняя свои высохшие лепестки, что его конец — это не навсегда, но чтобы зацвести снова, ему нужно распрощаться с прошлой жизнью? Думаю, не знает, но он и не спорит, молча роняя свои лепестки, он прощается со своей прошлой жизнью навсегда, не подозревая, что дальше его ждёт ещё одно лето, возможно, даже более тёплое, чем прошлое.