Пустые дома - Бренда Наварро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На самом деле, Франа не интересовала ни борьба за независимость, ни свержение диктатур, просто это были излюбленные темы его отца, который от нечего делать заполнял бесконечную пустоту своих дней нравоучениями и тирадами.
– Я скучаю по папе, хоть вы и говорите, что он убийца.
– Конечно скучаешь, – сказала мать Франа, протягивая руку, чтобы погладить ее по голове.
– Jo parlo en català perquè no m’entenguis, això també m’ho va ensenyar el meu papa, sempre va dir que vostès no entenieu res[7], – Нагоре увернулась от ее руки и продолжила есть, уставившись в тарелку и шмыгая носом. Никто ей ничего не ответил. Это были слова ребенка, не более, но я погладила Нагоре по руке и улыбнулась. Тогда я впервые прикоснулась к ней и впервые отвела ее спать, и впервые она спела Даниэлю колыбельную, и Даниэль сладко уснул. Меня разрывало от любви к ним обоим, и даже к себе.
После рождения Даниэля я почувствовала себя слепой паралитичкой: я шарила руками в воздухе, чтобы не упасть, хваталась за стены в поисках опоры, шла на ощупь, сама не зная куда. Но бывало также, что кисло-молочный запах, собиравшийся у Даниэля на шее, и утраченная невинность Нагоре давали мне надежду на лучшее будущее. Эту надежду я тоже считаю проявлением инстинкта самосохранения, будь он неладен.
Вали рожать на родину, как-то раз крикнули мне на улице Жироны. Я не стала придавать этому значения и продолжила путь. Нагоре крепче взяла меня за руку. No els facis cas, jo t’estimo, сказала она. Что? Не обращай на них внимания, я тебя люблю. Нет, Нагоре, это ты не обращай на них внимания. Эти люди глупые. Да, ответила она, как будто я их оскорбила с целью ее развеселить. Да, некоторые люди глупые-преглупые, сказала я, смеясь в ответ. Да, очень глупые! Глупые-преглупые, глупые-преглупые, весело повторяла она, будто словом «глупые» она проклинала все, что с ней происходило. Глупые, глупые, глупые-преглупые, заливалась она. Кажется, ей стало легче.
Я решила, что пришло время заняться ее воспитанием.
За пятнадцать часов до рождения Даниэля мне показалось, что его тело готовится разломить меня на куски: нечто, похожее на вибрацию, зарождалось у меня в спине и переходило в подвздошный гребень. В этом ощущении не было ничего романтичного. Даниэль – эпицентр, я – землетрясение. Меня знобило, колотило, а Фран твердил, что я молодец. Пятнадцать часов меня разрывало между желанием побыстрее родить и не рожать вовсе. Я всегда боялась Даниэля. Какого уровня бессознательности надо достичь, чтобы не бояться незнакомого существа? Он вышел из моих складок молча. На наших с Франом глазах его унесли, не позволив нам даже на него взглянуть. Уже тогда можно было понять, что он никогда не будет принадлежать нам полностью.
Даниэль родился в девять утра двадцать шестого февраля. Даниэль родился не для того, чтобы принести нам счастье.
* * *
А вдруг бы я вызывала страх, или отвращение, или всего лишь жалость? А вдруг бы появилась не в каком надо племени и закрылись бы передо мной дороги? Судьба пока была ко мне расположена.
Вислава Шимборская
Фрагмент из «В переизбытке»[8]
Открыв глаза, я поняла, что нахожусь у мамы, и расплакалась. Мне было очень обидно. Почему я у мамы, а не дома? В тот день я убедилась, что Рафаэль – подлец. Почему его нет, как он мог бросить меня на маму? Я поняла, что беременна, когда из меня полилась кровь. Сначала все было как всегда, но через пару часов из меня уже хлестало, как из ведра. Я решила, что так быть не должно, и пошла в аптеку спросить, есть ли у них таблетка, которая остановит кровотечение, но аптекарша сказала, что нет и что это ненормально, и спросила, не беременна ли я. Нет, как такое может быть, подумала я, но пока мы с ней беседовали, кровь стала стекать по моим ногам на пол; тогда аптекарша сильно испугалась и позвала врача, но врач схватился за голову и велел, чтобы меня немедленно отвезли в больницу, и кто-то быстро поймал мне такси, а я стала кричать аптекарше, чтобы она предупредила Рафаэля – вы же знаете его, да? Ну, который вечно стоит на углу и бухает у киоска с тако, вы же знаете его? Впрочем, мне уже настолько поплохело, что я так и не поняла, знает она его или не знает. Я села в такси и помню только, что шофер велел мне подложить под себя вон тот дырявый пакет, не то я испачкаю ему сиденье и он не сможет работать, а я ответила, что хорошо, простите, пожалуйста, и у меня потекли слезы, потому что я не знала, что со мной будет, и все думала: неужели я залетела и не заметила? Но как такое может быть?!
В больнице мне велели немножко подождать, хотя у меня уже и юбка изрядно намокла, и ноги, и туфли, так что я села на пол в отделении экстренной помощи и стала ждать, когда меня позовут, а потом я опомниться не успела, как уже лежала на кушетке под капельницей рядом с другими женщинами. Ты не знаешь, что со мной, спросила я у соседки, но она сделала такое лицо, мол, отстань от меня, что я решила: ну и пожалуйста, и стала ждать доктора, но доктор так и не пришел; вместо него пришла медсестра, которая только проверила капельницу и сказала, чтобы во время следующего обхода я напомнила другой медсестре, что у меня кеторолак, и я ответила, что хорошо, и спросила, что со мной, но она на меня так странно посмотрела, будто я и без нее все знаю, но зачем-то прикидываюсь.
Я, конечно, заметила, что Рафаэль кончает в меня, когда мы делаем это в месячные, потому что в месячные залететь невозможно, но кто же мог подумать, что я все-таки залечу. И, хоть я и знала, что он у меня немного того, меня пугало, когда он говорил, что ему нравится запах моей крови, что он его заводит. Я ему говорила, что это ненормально,
