Честный Эйб - Лев Рубинштейн

— С кем вы меня поместили?

— С мистером Линкольном, сэр.

— Человек не может заснуть, пока он не согрелся, — объявил судья Дэвис, тщетно пытаясь дотянуться фланелевым шарфом до пальцев своей правой ноги.

— Вы всегда растираете на ночь ноги? — спросил Линкольн.

— Обычно это делает мой негр Дже́ксон, — сказал судья.

— Если хотите, судья, я заменю вам негра.

— Спасибо, не стоит, мистер Линкольн. Я вовсе не так толст, как вам кажется. Мой живот увеличился за этот год не больше чем на полдюйма.

— Весь вопрос в том, насколько он увеличился за предыдущий год, — проговорил Линкольн, роясь в своём седельном мешке.

— Ничего особенного. Не следует беспокоиться за мой живот. На вашем месте, я подумал бы о деле Моффета.

— Я думаю об этом деле почти непрерывно, — сказал Линкольн.

Дэвис посмотрел на него и покачал головой.

— Обвинитель Ли́ндер очень серьёзный противник, — сказал судья, — и, насколько я знаю, улики собраны с большой тщательностью. Соседи слышали ночью ружейный выстрел. Моффет человек вспыльчивый. Он уже раз угрожал ружьём землемеру Ярборо на глазах у всех. А этот башмак убитого возле реки?

— Не понимаю, зачем понадобилось Моффету снимать с убитого башмаки, перед тем как сунуть тело в прорубь, — откликнулся Линкольн, не отрываясь от седельного мешка, — и при этом почему он снял только один башмак?

— Возможно, что этот башмак слетел случайно.

— Это очень странно, мистер Дэвис. Но самое главное, что у нас нет объекта преступления.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду тело убитого, мой друг Дэвис. Где оно?

— Реку нельзя обследовать по-настоящему. Она покрыта льдом. А следы крови?

— Ах, сэр, вы хотите, чтоб я раскрыл вам все материалы защиты?

— Нет, конечно, я не настаиваю. Но это трудное дело. Вы были на месте преступления?

— Был. Это место меня мало интересует.

— А что вас интересует?

— Сэр, меня интересует положение со скупкой земель спекулянтами в этом районе.

Дэвис надул обе щеки и выпустил воздух с шумом, как лопнувший воздушный шар.

— Вы занимаетесь не делом Моффета, а политическими вопросами, — сказал он, — несомненно, что это поможет вам выступать на митингах. Но вряд ли это поможет вам на завтрашнем процессе.

— Думаю, поможет, — хладнокровно ответил Линкольн.

— Приговор судьи зависит от решения присяжных.

— Я это хорошо знаю.

Дэвис помолчал и, пыхтя, занялся своими ногами. Линкольн смотрел на него из-за свечи прищурившись.

— Держу три против одного за то, что вы не дотянетесь до большого пальца, — сказал он.

— Вы плохо изучили геометрию, Линкольн. Кстати, где вы пропадали целый месяц?

— Я был в родных местах.

— В родных местах? Говорят, что вы купили сто шестьдесят акров земли для вашей мачехи?

— Да, Дэвис, я это сделал уже давно. Это только слабая отплата за всю любовь и преданность доброй женщины. Сара Буш заменила мне мать.

— Вы объездили все западные графства. Вы собираете голоса для будущих выборов в конгресс?

Лицо Линкольна помрачнело.

— Я посетил могилу, на которой сейчас ещё можно разобрать надпись: «Здесь покоится прах Нэнси Линкольн». Когда-то там шумел дикий лес. Сейчас рядом шумит проезжая дорога.

— О да, — сдержанно сказал Дэвис, — а могилы моих родителей и вовсе исчезли. Такова эта страна.

— Я искал старых друзей. Кто уехал, кто постарел, а кого и вовсе нет. На обратном пути меня охватила такая тоска, что я написал стихи.

Судья приподнялся на локте:

— Вы? Стихи?

— Да, мой друг Дэвис, Авраам Линкольн написал стихи! И даже думает их напечатать в газете!

— Знаете, это забавно, — сказал Дэвис. — И можно познакомиться с этим поэтическим произведением?

Линкольн порылся в седельной сумке, вытащил оттуда порядком потрёпанный том «Геометрии» Евклида и вытянул из книги листок.

— Послушайте, Дэвис, — сказал он. —

Лет двадцать минуло с тех пор,Как я оставил их,Леса, поля, отроги гор,Товарищей моих.А время, как лесной пожар,Несётся по стране,Кто молод был, тот нынче стар,А кто сгорел в огне!

— Гм, для адвоката не так уж плохо, — сказал Дэвис.

Линкольн посмотрел на него внимательно, вздохнул и спрятал листок в книгу.

— Спасибо, старина, — сказал он, — вы очень точно выразились. Я не буду печатать этих стихов.

Дэвис расхохотался.

— Извините меня, Линкольн, — сказал он, — вы не поэт, но у вас есть замечательный дар. Я с удовольствием слушаю ваши речи на суде. Ваши противники могли бы поучиться у вас.

— Вы считаете меня искусным оратором? В древности говорили: «Оратором становятся, поэтом рождаются».

— Друг мой, — сказал Дэвис, — вы родились человеком.

— Вот так заслуга!

— Да, это заслуга, — серьёзно продолжал судья. — Вы говорите так, как говорят простые люди. И простые люди слушают вас.

— Вы имеете в виду присяжных?

— Нет, присяжные обычно любят пышное красноречие. Я имею в виду публику.

— Какое значение может иметь публика для беспристрастного судьи?

— Очень большое, — сказал Дэвис. — Эти люди гораздо лучше чувствуют, кто прав, кто виноват, чем самые умные судьи. Они внимательно слушают вас, потому что вы такой же, как они, простой человек. Когда я смотрю на публику, я вижу, что вы её убедили. Честное слово, мне это не всегда удаётся!

— Спасибо, Дэвис, — сказал Линкольн, — вы выдали мне диплом отличного адвоката.

— Нет, мой друг, не адвоката. Большого человека.

Линкольн ещё раз внимательно посмотрел на грузную фигуру Дэвиса, который всё ещё пытался дотянуться правой рукой до своих ступней.

— Дэвис, — сказал Линкольн, — вы имеете в виду выборы в конгресс?

— Ах, что такое конгресс! — рассеянно отвечал Дэвис.

— Может быть, вы имеете в виду мой рост?

— Ну уж! — сказал Дэвис. — При чём тут рост? Я имею в виду ваше будущее.

— Вы удивительно похожи на мою мачеху Сару Буш, — проговорил Линкольн, перебирая свои бумаги. — Она до сих пор уверена, что я буду губернатором.

— Не вижу ничего особенного в том, чтобы стать губернатором, мой друг. Вы заметили нынче лопоухого господина из Нью-Йорка, который занял лучшее место у очага? Он смертельно боится честных людей. Он предпочитает жуликов.

— Да он сам жулик! — добродушно заметил Авраам Линкольн.

— А вы честный человек, и эти господа из Нью-Йорка наделают вам ещё немало неприятностей. Остерегайтесь их!

— Боже мой, Дэвис! Послушать вас, так получается, что мне угрожает чуть ли не выстрел из-за угла!

— Я не пророк, мой дорогой Линкольн, — сказал Дэвис, размахивая фланелевым шарфом, — но я могу напомнить вам гербы европейских владык, на которых написаны разные гордые слова, вроде: «Бог и моё право», «Берегись моей руки», «Бог с нами», и тому подобное. Если б у вас был герб, то на нём следовало бы написать четыре слова: «Честность, правда, добрая воля». Вы человек доброй воли! Будьте осторожны!

— Нельзя быть слишком осторожным, — серьёзно сказал Линкольн, — когда идёшь по правильному пути. Но я очень благодарен вам за совет.

Дэвису наконец удалось подтянуть живот и добраться шарфом до пальцев ног. Судья так увлёкся своей победой, что замолчал и несколько минут тщательно растирал ступни. Линкольн углубился в бумаги. Затем судья отбросил шарф и натянул на себя одеяло.

— Ну вот, — сказал он удовлетворённо, — теперь они, кажется, потеплели. Говорю вам, человек не может заснуть, пока он не согрелся…

— Ах! — сказал Линкольн.

— Что такое?

Линкольн не отвечал. Он замер над небольшим прямоугольным кусочком картона.

— Гасите свечу, — раздражённо сказал Дэвис. — Что за манера рассматривать по ночам какие-то старые портреты! Это кто-нибудь из друзей вашего детства?

— Нет, — сказал Линкольн, — это покойный Ярборо.

— Человек, убитый Моффетом? Где вы раздобыли его портрет?

— Его раздобыл мой компаньон Хэрндон. Честное слово, этот Хэрндон толковый парень!

— Да зачем вам портрет Ярборо, если оригинал уже давно на том свете?

— Пригодится в деле. Спокойной ночи, мистер Дэвис!

И Линкольн задул свечу.

Судья Дэвис через несколько минут уже спал, сладко и равномерно посвистывая носом. Метель усиливалась. Окна вздрагивали под напором снега и ветра. В печной трубе раздавался унылый звук, похожий на завывание волка. Линкольн вдруг решительно откинул одеяло и стал одеваться. Через несколько минут он прошёл по коридору и разбудил слугу, который спал, пододвинув под голову ящик с сапожными щётками.

— Где остановился мистер Смит? — спросил адвокат.

Слуга растерянно заморгал веками.

— Это маленький сердитый господин с палкой? В десятом номере, сэр. Под самой лестницей.