Глиф - Персиваль Эверетт

Затем она прижала меня к груди, так, что мой подбородок лег ей на плечо. Не так уж противно, когда тебя держит некто более похожий на мать, чем все, с кем приходилось иметь дело в последние дни. Она унесла меня из этой стереотипной приемной в стереотипный коридор. Он был совсем как в больнице, где я познакомился со Штайммель. Только на сей раз из коридора мы вошли в помещение, которое какой-то идиот где-то счел образцовой детской спальней.

Под потолком по бирюзовым, как яйцо малиновки, стенам плавали желтые утята. Посреди комнаты стояла белая кроватка – в такой я спал дома. Возле кроватки было низкое кресло-качалка с привязанной к сиденью цветастой подушкой, перед ним лежал пестрый плетеный коврик. По стенам висели картинки с клоунами и фотографии надутых горячим воздухом шаров в синих небесах, а в углу под окном лежала груда ярких мячей разных размеров. На окне, однако, была решетка.

Женщина посадила меня в кровать, и я оказался лицом к лицу с тем, чего никогда не видел, о чем только читал, – медвежонком. Он был в половину моего роста, шерсть лезла клочьями, вместо глаз и носа пуговицы, – безразличный, неподвижный и холодный. Она схватила эту штуку и потерла о мой живот.

– Я Нанна, – сказала она. – Я буду за тобой ухаживать. Если что-то нужно, просто позови Нанну. Повтори-ка. Давай. Нан-на.

Я, разумеется, ничего не сказал.

– Ну ничего, освоишься потихоньку. Ты поймешь, что Нанна всегда рядом и что ей можно доверять. – Она осмотрела комнату, подошла к комоду, выдвинула ящик и достала пижаму. Вернулась ко мне. – Нанна тебя переоденет, а искупаемся утром. Надо хорошенько выспаться. – Она раздела меня. – Мужичок не хочет на горшочек перед сном? – Слова и звук ее голоса гипнотизировали. Она отнесла мое голое тельце в туалет и посадила на детское учебное сиденье поверх унитаза. Я сделал свое дело и заслужил похвалу, словно собака.

Она одела меня в пижаму, выключила свет и, задержавшись на пороге, закрыла дверь.

– Спокойной ночи, мужичок, – сказала она.

сема

СОКРАТ: Скажи мне, Джимми, как идут дела в последнее время?

БОЛДУИН: Дела хорошо.

СОКРАТ: Ты знаешь, я завидую твоему мастерству. Умению создавать мир, рисовать людей, так убедительно лгать, как ты.

БОЛДУИН: Я бы не назвал это ложью.

СОКРАТ: Пожалуйста. Но у меня есть к тебе один вопрос. Ты создаешь мир, а для этого надо взять мир, который мы знаем, и переделать его. Примерно так?

БОЛДУИН: Более или менее.

СОКРАТ: Значит, чтобы так изобразить мир, ты должен полностью понимать тот мир, где берешь материал и содержание.

БОЛДУИН: На самом деле именно создание вымышленного мира позволяет мне понять так называемый реальный.

СОКРАТ: Но как такое возможно, если, чтобы приступить к творчеству, тебе нужен реальный мир? Представь, что человек хотел бы написать роман, но ничего не знал бы о мире. Смог бы он это сделать?

БОЛДУИН: С чего такой человек решил бы написать роман?

СОКРАТ: Ну представь, что решил.

БОЛДУИН: Не представляю.

СОКРАТ: Зайдем с другой стороны. Представь, что я полностью понимаю мир. Правда ли, что на основании этого я непременным образом могу написать роман?

БОЛДУИН: Зачем тебе это?

СОКРАТ: Ну представь, что хочется.

БОЛДУИН: Тогда тебе нет нужды писать роман.

СОКРАТ: Представь, что нет нужды, но просто хочется написать роман.

БОЛДУИН: Тогда ты не понимаешь мир.

суперчисло

Каждое утро Нанна, или мадам Нанна, как я предпочитал мысленно ее называть, приходила в своей больничной униформе, ласково со мной разговаривала, кормила, сажала на горшок, бросалась воздушно-легкими надутыми мячами и, покачивая меня на коленях, читала сказки. Идиотские сказки. Сказки о безмозглых детях и говорящих медведях, с неправдоподобными ситуациями по той лишь причине, что они были неправдоподобны. Я их терпеть не мог. Каждый раз я засыпал от скуки. Стоило ей открыть какую-нибудь пеструю тощую книженцию – и готово. Прошла неделя, и я впал в оцепенелое, бессильное состояние. Свои таланты я оставлял при себе, не зная, кто такая мадам Нанна и чего она хочет. Мне было известно лишь, что она как-то связана с Цапом и Драпом, бандитской парочкой, похитившей меня из института в ту дождливую ночь.

Наконец, сытый по горло ее приторностью и добитый двумя страницами какой-то истории про свинью, которая открыла банк, я выхватил из нагрудного кармана ее униформы ручку и написал под картинкой, где свинья подписывала договор займа:

Колись, пиздючка, ты кто?

Если мое послание напугало или хотя бы удивило мадам Нанну, виду она не подала. Просто мило улыбнулась и сказала:

– Это нехорошее слово.

Она меня не боялась, но я ее – определенно. Ответ был совершенно неожиданным, обезоруживал и, кажется, не предвещал ничего хорошего.

Мадам Нанна дочитала сказку и спросила:

– Ну, правда ведь, прекрасная история?

Я написал:

Первые семь раз она мне не понравилась, и восьмой был не лучше.

– Да ты у нас маленький критик, – она поднялась с качалки и положила меня в кровать. – Теперь давай баиньки, а я приду утром.

производное

Мне приснилось, что я большой и работаю в саду, выкорчевываю пень мотыгой. Рядом стоял человек и наблюдал за мной, хотя глаз у него не было. На самом деле у него не было и лица, а сам он – просто бесформенный кусок плоти. Он доказывал мне, что реплика всегда субъективно содержит в себе ответ.

Я прекратил размахивать мотыгой и взглянул на него.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Корчую пень, – сказал я.

– Вот видишь, я получил ответ, подразумеваемый в моем вопросе. А не спросил бы – и не получил бы этого ответа.

Я сказал:

– А если бы я ответил: «Что стоишь как вкопанный? Не видишь, я не могу выдернуть пень?»

Он проигнорировал мои слова, и я снова начал махать мотыгой, высоко разбрасывая землю. Очень высоко.

– Например, – сказал он, – когда Иосиф говорит Марии: «Я тебя люблю», то ожидает в ответ ту же фразу: «Я тебя люблю» – только с противоположными референтами местоимений.

– По-моему, это верно и для случая, когда она говорит такую фразу ему, – сказал я, все так же размахивая мотыгой.

– В точности так.

– Это им на целый день хватит. А если он спросит: «Признавайся, Мария, кто все-таки тебя обрюхатил?»

bedeuten

Как-то в середине утра, когда небо в зарешеченном окне было облачным и хмурым, мадам Нанна принесла мне стопку книг. Точнее, девять. От учебника гидродинамики и пособия по популярной астрологии до Карлайлова «Перекроенного портного».[186] Она положила их ко мне в кроватку и, сидя в кресле, стала смотреть, раскачиваясь туда-сюда. Дочитав первую книгу, я закрыл ее. И только тогда заметил, что мадам Нанна засекает время. Я видел, как она взглянула на часы.

В дверь постучали; мадам Нанна встала, подошла и чуть приоткрыла ее, а потом исчезла в коридоре. Я совершенно не разглядел человека, но услышал глубокий голос. Он произнес:

– Фантастика! – потом добавил: – Долго? – И ответил: – Хорошо.

Мадам Нанна вернулась с улыбкой до ушей и молча села в качалку.

Я жестом попросил бумагу и карандаш, она встала и принесла.

Ты объяснишь, что происходит?

– Разве тебе не нравится, как Нанна за тобой ухаживает?

Честно – нет.

– Разве тебе не нравятся книжки?

Я взглянул на книги, обежал глазами комнату и посмотрел в окно.

Выведи меня на улицу.

– Это можно организовать.

На кого ты работаешь?

Мадам Нанна только рассмеялась и потрепала меня по голове.

эфексис

Тут поросенок пропадет

Пейсли Посвински и его сестры Пегги, Полли и Пенелопа Посвински ехали в прицепе перламутрового пикапа. Их перевозили из Поросятни Пола в Помоне на Поро-Павильон в Палисадах.

Пикап продвигался по проселочной дороге; Пейсли Посвински поднял голову и промолвил:

– Я проголодался. Есть что поесть?

Пегги Посвински, в предосудительной пурпурной поневе, под которой просматривались полосатые панталоны, парировала:

– Помалкивай, паразит.

Но Пейсли Посвински к ней не прислушался. Он посмотрел на пигалицу-сестру, Пенелопу Посвински, и поинтересовался:

– Разве порция пирога не помогла бы от пустоты в пузе?

– Прикуси язык, – пискнула Полли Посвински, подтянув подштанники.

Пейсли Посвински пригляделся к процессии пикапов, ползших параллельно, и показал на них:

– Этот пикап полон прекрасных персиков, пеканов и помидоров. Вот бы перегнуться через парапет и полакомиться.

– Не получится, – предупредила Пегги Посвински. – И потом, это преступление.

– Подтверждаю, – поддакнула Полли. – За презренный помидор полисмены тебя пристрелят.

Но Пейсли Посвински подумал, что подрезать из пикапа персик, пекан или помидор позволительно. И, пока пикапы плотно парились в пробке, поросенок потянулся к провизии.