Красная Книга правды - Светлана Геннадьевна Леонтьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я простила Милене даже это. Не в суд же идти! Тем более за стихи даже тюрьма не положена. Лишь штраф. Небольшой.
Я просто любила этого человека. Тогда. Раньше. Мне казалось: это истинное. И это правда. Через всю книгу её – идёт рефреном – какая она гениальная. И она упивается своими строками. А они сухие, как хворост, тонкие, как палки. Коричневые, как ветки, которые обычно собирал Гиви для того, чтобы разжечь костёр. Бедный-бедный Гиви, его пришлось сжечь ещё тогда в детстве, я хотела помочь себе, чтобы не впасть в ненужную мне историю. Историю погромов моих строк. И теперь они разломаны, ноги-руки оторваны, голова в костре.
Хорошо ли тебе, девушка, хорошо ли тебе красная? Хорошо ли тебе, Миленушка?
Хорошо, отвечает! И снова ломает, волосы рвёт на голове. Орёт. Воет. Сидит у камина, ноги развела в стороны, сама, как кукла сломанная, э…э…э…
Вот не люблю я не правду! А она прилипла к моей правде. Правдушке. Жжётся, но не отлипает. И так густо налипла, как дёготь на ворота. Всю жизнь теперь отдирать, отскабливать. А жить-то когда? Саныч, хоть ты мне помоги! Он соглашается. Тем более, дом мы выкупили-таки, снова заехали-заселились. И всё уже! Старые! Саныч, ты больше в бизнес не лезь. Тебя друзья-товарищи липовые опять подставят!
Итак, литература – это любовь. Чистейшая. Тебя понукают, а ты любишь. Тебя подставляют, а ты идёшь. Тебя не приемлют, а ты в двери стучишься! Любовь же! Огромадная! До небесных облаков!
Ни чё. Ни чё. Мне и на одной площадке узкой не тесно. Мне никто не мешает! Ибо литераторы, как опора нужны. Иначе, кто нас читать будет? Как не мы сами! Про читателей молчу! Это мифический образ. Древнегреческий.
Фигурка Гиви не сгорела, она лишь вся оплавилась. Клетчатые брюки расползлись на волокна, шляпа съехала на бок и превратилась в острый конус, само тело не растеклось, а спаялось, съёжившись в комок.
Мама выгребла золу из печки, отскоблила Гиви прилипшего, к поверхности металла, удивляясь, откуда вдруг появился липкий жалкий ком внутри. Она вымела золу в мусорное ведро. Ночью я подкралась на цыпочках, затаив дыхание, пробралась на кухню. Достала ведро, по-детски брезгливо морщась, взяла в руки оплавленный комочек. Он уже остыл, растёкся, немного расправился. Можно было разглядеть того, прежнего Гиви. В клетчатом костюме, бахвалистого, орущего свои песни, берегущего меня от всяких горестей.
Из него горстями вываливался пепел. Он падал и падал. Даже когда я попыталась смыть слой грязи, то пепел валил сам по себе. Так сгорело сердце Гиви.
Смешное сердце.
Сердце клоуна.
Сердце влюблённого мальчика.
Сердце сердец.
Вместе с ним выгорела планета по имени Милена. Она сначала долго чахла. Дулась. Напрягала ноздри. Дышала сипло. Кашляла.
Я много раз предлагала выкурить трубку мира. Чиркала спичкой. Клала душистый табак. Так-то я вообще не курю. Не курила. Даже в юности с мальчишками, балуясь, за сараем. Они подначивали, ну, давай, давай, ты же такая же, как мы, горластая! Ты лазаешь по деревьям, ты прыгаешь по гаражам. Ты дерёшься и сражаешься. Ты бьёшь боль-н-о-о… Я умела, как мальчишки приколачивать гвозди. Умела метать диск. Гоняла мяч. По физкультуре у меня была всегда хорошая оценка. Как-то на спор я взяла высоту два метра. Один из одноклассников даже поспорил, что не перепрыгну, подошёл к учительнице, нажаловался, мол, Этасвета врёт!
– Да не вру я! Никогда не вру!
И я доказала, что умею прыгать. Класс даже замер, когда учительница строгим голосом позвала меня в центр спортивного зала. Я видела напряжённые лица ребят. Слышала их дыхание. Я разогналась и прыгнула. Дети захлопали в ладоши.
Учительницу звали Валентина Алексеевна. Она сама удивилась, как девятилетняя девочка хорошо натренирована
– Где это ты так? В секцию, что ли ходишь?
– Хожу! – гордо кивнула я. – А ещё с мальчиками во дворе прыгаю.
Если бы я не писала стихов, я была бы хорошей спортсменкой. Конькобежкой. Ещё я хорошо стреляла в тире. И выигрывала в лотерею. Со мной на работе никто не состязался. Все знали: Этасвета победит. Я выиграла в годы перестройки утюг, пылесос, телевизор и пуховик. А затем я получила наследство. Мама и папа умерли в один день, как в клятве на верность. У меня осталось две сестры, Саныч, две детей, двое внуков. Кот. Собака, бурундук. И ещё вышитая мамой картина «Озеро» с утками и лебедями, с нарисованными пятью неказистыми домишками, закатом, лодкой посреди озера.
Милена, ты не соврала – у меня есть озеро! Вон оно на стене! Алое! Жаркое! Иди, поплавай, Окунись. Глову помой с её жирными, грязными давно немытыми волосёшками. Эх, ныряй, золотце!
Оплавленный Гиви более ничего не говорил. Лишь однажды, когда я выловила в грязной луже книгу твою, он слабо мяукнул: э-э-э.
Гиви! Гиви! Потанцуем? Сбацаем нашу жизнь! Нашу высь. Нашу, разрывающую грудь, мелодию. Песню лебединую. Она ещё впереди! Поэтому жить нам долго. И главное счастливо. Главное не выловить бы ещё густеру из Линды. И не съесть её жирную, бьющуюся в ладонях, хватающую жабрами сухой воздух, трепыхающую хвостом.
Гиви, Гиви спой молча: «Эх, ты густера моя, сестра моя, дочь моя, мать моя, земля моя, вода моя, песнь моя!» Плыви-плыви по высохшей реке твоей, по кочкам, по веткам, лети, взмахивая плавниками, что крыльями сребристыми. А что делать?
Река-то иссохла!
Гиви снова и снова хватает меня за руки, Растёт, Мужает, Дотрагивается.
Гиви, Гиви, ты всё-таки Иван.
Иван, помнящий родство. Вяжущий родство. Придумывающий родство. Находящий родство. И он просипел: Милена – твоя сестра! Близняшка твоя! Кровная!
И я взяла Милену за плечики. Встряхнула её так, что тряпичная шея наклонилась, обмякла:
– Э…э…э…
И это были самые лучшие слова, какие я хотела услышать.
И я их услышала.
Это был гимн любви! Сестринской. Человеческой!
А мне более ничего не надо!
Лишь любовь.
Твоя.
Наша.
– Мир? – спросила я.
– Мир! – ответил Гиви.
Мир вам! всем! И мы снова, как в детстве, взявшись за руки, шли вместе.
Небесная сестра моя! Мы резали пальцы, и капли крови наши сливались. Мы падали в травы и, кружась, сцепившись, летели с горы вниз кувырком. А там внизу под валуном лежал и грелся на солнышке Гиви, как ящерица юркий, верткий.
Милена – он брат наш! А с братьями не спят. Не занимаются любовью, не ложатся в койку, не снимают бельё. Не целуют их тело, грудь, живот.
