Собственность короля - Хауэлл Морган

— Шашав, Ковок-ма.

— Откуда ты знать слово, чтобы говорить «спасибо»?

— Вы говорите: «Шашав Мут ла», когда получаете еду, вот я и подумала, что «шашав» означает «спасибо».

— Почему ты меня благодарить?

— За то, что ты спас мне жизнь.

— Зна-ят сделать неправильный поступок, — сказал Ковок-ма. — Я не мог это позволять.

Дар склонила голову.

— Шашав. Я хотела бы узнать, какие нужны слова, чтобы сказать Зна-яту, что я прошу его простить меня.

— Тва, — сказал Ковок-ма.

— Почему нет?

— Даргу нак мут.

— Ты все время так говоришь. Но я не мать. У меня нет ребенка.

— Миска — для еды. Когда она пустая, она все равно миска.

Дар догадалась, что «мут» по-оркски означает и «мать», и «женщина».

— Значит, из-за того, что я мать, ты не станешь учить меня?

— Ты не должна просить Зна-ят тебя прощать. Так не говорить. Говорить: «Кала мут верлав та». Это значит: «Эта мать прощать тебя». Это не позорить его, но помочь ему понять, что он был неправый.

Рассуждения Ковок-ма показались Дар странными. «Ни одному солдату не было бы дела до того, прощаю я его или нет».

А орку, похоже, это было не все равно.

— Кала мут верлав та, — повторила Дар. — Эта мать прощает тебя.

— Хай, — кивнул Ковок-ма. — Ты говорить хорошо.

— Шашав, Ковок-ма, — сказала Дар и увидела орков, выходящих из прибрежной рощи. — Мне пора. Вата, Ковок-ма.

— Вата, Даргу.

Дар похромала к кухонному навесу. С улыбкой она думала о том, что слово «тава», означавшее по-оркски «до свидания», — это «вата» («здравствуй») наоборот.

— Ты чего улыбаешься? — поинтересовалась Лораль.

— Да орк кое-что забавное сказал.

— Никогда не слыхала, чтобы орки говорили что-то забавное.

— А ты хоть раз с кем-то из них говорила? — спросила Дар.

— Нет, — ответила Лораль. — И не собираюсь. Уж тебе ли не знать, как это опасно.

К закату солнца ужин был готов. Дар и Нена вошли в купальный шатер, чтобы смыть с тела грязь и запахи и переодеться в чистое платье. Каши в котле было только на тридцать шесть порций, и Дар смогла помочь Нене нести его, невзирая на боль в ноге. Она обратилась к оркам с фразой «Саф накур Мутц ла» — «Пища — дар Единой Матери». Когда орки ответили: «Шашав Мут ла» — «Благодарим Единую Мать», у Дар было такое ощущение, что благодарность относится отчасти и к ней.

Это чувство придало Дар храбрости, и она решила обратиться к Зна-яту. Прихрамывая, она подошла к напавшему на нее орку и посмотрела ему прямо в глаза. Физиономия орка была бесстрастна, но Дар заметила, как покраснели краешки его ноздрей, когда он ее увидел. Еще она заметила, что все орки не спускают с нее глаз. Дар остановилась.

— Зна-ят, — проговорила она. — Кала мут верлав та.

Зна-ят скривил губы, как делан Ковок-ма, когда был удивлен, что-то пробормотал и отвернулся. Дар не поняла, как воспринял Зна-ят ее слова, но уже одно то, что она нашла в себе силы произнести их, придало ей гордости.

10

В лесу сгустились темные тени, однако, возвращаясь с реки после купания, Ковок-ма без труда нашел дорогу. Он любил ночь, когда вашавоки становились почти слепыми, а уркзиммути все видели ясно. Вашавоки обычно затихали после того, как Мут ла прятала свое золотое око, и Ковок-ма наслаждался тишиной, нарушаемой только звуками природы. Лягушки пели весенние любовные песни. Шелестела листва. Приятно было идти без тяжелых одежд смерти. Ковок-ма остановился и подождал, пока Мут ла высушит его мокрую кожу. Он радовался тишине и прикосновениям ветерка, а в это время небо покинули последние краски дня.

Ковок-ма услышал шаги и обернулся. Увидев, что его догоняет Зна-ят, он поприветствовал его по-оркски — на единственном языке, который знал его сородич.

— Тава, сын сестры отца.

— Тава, сын брата матери, — ответил Зна-ят. — Томок-ток спрашивает, сколько сегодня надо часовых.

— Только один. Мут ла прячет свое серебряное око. Если подойдут вашавоки, они споткнутся — и будет шум.

— Хай, — согласился Зна-ят. — И пока что мы еще далеко от места убийства.

— Но вашавоки все равно убивают.

— Хай. Везде, — подтвердил Зна-ят и задержался рядом с Ковок-ма. Заговорив снова, он произнес имя сородича так, как позволено только близким друзьям. — Ковок, я озадачен.

— Почему?

— Нынче утром ты назвал одно вашавоки матерью и не дал мне его убить.

— Хай.

— Я не понимаю. Вашавоки не могут быть матерями. Они животные.

— Все животные бывают двух видов, и один из них вроде матерей.

— Быть вроде кого-то — это не то же самое, что быть кем-то в точности, — возразил Зна-ят.

— Один вид вашавоки, называемый «жен-счины», так похож на матерей, что Мут ла не бывает посрамлена, когда они подают нам пищу. Так говорит наша королева.

— Я бы лучше получал пищу из рук истинных матерей, — проворчал Зна-ят.

— Я бы тоже, — согласился Ковок-ма. — Но поскольку не могу, я готов терпеть этих жен-счин. И если мы будем к ним относиться как к матерям, они и вести себя будут более похоже на матерей.

Зна-ят задумался над сказанным Ковоком.

— Так ты поэтому называешь Хорька матерью?

— Хай.

— Есть кое-какой смысл в том, что ты говоришь, но только кое-какой.

— Мир стал странным, — сказал Ковок-ма, — и мы должны научиться делать странные вещи.

— Это… Хорек… оно говорило со мной нынче вечером. Оно сказало: «Эта мать прощает тебя». Я очень сильно удивился.

— Как ты ответил?

— Я сказал, что дыхание Мут ла скоро прогонит ее вонь.

— Это было разумно сказано, — сказал Ковок-ма. — Для вашавоки Хорек чистый.

— Может, и так, но твой интерес к нему особенный.

— Интерес?

— Я видел, как ты с ним говорил. Я знаю, что это ты научил его этим словам.

— Хай. Хорек меня попросил.

Зна-ят улыбнулся.

— Дома ты всегда по-доброму относился к своим козам. Думаю, Хорек стал твоей новой козой. Тогда понятно, почему тебе не противен его запах.

Ковок-ма рассмеялся.

— Зна, ты меня слишком хорошо знаешь. Хорек и вправду вроде моей козы.

— Все равно оно — вашавоки.

— И мать, — добавил Ковок-ма.

— Раз ты так думаешь, это значит, что слишком давно не был дома.

— Хай, — согласился Ковок-ма. — Слишком.

Все женщины, кроме Дар, сильно устали от дневного перехода. Устали и солдаты, и к ночи в лагере воцарилась тишина. Женщины быстро заснули, а Дар не спалось. Изнеможение и слабость не прогоняли из ее мыслей тревогу, не заглушали пульсирующую боль в лодыжке. Дар вышла из шатра и вгляделась в ночную тьму. Луна не светила, и темный мир казался почти бесформенным. И все же Дар, прихрамывая, побрела во мраке. Вело ее скорее чутье, чем зрение.