Розы во льдах - Розалинда Лейкер

Неожиданно, сама себе удивляясь, Бет испытала что-то похожее на восхищение его смелостью.

– Старый дом мне идеально подходит, – сказала она гордо. – Я бы поселилась там сегодня же, если возможно. Я уже и так отложила на две недели исполнение своих планов. Мне нужно сделать книгу о диких цветах, именно поэтому приходится задерживаться здесь дольше, чем обычным путешественникам. Так что если бы мы сейчас договорились о цене…

Он не дал ей возможности закончить фразу:

– О плате не может быть и речи. Старый дом простоял пустым слишком долго, а здания приходят в негодность, если в них не живут люди. Это вы оказываете нам услугу, соглашаясь поселиться там. А теперь пора идти. Дела требуют регулярных поездок в Кристианию, но я скоро вернусь. – Он поклонился. – Прощайте!

Анна подошла к двери раньше, они вместе спустились с веранды (она на дюйм приподняла шуршащие юбки), послышался ее приглушенный голос, обращенный к Паулю. Они направлялись к воротам. Нетрудно было угадать, что она все еще не была уверена, что следует разместить Бет в старом доме.

Гувернантка закрыла дверь.

– Ну-ну, – сказала она с деланной бодростью, вынимая перламутровую булавку из шляпы, а потом и снимая шляпу. – Значит, все удачно устроилось. Теперь у вас есть где жить, и сроками вас не ограничивают, сможете остаться, сколько захотите.

Бет усмехнулась:

– Или сколько выдержу.

Фрекен Ларсен покраснела:

– Мне не следовало этого говорить. Не обращайте внимания. Когда дом стоит запертым так долго, вокруг него создается определенная атмосфера. Не каждому дано это вынести. Но в вас есть решительность и воля, это сразу видно, и стоит вам там появиться, как вы измените все одним своим присутствием. Давайте я повешу вашу накидку и шляпу. А теперь отдохните, я принесу кофе.

Бет сама прошла в гостиную, где увидела такие же разрисованные деревянные стены, как в холле. Узор напоминал россыпи алмазов, а сами росписи походили на дорогие обои, выгоревшие от солнца у окон, что не нарушало их очарования. Мебель была старинной и элегантной, диваны и кресла обтянуты полосатым шелком, в углу стояла черная, с орнаментом, печь от пола до потолка – источник тепла и уюта в зимние месяцы. Бет села в кресло; вскоре в холле послышались голоса и шаги. Вошла Анна.

– Фрекен Ларсен пошла за кофе? Хорошо. – Она села на диван напротив Бет. – Я говорила с экономкой, она обещала нанять несколько человек в деревне, чтобы домом занялись сейчас же. После кофе мы сходим туда. Мне самой интересно посмотреть, что там делается.

– Вы никогда там не были?

– Не так давно забиралась на галерею, но сам дом был закрыт, я в него не заглядывала. Когда мы были детьми – Зигрид и я, – то подбивали друг друга постучать в дверь… у нас это было вроде игры… заглянуть в щели ставен… А бедная Джина боялась даже приближаться к нему. Знаете, я вспомнила… Мне было тогда лет десять, когда мама однажды сказала, что у нее есть старшая сестра. О скандале, который последовал за побегом вашей матери, я узнала от местных сплетниц. Для дедушки это был такой удар, он выбросил Астрид из сердца, словно ее никогда не было.

– Знаю. Мама всю жизнь переживала из-за этого.

Анна усмехнулась:

– Помилуйте, почему так должно было случиться? Дедушка был страшный эгоист, и, насколько мне известно, ваша мать оказалась едиственным человеком, который осмелился ослушаться его. Он, естественно, принял меры, чтобы вторая дочь не смогла сама выбрать спутника жизни, выдал ее за инвалида, которому место было в инвалидном доме, а не в Холстейнгаарде. В результате моей матери пришлось прожить здесь всю свою жизнь. У нее было трое детей, которые рождались одни за другим с короткими перерывами. В том же доме она овдовела и оказалась привязанной к этому месту, потому что была стеснена в средствах; потом и она умерла от чахотки. Так что дед перенес свой деспотизм на внучек сделал их такими же несчастными, каким были его дочери. Он умер через месяц после Джины, в девяносто четыре года. Уже впал в слабоумие, но и в этом состоянии продолжал нас тиранить. Я не ходила на его похороны и не знаю, где находится его могила. – Она сжала губы, вся ненависть и гнев выразились в этом жесте. Бет подумала, что сама Анна способна проявлять такое же бессердечие, как и ее дед.

– Мать скучала по Тордендалю, – объяснила Бет. – До самой смерти испытывала ностальгию.

Между тем она пристально изучала Анну и пришла к выводу, что та либо обладает незаурядным даром актрисы, либо на самом деле ничего не знает о письмах. Она решила проверить.

– Кто теперь живет в Холстейнгаарде?

Анна слегка взмахнула рукой:

– Зигрид, разумеется! Так как не было наследника, дом и земля принадлежат ей. Если бы Джина была жива, все бы перешло к ней как к старшей. – Она криво усмехнулась. – Мне не досталось ничего.

Бет подалась вперед:

– Значит, Зигрид могла получить письма, которые я адресовала Джине? Почему она не ответила?

Анна пожала плечами:

– Не знаю. Она очень своевольная, сама себе закон. Не признает условностей. Во многом похожа на деда, поэтому мы с ней не так близки, как подобает сестрам. Я ее почти не вижу. После смерти Джины я переселилась в этот дом, чтобы присматривать за Джулианой, и с тех пор не была в Холстейнгаарде.

Фрекен Ларсен внесла поднос с кофе и украдкой взглянула на Анну, не зная, что за ней самой наблюдает Бет. Сзади шел слуга с подносом, уставленным закусками. Их приход прервал разговор кузин. Бет задумалась над перехваченным взглядом. В нем было что-то похожее на осуждение. Бет решила, что в плавном течении жизни Нилсгаарда было много подводных камней и странностей, и ей захотелось как можно скорее поселиться в старом доме. Но действительно ли ей этого хотелось? Тут она заметила, что Анна положила на маленький столик ключ от дома. Он был большим и черным, как в старые времена. Бет почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Немного позднее Бет и Анна отправились к старому дому. Кузины уже успели поговорить о прошлом, рассказать друг другу о детстве, обсудить характеры своих матерей, их взгляды на жизнь, и если не подружились, то приготовились относиться друг к другу с терпением и благожелательностью, как того требовали родственные узы. Анна много говорила о том, как Джина вышла замуж за Пауля вскоре после его вступления во владение домом. Сестры знали его с детства, он часто навещал двоюродную бабушку. Но о смерти Джины Анна не сказала ни слова. Бет поняла, что Анна не только переживала утрату, но и уважала желание Пауля не обсуждать эту тему.

Во время беседы Бет сделала для себя заключение, что все Холстейны питали фанатичную привязанность к местам и людям. У ее собственной матери тоска по дому принимала болезненный характер, дед Холстейн держал при себе дочерей, а потом внучек мертвой хваткой. Теперь Зигрид, по словам Анны, отдавалась хозяйству целиком, испытывая к земле любовь, граничащую с одержимостью. Бет вынуждена была признать, что и в ней была частица фамильной одержимости, иначе она не стала бы рисковать после двух серьезных предупреждений. Что касается Джины, то ее страстью был Пауль, она положила на него глаз еще будучи почти ребенком; по счастливой случайности, дед дал согласие на их брак, считая, что инициатива принадлежит ему, и пребывая в неведении относительно того, что его дочка давно решила завладеть этим богатым и знатным молодым человеком и остаться жить в долине. А сама Анна? Бет решила, что она более спокойна в привязанностях и более трезво смотрит на жизнь, ибо провела несколько лет в Швейцарии, в горах, где поправляла слабое здоровье: дед послал ее туда, когда выяснилось, что у нее появились признаки легочного заболевания, которое убило их отца.