Мак и его мытарства - Энрике Вила-Матас

пытались сделать те, кто был до нас. Попытки в основном попытками и остались, свершений крайне мало, а какие есть – второразрядные. Принято считать, что каждые десять-пятнадцать лет происходит смена поколений, но стоит лишь повнимательней взглянуть на эти поколения, которые сперва кажутся такими разными, как мы видим, что каждое лишь тщится спешно и срочно подавить предшествующее, а если вдруг удастся, и то, которое предшествовало ему и в свое время пыталось уничтожить предшественника собственного. Даже странно: ни одно поколение не желает оказаться на обочине Великого Пути, а только посреди него, ровно в том месте, которое занято поколением предшествующим. Они, наверное, думают, что за границами этого места нет ничего, и думы эти заставляют их подражать предшественникам, повторять авантюры тех, кого они начали презирать. И так уж ведется – ни одно поколение не сядет на бережку ли, на обочине ли и не скажет: нам это не надобно, останемся-ка лучше здесь. Приходят юноши, и вот, за одну ночь, таинственным образом, становятся стариками и умирают. Убегая от мира, погружаются в воду, тонут и топят свои воспоминания, мертвые с рождения. И нет исключений из этого правила: в этом отношении все подражают друг другу. Надгробье одной из могил на кладбище в Корнуолле украшает эпитафия: «Мы все умрем? Умрем мы все? Умрем все мы? Все умрем мы?».

10

Только если внушить себе, что мастерство Борхеса-новеллиста клонилось уже к упадку, и сам он к тому же был сильно нетрезв, притом что, насколько я знаю, он вообще не пил, можно поверить, что хотя бы эхо его голоса звучит из-за спины рассказчика в «Смехе в зале», в третьей главе «Вальтера и его мытарств», которую, как и все остальные, можно читать и как отдельное самостоятельное произведение. Хотя следует признать, что эту главу не так легко отсоединить от книги, потому что, в отличие от остальных глав, не столь прочно скрепленных с позвоночным столбом воспоминаний, «Смех в зале» содержит криминальную сцену, без которой совершенно невозможно обойтись, если мы хотим, чтобы туманная автобиография чревовещателя обрела хоть какой-нибудь смысл.

Если бы не цитата из Борхеса – «Я иду к своему центру, к моей алгебре и моему ключу, к моему зеркалу. Скоро узнаю, кто я такой» – едва ли я понял бы, что рассказ вдохновлен аргентинцем. Но эпиграф сообщил мне, что я отыщу в рассказе Борхеса. Нельзя сказать, что его там много. На самом деле я вообще не думаю, что Борхес стоял за спиной рассказчика, однако в качестве некоторого оправдания скажу, что следы его были обнаружены в употреблении тонко спародированных драматических стереотипов, а также в том, что текст сгущает жизнь человеческую до одной сцены, определяющей его судьбу.

Это единственная сцена, где артист Вальтер приходит в свой центр, к важнейшей развилке своей жизни. И понимает, что пора бежать, бежать и скрываться. Рассказ о том, что произошло в каком-то лиссабонском театре, идет от лица самого чревовещателя, а это, если не ошибаюсь, происходит не всегда. Припоминаю, что вроде бы рассказ «Себе на уме», то есть четвертую главу, ведет не Вальтер: удостоверюсь в этом, когда дойду до этого места и перечту.

Так или иначе, в рассказе «Смех в зале» сам чревовещатель во всем своем блеске излагает в хрупких рамках своих воспоминаний краткую историю своего внезапного расставания со сценой. Неожиданный уход был для его последователей как гром среди ясного неба, однако мы чувствуем, что деяние это оправданно, ибо сам Вальтер намекает, что если бы, отыграв последний спектакль, остался в Лиссабоне, то, скорей всего, остаток жизни провел за решеткой.

Какое преступление мог он совершить? Мы догадываемся, что в ту же ночь в одном из закоулков Лиссабона что-то стряслось, однако до сих пор не обнаружен труп, не найдено тело парикмахера Брадобрея (кличка, под которой знал его Вальтер). Но обо всем, что касается этого преступления, пока еще не раскрытого лиссабонской полицией, Вальтер нам не рассказывает; мы должны сами домысливать то, на что он лишь слегка, вскользь намекает.

Используя настоящее время, чревовещатель рассказывает нам о том, как нелепо, достигнув, наконец, средоточия своей жизни, своей алгебры, собравшись сбежать на край света, чтобы там в конце концов понять свою суть и природу, он постепенно теряет свои роли в напряженной сцене, когда, импровизируя, с бесценной помощью куклы Самсона принимается увлеченно излагать жалостную историю своей любви к ассистентке Франческе.

Чрезвычайно запоминающаяся сцена, когда Вальтер на сцене плачет настоящими слезами по своей потерянной любви и выкладывает без утайки все, умалчивая лишь о том, что только что убил парикмахера, любовника своей возлюбленной, а потому должен нынче же ночью покинуть город.

Весь рассказ проникнут необычайным стремлением сделать идею прощания донельзя театральной. Волнующее и жутковатое расставание с подмостками и вообще со всем – он знает, что по окончании спектакля бросится бежать как наскипидаренный – начинается с того, что он берет фальшивую ноту, дает, так сказать, петуха, когда начинает сообщать, что уходит, что покидает сцену.

Этот петух сродни тому, которого пустил перед своими учениками суровый учитель Гнус из «Голубого ангела»[34], человек, который начинает неостановимо скользить к гибели после того, как Лола-Лола, артистка из кабаре, обольщает его, преследуя единственную цель: растоптать его достоинство. Однако этим сходство и ограничивается, потому что во всем остальном Вальтер – полная противоположность немецкому учителю. Он представитель латинской расы и, пусть не впрямую, уснащает свой диалог с Самсоном прочувствованными намеками, позволяющими нам понять, что как это ни ужасно, он в самом деле совершил преступление и в этот самый вечер оставил в каком-то глухом лиссабонском переулке бездыханное тело парикмахера, отбившего у него Франческу.

Вальтер через несколько часов собирается убежать подальше, и не только из-за серьезных причин, но и потому, что утратил интерес ко всему на свете с тех пор, как Франческа, его красавица-ассистентка, изменила ему с Брадобреем. И настолько помутилось у него в голове от этой измены, что он решил: самое милое дело будет обсудить ее, сперва в костюмерной, а потом и на сцене – со своей куклой Самсоном.

Вальтер собирается рассказать, что называется, на публику, то есть на потребу своей преданной публике, неимоверно драматичную историю поруганной любви. И подспорьем ему послужит его наперсник Самсон, который на сцене, под неумолчный хохот зала начнет педантично поправлять хозяина и подталкивать его к тому, чтобы он хоть как-нибудь приблизился к истине, чего Вальтер не может сделать никак, если не хочет совершить