Игра с тенью - Владимир Янсюкевич

Деревня уже спала в глухом обмороке. И только в ближайшей избе, у которой лошадь встала, светилось окно. Где-то на другом конце деревни лениво взбрёхивала собака. Кузьма пригрелся в седле, слезать не хотелось. В сенцах громыхнуло ведро, кто-то сдержанно ойкнул. Звякнул внутренний крючок и в тёмном проёме распахнутой двери обозначился женский силуэт. Луна обрисовала девичью фигуру в короткой ночной рубашке. В глазах девушки не было ни тени испуга, наоборот, они горели огнём крайнего любопытства, а круглое белое лицо с широкой улыбкой плавало в сетке спутанных волос, как головка домашнего сыра, подвешенная в марле для отжима сыворотки.

– Ой, Буцефал! – вскрикнула она. – А папаня потерял тебя, кода в магазин бегал!

Кузьма с благодарностью похлопал Буцефала по шее. Девушка шагнула за порог. Она смотрела на Кузьму, как на долгожданного гостя. Лицо её светилось от счастья.

– Слезай до земли! Ты хто? – спросила она дробным шёпотом, видимо, не желая, чтобы тот, кто находился за её спиной, за другой дверью, не узнал о её неожиданном ночном контакте с незнакомцем.

– Кролик я, – ответил вяло Кузьма, изрядно измотанный долгой дорогой.

– Кролик? Тю! Откудова?

– Из крольчатника.

– Ой! Во блажной! Правда, чо ли? – прикрыв рот ладошкой, прыснула девушка, понравился ей ответ – с чудинкой парниша, не соскучишься.

– «Чо ли» правда. Мне бы… попить.

– Ой! – девушка снова прыснула.

– А чего такая весёлая?

– Как же! Всё по сказанному вышло, вот и радуюся! – ответила девушка, затем зачерпнула ковшом из ведра, стоящего у крыльца, подала всаднику.

Кузьма не уловил смысла в последней фразе, но допытываться не было ни сил, ни желания. Где-то совсем рядом тяжко вздохнула корова, загомонили утки. Что-то стукнуло в доме, затем брякнуло.

– Слезай до земли, кролик! – торопила девушка. – Слезай, пока папаня не учуял. Он у меня строгущий. Не стерпит ночного гостя, побить можа.

Она привычным движением убрала с лица волосы направо-налево и, приложив палец к губам – только тихо! Кузьма сполз с лошади. От долгой ходьбы мышцы на ногах ослабли и едва держали. И если бы он вовремя не ухватился за стремя, оказался бы на земле. А девушка взяла Буцефала под уздцы, привязала к изгороди.

– Вот папаня обрадуется! Нашёлся его мерин!

Лошадь оказалась мерином. Девушка подошла к Кузьме, взяла за руку и, выпрямившись, с какой-то внутренней торжественностью – так идут к алтарю – повела его к сенному сараю. И он поковылял следом. В сарае девушка сняла с гвоздя висевшие у самой двери две стёганых телогрейки, бросила на сено.

– Ночевай тута, кролик. Папаня сранья уйдёт. Ему в район завтра. А я скотину выгоню, тода разбудю.

Со стороны дома послышался шум, дверь с грохотом распахнулась, и кто-то, видно, споткнувшись о порог, вывалился из неё. В ночное небо фейерверком взлетели яростные матюги.

– Ой! Папаня! Ну, всё, побегла!

– Лиска! Ты где?! – ревел мужик на всю деревню, поднявшись на ноги.

Девушка загребла в руки охапку сена – для мерина, выскочила из сарая, на ходу бросив коню ночные харчи.

– Да здеся, здеся я! Ты чо, па!

– Куды запропастилася, гулёна?

– Куды, куды! За кудыкину гору! Твой мерин явился! Вот и вышла!

– Не тваво ума дело! Ступай в избу!

– Ступаю, ступаю! – девушка звонко и счастливо рассмеялась. – Тожа мне, сторожильшык!

Хлопнула дверь, как выстрелила. Вокруг восстановилась тишина. Отбой! Кузьма завалился на телогрейки и вскоре, вдыхая полной грудью одуряющий запах свежего сена и ещё чего-то, венечными гирляндами развешанного под балкой на верёвочке, отключился, словно наглотавшись сонного порошка.

Алиса

Человек это капля родительского блаженства,

и он должен быть радостью.

– Бабушка! А сколько километров до соседнего села?

– Усю жись пять былó. А как понаехали спициялисты,

меряли-меряли и намеряли сем. Вот из-за их таперича

лишних два килóметра ходим.

Алиса родилась в поезде, на полном ходу, под стук вагонных колёс, на фоне проплывающих за окном безбрежных и с виду унылых российских пейзажей. Её матери, Анне Васильковой, с пятнадцати лет култыхавшейся в свинарнике и неожиданно впервые забеременевшей на четвёртом десятке, приспичило разрешиться от бремени в столице, под крылом старшей сестры, которая укатила от крестьянских трудов в Москву по лимиту ещё в конце семидесятых и вкалывала там каменщиком на стройке до самой пенсии. В столице, думала Анна, и врачи умелые, и уход получше, и спокойней будет какое-то время рядышком с сестрой, вдали от пьяницы-мужа, кулаками работающего лучше, чем головой. Проще говоря, она бежала из дома, убоявшись не столько за себя, сколько за ребёнка. Готовилась загодя, втайне, и барахлишка для малыша надыбала у многодетных соседей, и денюжку скопила, только вот со сроками обмишулилась. Схватки начались ранее на целую неделю.

Она собралась в путь с утра пораньше, сразу после того, как её муж Федот, сорокалетний мужик с лихим чубом на казацкий манер и пышными моржовыми усами, в поисках работы умотал в посёлок. До фермы доковыляла сама, дорога до станции пролегала поблизости от неё. А уж от фермы голосовала – приморилась, с чемоданом-то было несподручно в её положении. Хоть и не тяжёлый, считай, одними тряпками набитый, а всё равно как-никак руку оттягивал. И на полдороге дождалась, наконец, транспорта – тракторист из соседней деревни на мотоцикле с коляской до самого вокзала с ветерком прокатил. Купила билет до Москвы (пропустили без очереди, уважили «тяжёлую» бабу, не без дискуссии на её счёт, как это часто бывает, когда билетов меньше, чем желающих его заполучить) и в ожидании поезда устроилась на перроне, на лавочке под окном диспетчера. Села – ничего, а через полчаса сильно толкануло изнутри, раз другой, и живот вроде как опустился, и самый низ пронизала острая ноющая боль. Анна откинулась, поднялась с перепугу, поддерживая обеими руками раздувшуюся утробу, и уже надумала возвращаться, однако вскоре боль утихла, и она успокоилась. Провела рукой по животу, пожурила: «Не балуй! Рано ишо».

В поезд садилась – всё было замечательно. Но как только отъехали, сразу поняла – до Москвы не дотянет. К счастью, в купе она была не одна. Её попутчики, мужчина и женщина средних лет, представились врачами. На лицо приятные и чистенько одетые. И вообще они показались ей доброжелательными и всезнающими, как ведущие в телевизоре. Разговаривали уважительно, и в глазах светилось понимание. Они отнеслись к ней по-доброму, сказали, волноваться нет причин, в случае чего, помогут, и не такое видали. Расспросили, откуда она и куда едет. Пожурили, выказав беспокойство – в её положении пускаться в такие путешествия, тем более, в одиночку, довольно опасно. Разговаривала больше женщина. А мужчина всё что-то записывал на листке бумаги. Женщина выспрашивала её о семье, о родственниках, о том, какова жизнь в деревне. Анна отвечала искренне, но скупо – непривычно ей было перед чужими раскрываться. Да и вообще разговаривать не хотелось. А ещё женщина поинтересовалась, действительно ли хочет Анна ребёнка, которого ждёт, желанен ли он для неё? Или, возможно, непредвиденная обуза?

– Дак тута… хошь не хошь… – Анна обняла живот.

– Мало ли. Бывает, мамаша не хочет ребёнка по какой-то причине. Нет условий для воспитания или просто нет желания возиться с детьми. А то и элементарное отсутствие мужа может остановить. Предохраниться вовремя не успела и вот… – продолжила женщина начатую тему. – Если вы не хотите ребёнка, скажите сразу. Мы с мужем, – она показала на своего попутчика, – готовы его усыновить и тем самым освободить вас от дальнейших хлопот. Не бесплатно, разумеется.

Анна слушала вполуха, как во сне, ей было не по себе. Помимо того, что она была на сносях, её сознание блуждало в лабиринте сомнений понятных лишь ей самой. Но фраза об усыновлении влетела в неё стрелой и отдалась неожиданной болью. Она вздрогнула, подалась назад, крепко ухватившись обеими руками за живот.

– Ет как же ж… – выдавила растерянно. – Чо ли купить хотите маво рыбёночка? Рази ет можно?

– Решать вам, – уклончиво ответила женщина. – О правовой стороне дела не беспокойтесь. Подпишете отказ, и всё будет по закону. Мой муж имеет и юридическое образование. Он дока по части оформления различных бумаг. Если говорить начистоту, мы давно мечтаем о сыне или дочке. Даже имена придумали. Если сын – Андрей, а если дочь – Алиса. Да Бог не даёт. И вот решили просить кого-то об одолжении.

Анна отвернулась к окну. А женщина откинулась к стенке купе, потёрла бледный лоб, на секунду задумалась, как бы в поисках наиболее веского аргумента в свою пользу.