От Крыма до Рима(Во славу земли русской) - Иван ФИРСОВ

А прямой угрозой к этому было стремление России выйти к берегам Черного моря, так и не осуществлен­ное еще со времен Петра Великого…

Еще в те времена в Париже ясно понимали: кто вла­деет Крымом, тот хозяин Черного моря.

В 1762 году герцог Шуазель встал у кормила иност­ранных дел Франции. Одним из первых он вызвал к се­бе венгра от роду, французского дипломата Тотта, спо­собности которого Шуазель знал давно и ценил.

— Вы поедете резидентом к крымскому хану в Бах­чисарай.

Барон обиделся, хотел отказаться, место в Бахчиса­рае было не в почете у дипломатов.

Но Шуазель был непреклонен, кроме Тотта никто не исполнит его замыслов.

— Ваша цель в Крыму, — уговаривал он баро­на, — помочь крымцам в союзе с турками и конфедера­тами Польши выступить дружно и навсегда отбросить Россию от Черного моря.

Глаза барона заискрились. За долгие годы пребы­вания в Константинополе он мастерски стряпал, под руководством посла Верженна, дипломатические интриги.

— Франция не может допустить выхода России на берега Черного моря, — мерно роняя слова, говорил ему Шуазель на прощание. — Это нанесет неисправи­мый ущерб нашим торговым интересам в Леванте.

В Бахчисарае барон Тотт чувствовал себя вольготно, тогда здесь не было русского консула. Стараниями по­сланника Обрескова в Стамбуле вскоре Россия заимела здесь консула, но на беду на этом месте оказался при­сланный из Киева туповатый и тщеславный капитан Никофоров. Он-то и завербовал на службу России пере­водчика хана Якуба, ставил это себе в заслугу и полу­чил повышение в Киеве. Знать бы ему, что Якуб слу­жит барону Тотту, который не скупился на подачки. Именно фальсификации Якуба в донесениях Порте сы­грали главную роль в объявлении Турцией войны Рос­сии. Об этом успели узнать и в Киеве, перехватив хва­лебные депеши Тотта в Париж.

Перевод этих донесений и лежал в сумке Алексея Обрескова — посланника III класса в Константинопо­ле. Он хотел огласить их на последнем докладе в Дива­не. Но он не успел раскрыть визирю тайные замыслы французов, о чем сожалел, размышляя в подземельях Семибашенного замка…

В конце сентября 1768 года Обрескову неожиданно назначил аудиенцию великий визирь, Хамза-паша. На душе у посланника было неспокойно. « Почему в Ди­ване, а не в Порте? Посланника обычно всегда прини­мали в Порте, дворце султана».

Два дня назад из Петербурга прислали перевод под­стрекательных писем французов при крымском хане, где говорилось о необходимости провоцировать беспо­рядки на границах Турции с Россией…

Тревога посланника оказалась не напрасной. Пре­рвав приветственную речь Обрескова на полуслове, ве­ликий визирь взмахнул руками. Крыльями вспорхну­ли широкие обшлага халата.

— Довольно, достаточно мы слышали от тебя лжи­вых речей. — Великий визирь предъявил ультима­тум; — Россия немедленно отводит свои войска из Польши. — Это был только предлог.

Обресков наизусть помнил последний рескрипт Коллегии иностранных дел: «В польских делах ни мысли, ни слова, ни имя Ея Императорского Величест­ва не могут сносить ни малейшей уступки». Так и отве­тил визирю.

Хамза-паша произнес слово «война».

— Россия не хочет войны, — с достоинством отве­тил Обресков, — но она всеми силами ответит на войну, которую ей только что объявили.

Из Дивана Обрескова повезли под конвоем в Едику-ле, Семибашенный замок, турецкую Бастилию…

К ЧЕРНОМУ МОРЮ С ДВУХ СТОРОН

В начале ноября Панин доложил о заключении 06-рескова в Семибашенный замок. Первоприсутствую­щий Коллегии иностранных дел Никита Иванович Па­нин пользовался особым доверием Екатерины с первых дней занятия ею престола. Еще тогда он предложил им­ператрице для поправки дел в стране созвать Государ­ственный совет. Екатерина вначале согласилась и даже подписала манифест, но тут же и порвала — «Уж луч­ше самолично все решать, чтобы никто не мешал»…

Нынче началась война, первая в ее царствование, дело серьезное, не дворцовая интрига. Самой всего не одолеть, недаром говорят «короток ум женский», Да и какой из нее полководец.

Обо всем этом она размышляла, читая докладную за­писку Панина. Лицо ее несколько раз меняло выраже­ние. Сначала сползла обычная маска величественного Добродушия, черты обрюзгли, опустились уголки рта.

— Но это же война, — несколько минут она сосре­доточенно молчала. Потом, плотно подобрав губы, чуть нахмурив брови, преобразилась, холодным блеском сверкнули голубые глаза.

— Первое, надобно позаботиться о положении 06рескова, он нас обо всем предупреждал. — Голос ее ок­реп, исчез промелькнувший, как бывало в минуты вол­нения, немецкий акцент. — Другое, я делала бы со­брать наших доверенных лиц статских и военных, да­бы обсудить, как вести войну. Подобно той «Конферен­ции», что созывала Елизавета Петровна.

Спустя два дня, утром 4 ноября, в Зимнем дворце в приемном зале собрались приближенные сановники. Ожидали только Григория Орлова, много лет обитав­шего здесь же во дворце и имевшего привычку опазды­вать. Когда он стремительно вошел, сверкая золотым шитьем генеральского мундира, камер-лакеи распах­нули резные двери в покои императрицы. Не успели са­новники войти, как с противоположной стороны по­явилась Екатерина. Присутствующие склонились в по­клоне, провожая взглядом еще стройную фигуру импе­ратрицы, которая, как обычно, несколько рисуясь, в свободного покроя сером однотонном платье без укра­шений прошелестела к простенку и устроилась в крес­ле с высокой спинкой.

Поправив голубую Андреевскую ленту, она, без пре­дисловий, кивнула Панину:

— Граф Никита Иванович изъяснит причины, по­чему я принуждена иметь войну с Портой. Ныне собра­ла я вас для рассуждений о плане войны.

Совет заседал долго, почти шесть часов. Сначала Па­нин несколько нудно объявил манифест о начале вой­ны, потом зачитывал переписку с Константинополем. Президент Военной коллегии граф Захар Чернышев до­кладывал о состоянии войск Порты и нашей армии.

Спорили, рассуждали в основном только военные, Чернышев, Петр Панин, брат Никиты, и Орлов.

Больше басил Григорий Орлов, стараясь задавать тон:

— Коли война, то надобно беспременно иметь цель, а ежели ее не достичь, нечего и ввязываться. По моему разумению, султана пора проучить, вконец изгнать из

Константинополя.

Чернышев и противники Орлова, Панины, сдержанно возражали, Екатерина их примиряла. Едино­душно высказывались, что без овладения Азовом и Та­ганрогом не быть флоту на Азовском и Черном морях. А без морской силы турок не одолеть, надобно созда­вать флот заново.

Неожиданно Орлов заговорил о необходимости по­сылки в Средиземное море российских судов, учинять диверсию туркам со стороны Греческого архипелага. Императрица слушала его внимательно, не перебивая, казалось, это импонировало ее взглядам и открывало новые горизонты в замыслах, которые она лелеяла, от­правляя Алексея Орлова в Адриатику.

Минувшим летом из Петербурга выехали в Европу братья Орловы, Алексей и Федор. Алексей прошлой зи­мой чуть было не отдал Богу душу и теперь решил под­править здоровье в Карлсбаде и других курортных мес­тах, а Федор его сопровождал. Русским послам в Евро­пе была направлена официальная нота, что граф Алек­сей Орлов «для поправки здоровья, по совету врачей, отправляется в чужие края к минеральным водам и уже выехал на пути в Германию». Братья путешест­вовали инкогнито под фамилией Острововых. Послам предписывалось тщательно оберегать инкогнито Орло­вых, «чтобы не подать повода бесполезным замечани­ям о их путешествии».

Перед отъездом по приказу Екатерины пожаловали Алексею Орлову орден Андрея Первозванного и 200 тысяч рублей «на дорожные расходы»… После Карл-сбада братья заехали в Вену и узнали от русского посла об аресте Обрескова.

— Стало быть, война, — хмыкнул сразу Алексей и поспешил с братом не обратно в Россию, а на берега Адриатики, в Пизу. Так было заранее обговорено в Пе­тербурге.

Двери его дома в Пизе, столице государства Тоскан­ского, всегда оставались открытыми для гостей из гре­ческих колоний в Венеции и Триеста, с островов Архи­пелага и Черногории.

Вскоре он делился замыслами с братом Григорием: «Я здесь нашел много людей единоверных, которые желают быть под командой нашей и служить в тепе­решнем деле против турок. Надобно внутри их зажечь сильный огонь и замешательство делать, как в привозе провианта, так и армию разделить».

Письмо было длинное, Алексей размахнулся: «И ес­ли ехать, так уж ехать до Константинополя и освобо­дить всех православных и благочестивых… Выступай­те с одного конца, а я бы с другого зачал».

Читая письмо брата, Григорий одобрительно ухмы­лялся: «Братец-то мыслит по-моему».