Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обращение к Конту окажется очень ценным для нашего проекта, поскольку у него можно найти довольно подробные ответы на вопросы, поставленные мной ранее, – об общественной культуре, основанной на любви, и расширенном сочувствии, которое может поддерживать цели справедливого общества и обеспечивать стабильность его принципов. Конт следует за «Фигаро» и развивает предложенную им идею реформы гендерной политики, в которой «феминный» дух стоит во главе общества. В то же время он придает больше значения воображению и искусству как ключевым составляющим прогресса человечества. Аргументация Конта в некоторой степени дополняет концепцию Моцарта и Гердера, обещая пролить свет на наши собственные исследования аналогичных идей.
Однако теория Конта полна подводных камней, предрассудков и даже абсурдности, поэтому к ней необходимо подходить критически. К счастью, два самых выдающихся его последователя, Милль и Тагор, переосмысляют Конта именно таким образом, и это поможет нам вынести из его теории положительные моменты, отбросив то, что представляется неблаговидным.
II. КОНТ: РЕЛИГИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Конта можно было бы назвать новым Эпикуром европейской философии. Как и греческий философ, Конт доказал, что вселенной управляют не боги, а правильное понимание законов природы выведет человечество из эпохи зависимости от религии. Позитивизм строится на объяснении природы через законы, основанные на чувственном опыте, и, таким образом, является философски обоснованной заменой религии. Это открывает новые подходы не только к природе, но и к социальной жизни. Нет больше необходимости объяснять наши отношения друг с другом на религиозном языке благочестия и греха; вместо этого мы учимся понимать законы человеческого социального взаимодействия через эмпирические исследования. Конт был основателем эмпирической социологии, и, возможно, это его самый значительный вклад в историю мысли[104].
Однако Конт не был материалистом-редукционистом, стремящимся отказаться от языка этических норм в пользу языка физических взаимодействий. Он также не относился пренебрежительно к нормативной этической аргументации, что характерно для более позднего «логического позитивизма» XX века. Похоже, что он, подобно Эпикуру, верил, что одно дело понимать, как работает общество, а другое – рассуждать о том, как оно должно измениться и какие изменения приведут к истинному человеческому благополучию. Конт действительно убежден в том, что мораль может быть научна только в том случае, если в основе ее лежит верное понимание того, как устроены вещи в мире; и он действительно считает, что человеческую деятельность, включая отношения сочувствия и любви, можно объяснить, установив принципы ее работы. Предпочтение широкому, а не локальному проявлению сочувствия, как и другие нормативные положения социального прогресса Конта, основываются на нормативном аргументе: предполагается, что мы должны признать, что расширенное сочувствие является более развитым, более зрелым, чем локальное сочувствие, испытываемое в отношении семьи и родственников, которым руководствуется большинство людей. Конт говорит об этом на примере анализа развития человека: мы признаем, что, будучи детьми, мы испытываем сочувствие к очень узкому кругу людей, и мы видим, что есть что-то зрелое в проявлении сочувствия к более широкому кругу родственников и еще более зрелое, нечто типично человеческое, в проявлении сочувствия к друзьям, супругам и другим людям, которых мы выбираем для построения «отношений полностью добровольного характера» (105). И хотя семейная и особенно супружеская любовь играет в теории Конта ключевую роль как колыбель человеческого развития, траектория человеческой зрелости довольно ясна: круг сочувствия становится все больше и больше до тех пор, пока все человечество – в прошлом, настоящем и будущем – не станет его объектом. Конт считает, что есть нечто детское или даже дикое в отказе признать, что все мы являемся представителями одного вида и что именно этот факт лежит в основе нашей морали. Все мы, как считает Конт, понимаем, что эгоистичные моральные аргументы – это плохие аргументы: как только мы лицом к лицу столкнемся с вопросом о том, как распределять социальные блага, мы не сможем выбрать что-то кроме более справедливой системы распределения, и поэтому у нас есть причины, чтобы культивировать мотивы, которые бы создали и поддерживали эту систему.
Аргументы Конта здесь довольно скудны, однако он, без сомнений, может полагаться на широко признанную убедительную аргументацию Канта, которая делает универсальную применимость частного принципа ко всем агентам необходимым условием морального соответствия. (Сам Кант настаивает на том, что его аргументы основываются на здравом понимании морали, которое разделяется большинством.) Конт неоднократно рассуждает в кантовском духе, указывая на то, что избежать частного заключения относительно своих обязательств можно, лишь сделав свой случай особым; он полагает, что, как только это станет очевидно, люди будут достаточно самокритичны, чтобы отказаться от такого рода корыстных действий.
Однако в отличие от Канта[105] Конт считает, что лучший способ поощрить должное уважение к человечеству – это сфокусироваться на эмоциях, обучая людей проявлять сочувствие вовне. Для успешного обучения необходимы две вещи: порядок и нечто похожее на религию. Порядок поддерживается государством, которое управляет экономикой (при содействии капиталистического класса), обеспечивает физическую безопасность и благополучие. Однако государство не ставит перед собой моральных целей. Для их достижения нам необходимо обратиться к духовной власти общества.
В концепции Конта правительство защищает свободу слова и свободу совести, то есть законом не предусматривается наказание или ограничения за выражение мнения (Mill, 73–74). Однако это не значит, что Конт с уважением относится к моральному праву человека на свободу вероисповедания и выражение своих идей. Он полагает, что в области морали есть неправильные и правильные ответы, и последние найти довольно трудно. Только очень хорошо подготовленные люди, способные оценить аргументы позитивистской философии, вероятно, смогут их обнаружить. Поэтому общество будет решительно препятствовать индивидуальному самовыражению и инакомыслию, поощряя дух «нравственного контроля» и единодушия (Mill, 75).
Кто должен осуществлять этот контроль? Конт утверждает, что это право должно делегироваться небольшой группе профессиональных философов. Обученные в духе позитивизма и не обремененные никакими заботами, кроме как философской аргументацией, они поймут сами и убедят других в том, что религия ушла в прошлое и что люди должны сосредоточиться лишь на человечности. Затем они сформируют совет, которому общество доверит духовное просвещение народа. Конт не хочет делать из философов государственных чиновников. Следуя французской традиции отделения церкви от государства, он полагает, что государственная власть развращает и что подлинная духовность должна быть защищена от влияния рынка. Следовательно, философы должны быть кем-то вроде штатных преподавателей в государственном исследовательском институте: они будут на пожизненном содержании у государства, однако только этим и ограничивается влияние государства на них. (Милль считает, что вся эта система совершенно не правдоподобна, поскольку государственным чиновникам была дана столь презрительная характеристика, что невозможно понять, почему Конт считает, что они способны признать духовные власти, а тем более – поддержать их [99].)
Хотя Конт называет этих людей философами, он не представляет их функцию как подлинно философскую в сократовском смысле, то есть требующую от философа постоянного самоанализа и критики. Эти философы не будут заниматься тем, чем занимался сам Конт, критически изучая прошлое и предлагая
