Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке

украла две тысячи долларов. Умм Латыф сказала, что не брала, но все знали, что она взяла и где-то их спрятала. Это, кстати, особенность нашей тюрьмы — и, может быть, не только нашей — не важно, врешь ли ты или нет по поводу причастности к своей статье, но все знают, виновен ты или нет. Никто не вел расспросов или какого-нибудь расследования. Нет, всем просто и так было ясно. Хотя эта ясность была субъективной, это никого не смущало. Так все знали, что Динара не своровала платок из магазина, хотя всем новеньким она говорит, что своровала вещь, которая стоила двести долларов. Все знали, что Зиляль ни в кого не стреляла. Это было так же очевидно, как и то, что Фатима переспала с солдатом за десять долларов, хоть и уверяет, что это ложь. А маленькая Фати говорит правду, что не воровала курицу у доктора, живущего на соседней с ней улице. Это сделал ее семилетний брат.

К нашему общему несчастью у Умм Латыф был прескверный характер. Она вечно была чем-то недовольна, на всех ворчала, всех осуждала. Она была в возрасте, и поэтому ее все терпели, хотя порой она доводила девушек так, что у тех изо рта шла пена. Крики, вопли… В итоге всех заливали холодной водой. Вдобавок у этой женщины была повышенная чувствительность к тактильным ощущениям. Конечно же, она на потолок лезла от тоски.

Вчера у нее под боком спала Кристина, поэтому утро началось со скандала.

— Что ты меня трогаешь? — ворчала Умм Латыф на Кристину. — Не прикасайся ко мне, дрянь!

— Как я могу к вам не прикасаться, если совсем нет места? — защищалась та.

Все закончилось как обычно — разгорелся скандал с ожидаемыми мокрыми последствиями. Поэтому на следующую ночь я устроилась между Умм Латыф и Кристиной. Это было словно залечь между двух огней.

Я наблюдала за Умм Латыф. Она лежала с закрытыми глазами, и по ее щекам текли слезы. У нас не принято никого жалеть, но я не смогла сдержаться. Я взяла ее за руку, она вздрогнула всем телом и открыла глаза. В них были гнев и злость.

Тогда я осторожно сказала ей, что мне жаль, что так все получилось, и что я ее понимаю и очень сочувствую. Слова были банальными, но оказалось, что большего ей и не надо. Она разревелась у меня на руках, а потом рассказала мне о своей жизни на воле. Она сказала, что очень скучает по своему сыну и переживает за него. Она не знает, жив тот еще или нет. Каждый день она думает об этом и готова душу дьяволу отдать за один телефонный звонок.

Это было очень странно. Еще пятнадцать минут назад я и правда ее терпеть не могла, но стоило ей рассказать о своих переживаниях и тревогах, как мы тут же стали друг другу родными.

День шестой

В тот день к нам посадили еще двух. Одна, террористка по имени Заира, работала снайпером на Свободную армию. Когда Заира со всеми познакомилась и ей сообщили, что я из России, она сказала, что если бы ей сейчас выдали ее винтовку, то пристрелила бы меня прямо здесь. Я заметила, что так выражаться невежливо, но Заира огрызнулась:

— Это мирные районы бомбить невежливо.28 Я же говорю, что думаю, потаскуха29!

Я не знала, что ей ответить, и мы обменялись злобными взглядами.

Вторая девушка попала сюда по статье «Распутство». Наверное, так это можно перевести. Ее имя Мунира. Она очень молодая. Ей около двадцати, она студентка. Уже, пожалуй, бывшая. Ее обвинили в том, что у нее была любовная связь с мужчиной. В Сирии внебрачные отношения наказуемы.

Мы с Кристиной были знакомы со многими арабками, которые встречались с женатыми или холостыми мужчинами, и хотя знали, что это запрещено, но никогда не слышали, чтобы за это кого-то сажали. Но у Муниры частный случай: ее возлюбленный женат на непростой женщине. Судя по всему, из влиятельной семьи. Мунира сказала, что у нее с тем мужчиной не было традиционного секса (что, в общем-то, понятно30), но жене и этого хватило.

Когда Мунира рассказывала нам свою историю и дошла до статьи, то Сафия захохотала и воскликнула:

— Ха! Русию сюда посадили за то, что она отказала мужчине, а эту посадили за то, что она согласилась!

Вся камера гоготала вместе с ней.

Только Мунире было не смешно. Она растерянно смотрела по сторонам и не могла понять, при чем тут Россия и как это все вяжется с ее историей.

Я протянула ей руку и сказала:

— Я Русия. Фурса саида!31

Реакция Муниры на меня вызвала новый всплеск эмоций у других, и девушка, улыбаясь, пожала мне руку.

— Девочки, девочки! — раздался грозный голос Патрон32. — Я работаю в публичном доме! С этими мужиками вообще не стоит связываться! Уж поверьте мне! Отказываешь — тебя сажают, не отказываешь — тебя тоже сажают! Подальше от них держаться надо, а то проблем не оберешься!

Со всех сторон раздались одобрительные возгласы.

В тот день к нам зашел доктор. Он навещал нас раз в несколько дней и раздавал сигареты и аспирин. Сигареты — для головной боли, аспирин — от головной боли, создавая этим определенный цикл, который давал ему доступ в женскую камеру, чему доктор был несказанно рад. Беседуя с нами, он всегда красовался, чем жутко бесил Кристину. Как у медработника у него было право заходить в нашу камеру, что выделяло его среди остальных сотрудников тюрьмы. От него зависели наша головная боль и избавление от нее. Вот, что ему нравилось.

На самом деле он не доктор вовсе, о чем с величайшим злорадством сообщили нам девушки.

— Да он просто дантист! — усмехаясь, сказала Нахед. — Здесь он на подработках.

— Но ему этого лучше не говорить! — подхватили другие. — Он считает себя настоящим доктором!

— Конечно! — добавила Зиляль. — Для того, чтобы вколоть какую-то дрянь умирающему под пыткой, много мозгов не надо, особенно когда никто не будет тебя ругать, в случае если ты не успеешь добежать до заключенного вовремя или перепутаешь лекарство!

— Хороший он доктор! — заключила Патрон, как всегда гримасничая. — Его пациенты здесь каждый день помирают!

Вся камера, конечно же, хохотала над шуточками Патрон. Она и мертвого могла рассмешить.

Как я поняла, все женщины недолюбливали Товарища Доктора за его высокомерное обращение с заключенными и безразличное отношение. По всему выходило, что он