Пока смерть не разлучит нас - Галина Романова

– Ты не имел права, слышишь?!

Вика стояла перед их общим портретом в кухне и, не отрываясь, смотрела в любимое лицо. Сколько она так простояла, вернувшись с работы, она не знала. Может, пять минут, может, час. Время сейчас совершенно ничего не значило для нее. Ей его не жаль было расходовать, ни к чему стало экономить. Оно не способно теперь ей помочь.

Слишком долог и труден путь до полного выздоровления от болезни, что поселилась внутри. Очень долог, Вика знала, потому что уже не раз шла этим путем. К чему тогда было считать минуты, складывать их в часы, потом в дни, недели, месяцы? Она и так знала, что очень долгим и болезненным все это будет для нее.

– Витя, почему?.. Почему ты сделал это?! Ты не имел права, слышишь?!

Наверное, она начинала потихоньку сходить с ума. Уже в который раз ловила себя на том, что говорит в доме сама с собой или – с портретом. То вдруг замирала и переставала двигаться. Могла сидеть на диване, задуматься и очнуться далеко за полночь. Либо у окна в кухне могла простоять полдня, если был выходной.

– Это безумие, – тихо проговорила Вика, отворачиваясь от портрета и обнаружив, что простояла в верхней одежде у стены ровно полтора часа. – Я схожу с ума…

С этим надо было что-то делать, но что? Делить с ней ее горе никто не станет и не захочет. Да и близких людей у нее не осталось: родители, бабушка и Виктор ушли. Подруг не было. Милиции до нее нет никакого дела. Грибов второй день не отвечает на ее телефонные звонки. Бобров в утешители настойчиво набивается, но Вика после известия об организованной им слежке за Виктором не очень-то ему доверяла.

Не нравилось ей это вообще, если честно. Совершенно не нравилось. Зачем следили за ее Виктором? Чаусов что-то мямлит невнятно, изворачивается, заходить в дом не хочет. Она вчера вечером его так уламывала, даже ужин вызвалась приготовить, если он зайдет. Все равно отказался.

– Неловко мне, Виктория, беспокоить тебя после работы, – сказал Иван. – Ты ступай, отдыхай. Сегодня день был тяжелым.

А у нее теперь каждый день и каждая ночь тяжелые, хотелось ей закричать на весь поселок и на этого тупоголового, непробиваемого Чаусова хотелось закричать тоже. И ей страшно и пусто в осиротевшем доме. И каждая тень, каждый скрип заставляют ее вздрагивать. И всякая дрянь в голову лезет насчет того, что души самоубийц никогда не обретут покоя и живым покоя не дадут. И она бы с удовольствием, между прочим, пожарила картошки и достала из погреба квашеной капусты с клюквой. Порезала бы в нее лука кольцами, полила бы растительным маслом и подала к столу вместе с картошкой. И может быть, глядя на то, как Иван с аппетитом уплетает нехитрый ужин, приготовленный ею на скорую руку, и она бы поела вместе с ним. Но Иван не пошел в дом, выдумав сразу сорок три причины, почему он не может этого сделать.

А вот о причине своего пребывания под ее окнами так и не обмолвился, снова принявшись мычать что-то нечленораздельное. Единственное, что Вике удалось понять из его невнятного объяснения, так это то, что караулит он ее по собственной инициативе. Бобров тут был ни при чем…

– Ты не имел права, Витя, так поступать со мной, – в который раз повторила она, стоя спиной к портрету. – Как вот мне теперь жить?

Ответить ей никто не мог, решать надо было самой, но… У нее не получалось. В минувшее воскресенье она попыталась подумать о своем будущем и даже помечтать попыталась. Вышла совершеннейшая ерунда.

Одной жить в этом огромном доме было невозможно, значит, что? Значит, нужно жить в нем не одной. А с кем? Мужа не было, родственников тоже, детей не предвиделось. Можно было бы пустить квартирантов, но, представив себе, как совершенно чужие люди равнодушно пользуются их с Виктором общими вещами, Вика отвергла эту мысль.

Выходило, что будущего у нее никакого не было.

Она сделала два пробных шага от стены, ставшей для нее мемориальной. Получилось. Стянула с плеч шубку, повесила ее на вешалку и пошла в ванную умыться. Там безбоязненно открыла шкафчик над раковиной, зная, что щетки Витиной там нет. Решила воспользоваться советом Чаусова и убрала кое-что из его личных вещей. Теперь хотя бы умываться может, не корчась от боли, когда взгляд натыкался на Витину щетку, бритвенные принадлежности, мочалку, полотенце. Все убрала.

Умылась и вдруг начала стягивать с себя всю одежду. Она вот сейчас нальет ванну горячей воды, заберется туда, нацепит наушники от плейера и станет слушать музыку. Громко! Надо же хоть изредка встряску давать мозгам, чтобы они совершенно не окостенели от боли.

Вернувшись после ванны в кухню, она сразу полезла в холодильник. Что-то на днях она покупала съедобное и, кажется, даже убирала туда, методично распределив на пустых полках.

Надо же, не ошиблась, и не приснилось ей это вовсе. И колбаса, и мясо, и котлеты замороженные. Молоко, яйца, сыр. Фрукты и овощи в выдвижном отсеке под стеклом. Будет чем угостить Ивана. А она твердо вознамерилась его сегодня затащить к себе на ужин. Нет, ну с шести до девяти, а то и до половины десятого сидит в машине! Наверняка голодный.

Котлеты пожарились быстро и оказались вполне съедобными на вкус, хотя в магазине она ни на ценник не смотрела, ни на упаковку, сгребала все, что под руку попадалось. Салатик из перца, помидоров и огурцов заправила сметаной. Подумав, взбила пять яиц и вылила их на сковороду. Пускай омлет будет на гарнир, решила Вика, снова вдевая руки в рукава короткой шубки. Влезла в валенки, в которых обычно убирала снег во дворе, и пошла на улицу к соседнему забору, за которым прятал свою машину Иван Чаусов.

Смешной, рассуждала она, медленно огибая чужую усадьбу. Прячется зачем-то. Она же знает, что он здесь, и даже понемногу начала привыкать к его присутствию, пускай не рядом, но все же. А он все равно прячется.

– Это у меня фишка такая, Виктория, – серьезно объяснил он ей как-то, позавчера, кажется. – Я твой дом вижу, а ты меня нет.

– Но я же знаю, что ты здесь! – возразила она.

– Ты знаешь, а кто-то другой – нет, – посуровел он как-то сразу.

– А кто другой?

У нее с сообразительностью после смерти Виктора вообще была беда. Все нужно было повторять дважды. И тогда вот не поняла его намеков.

Но Иван пояснил.

– Тот, кто захочет обидеть тебя, Виктория, – сказал он.

Обидеть так, как обидела ее судьба, вряд ли кто бы сумел, подумала она тогда и, отчаявшись зазвать его в очередной раз на ужин, ушла в дом. Но теперь-то она не отступится. Зря, что ли, она котлет нажарила целую сковороду и салат сделала.

Машина стояла с потушенными огнями. Виктория удивилась, обычно Иван габариты не выключал и время от времени заводил мотор, чтобы не мерзнуть.

– Мало ли какому дураку взбредет в голову по этой дороге полихачить, – объяснил он ей. – А тут я без стопаков и предупредительных знаков. Он в меня того… Кому охота на бабки попадать…

– Иван! – Виктория постучала в водительское стекло, ничегошеньки не видя за плотной тонировкой. – Иван, открой дверь, пожалуйста.

Он не открыл и даже не отозвался, что ее немного обидело. В самом деле, считает ее навязчивой, да? Решил молчанием от нее откреститься? Думает, она попляшет, попляшет вокруг машины да так ни с чем и уйдет.

Она снова постучала по стеклу, и снова никакого ответа.

А она и ненавязчивая вовсе. Это Чаусов не имеет права следить за ней, даже если называет свои действия благородным словом – охрана. На это должно быть ее согласие.

– Иван, ответь мне немедленно! – сказала она громче и, не дождавшись ответа, потянула на себя дверную ручку. – Иван?..

Глава 11

От такой наглости Грибов просто осатанел и еле сдержался, чтобы не ударить. Сдержался только потому, что перед ним была женщина. Стоял бы на пороге его квартиры мужик, врезал бы.

Эта женщина, которую ему захотелось придушить прямо там же, – как бы это поделикатнее обозвать – нагло встречала его со службы в поварской белоснежной косынке и таком же девственно-чистом белоснежном переднике, с поварешкой наперевес.

– А я тебя жду, Толик! – прожурчала Зоя и попятилась. – Чего ты, а?! Не рад мне, да? А я хотела сюрприз тебе сделать!

– По-твоему, это сюрприз?! – заорал Грибов, ткнув в ее передник и косынку трясущейся дланью. – По-твоему, сюрприз?!

– А по-твоему?

Она все продолжала пятиться к кухне, откуда неслись такие запахи, что у Грибова желудок сводило.

– А по-моему, это вторжение на чужую территорию! Это моя собственность, Зоя! – продолжал он надрываться, разобрав среди многих прочих запахов аромат жарящегося мяса. – Как ты сюда проникла, хотел бы я знать?! Ты что – домушница?!

– Не-а, Толик, – заулыбалась она беспечно, видимо, уловив голодный блеск в его глазах. – А я мясо по-французски готовлю. Ты любишь мясо по-французски, Толик?

Это был удар ниже пояса, да такой силы, что он почти задохнулся от голодного спазма.

Это Ленка! Окончательно обнаглевшая бессовестная тварь помогла своей подруге проникнуть к нему в дом, потому что запасные ключи от его квартиры у нее имелись на всякий случай. И она же снабдила свою подругу секретом. Его секретом, между прочим!