Омская зима - Владимир Мефодьевич Башунов

наслаждений!

Ура!

       Равны дурак и гений!

Подлец и рыцарь,

                           мот и вор,

прагматик, практик, фантазер

равны перед концом дыханья.

Ура!

       Да здравствует порханье!..

Но испокон своей души

жил человек не для мгновенья —

для вечности и вдохновенья,

для истины, а не для лжи,

для созиданья — не для краха,

для чуда знанья — не для страха.

Он восставал не раз из праха,

и в нем кипели мятежи.

И помнил он земной завет:

жить так, как будто смерти нет.

СЕМЬЯ

Чета жирафов — шеи в облаках —

дитя ласкает в душном зоопарке —

оранжевое солнышко. Помарки

происхожденья на его боках.

А ноги на копытцах-каблуках

разъехались, образовав две арки.

Чета жирафов — нежность во плоти —

срывает листья и спешит найти

ребяческие губы жирафенка.

А он нет-нет да и захнычет звонко

и смотрит, как ровесница-девчонка

зовет его к решетке подойти.

Чета жирафов преданно глядит

на теплое единственное чадо

и рада: сын — пусть клетью — все же скрыт

от всех опасностей. Прочна ограда.

Семья молчит — а может, так и надо:

язык любви древнее, чем санскрит.

* * *

Над летней степью ветры пролетали,

трепали космы дикие земли,

стремясь к полуслепой горизонтали,

которая мерещилась вдали.

Сшибались тучи громовыми лбами,

натягивалась молнии струна.

Земля, не огорожена столбами,

носила дерзко имя Целина.

Но под звучанье дикого напева

кипучих трав —

                         его ли перебить? —

вдруг екнуло в земле —

                                     наверно, слева,

где только сердцу надлежало быть.

Дыша ушедшими в нее веками,

земля в людские вдумалась дела

и, вздрогнув под горячими руками,

горячую пшеницу зачала…

…Все было целиной!

                                В пылу старанья

свербя еще не тронутый висок,

на первобытной целине сознанья

пробился знанья робкий колосок.

И пахнет космос пахотой нетленной,

вобравшей нашу радость и печаль,

когда по черной целине вселенной

летит корабль в мерцающую даль.

Виктор Тимофеев

МУРМАНСК

БЕРЕГ МАРИИ

Словно громы заговорили,

словно вспыхнули небеса…

      На восток от обрывов Таймыра

      называется:

      Б е р е г  М а р и и

      тундры плоская полоса.

Двести лет хранится могила

в устье знобкой реки Оленек.

Ни пурга ее не разбила,

ни вода ее не размыла,

как бы ни был тот день далек.

Спит в могиле штурман Василий.

Спит в могиле его жена.

Моряка — цинга подкосила.

А Марию?

Тоска? Бессилье?

Скорбь веков.

Молчок. Тишина.

Через две недели скончалась

вслед за Прончищевым она.

Может, что шептала, печалясь?

Может, что-то в бреду кричала?

Скорбь веков.

Молчок. Тишина.

Оленек — безмолвное устье.

Или мерзнут слова на лету?

Хоронил их Семен Челюскин.

Что сказал он друзьям в напутствие,

опуская их в мерзлоту?

Время смыло слова, детали,

стерло спутников имена.

Но могилу не затоптали.

Но Марию — не забывали.

Всех забвений сильней она!

День полярный оглушит светом.

Ночь полярная — сном снегов.

В чем же слава могилы этой?

Может, правда:

                       любовь — бессмертие! —

если есть такая любовь.

Море радости — жизнь земная.

Волны лет… Судьба — ветерком…

— Где ваш Берег Марии?

— Не знаю…

— Поглядите: он? —

                                проплывает

притуманенным островком.

Тлеют медленно дни сырые.

Маясь счастьем — чтоб на века! —

все мы что-то в себе не открыли.

Оглянитесь:

                   Берег Марии

полосой летит в облаках.

СНИМОК НА ПАМЯТЬ

Ветерком натерты щеки,

будто красным кирпичом.

Ну, давай, приятель, щелкни!

Вспомнить будет хоть о чем.

Мы, летавшие беспечно

по земле и над землей,

вдруг сейчас замрем навечно —

как святые, брат ты мой!

Я вам с фотки помахаю

мятой лапищей своей

и прожженным малахаем

из дворняжьих соболей.

Будет видно там, на фотке,

наш таежный антураж.

Жаль, что замершие глотки

спрячут хрип и юмор наш.

Все слова умрут за кадром,

лишь в раскрытые глаза

наши душеньки зеркально

напряженьем засквозят.

В мерзлом вахтовом поселке

мы кипели сорок дней.

А теперь настали сроки

остывать — с раскруткой всей!

Мы остынем… Так раскрутим

все неделечки подряд,

что как стружки наши судьбы

вновь на трассу полетят.

Нам ли трассы напужаться!

Там для нас — и соль, и хлеб.

Там нам выпало сражаться

за любовь к большой земле.

Я-то…

          вспять не обещаюсь.

Безо всяких клятв и фраз

я сейчас с тайгой прощаюсь —

юбилей! — в двадцатый раз!

Вот и сяду я на фотке

в самом центре галдежа,

скобкой губ сжимаю глотку,

чтоб не вырвалась душа!

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА

В геологическом отчете

пред описаньем рудных тел,

как я, вы, может быть, прочтете

всего лишь в десять строк раздел.

В нем все понятно, хоть впервые

я, например, читал отчет.

Раздел тот назван:

                             «Ключевые

                             слова».

Воспользуйтесь ключом!

Вот:

россыпь, золото, запасы,

шурфы, разведочная сеть,

буренье, поймы рек, террасы…

В строфу почти вместились все!

Специалист изучит дальше,

а мы — в народ. Ну да, в народ,

в поселок,