Стихотворения - Николай Языков

Те же чувства выражаются и в других стихотворениях ранней поры Языкова. Но, к сожалению, источник их был не в твердом, ясно сознанном убеждении, а в стремительном порыве чувства, не находившего себе поддержки в просвещенной мысли. В этом заключается, по нашему мнению, главный недостаток всех поэтов пушкинского кружка. Языков не мог удержаться сознательно на этой высоте, на которую его поставило непосредственное чувство; у него недоставало для этого зрелых убеждений и просвещенного уменья определить себе ясно и твердо свои стремления и требования от своей музы. Оттого-то во всей его поэтической деятельности выражается какое-то намерение, никогда не исполняемое, потому что поэт бессилен его исполнить. Он восклицает иногда довольно решительно:

       Во прах надежды мелочные,       И дел и мыслей мишура!       У нас надежды золотые       Сердца насытить молодые       Делами чести и добра!..[39]

И в то же самое время тот же поэт восклицает, с неменьшею решительностью:

       Последний грош ребром поставлю,       Упьюсь во имя прошлых дней       И поэтически отправлю       Поминки юности моей![40]

Так вот чем насыщаются молодые надежды относительно чести и добра! Вот где поэзия находит свое полное осуществление!

Немного спустя Языков опять говорит в стихотворении "Поэту":

       Иди ты в мир, да слышит он пророка, —       Но в мире будь величествен и свят!       Не лобызай сахарных уст порока       И не проси и не бери наград.       Приветно ли сияние денницы,       Ужасен ли судьбины произвол:       Невинен будь, как голубица,       Смел и отважен, как орел!       И стройные и сладостные звуки       Поднимутся с гремящих струн твоих;       В тех звуках раб свои забудет муки,       И царь Саул заслушается их!..

Переверните страницу (7) в нынешнем издании стихотворений Языкова, расположенных в хронологическом порядке, и вы прочтете в стихотворении "Кубок":

       Горделивый и свободный,       Чудно пьянствует поэт!       Кубок взял; душе угодны       Этот образ, этот цвет;       Сел и налил; их ласкает       Взором, словом и рукой… — и пр.

Вот каков этот смелый и отважный орел, этот пророк, грядущий в мир! Вот каковы его поэтические звуки, стройные и сладостные,

       В которых раб свои забудет муки,       И царь Саул заслушается их.

Поэт напрасно ищет во всем мире этого чудного забвения: он находит его только в вине.

С течением времени остепенился и Языков. Г. Перевлесский говорит об этом с откровенным простодушием, может быть, даже не чуждым иронии, — по крайней мере оборот речи, употребленный издателем Языкова, не особенно благоприятен для последнего периода деятельности поэта. "Во время странствований Языкова по целебным водам, — пишет г. Перевлесский, — в годы тяжких страданий от сокрушительного недуга, разгульный строй его лиры нередко менялся на важный и торжественный, вместо игривых, разудалых песенок слышались спокойные, величавые и благоговейные песнопения отчизне и религии". Итак, нужны были страдания сокрушительного недуга, чтобы отучить Языкова от его песенок! Но, отучивши от песенок, к чему же болезнь приучила его? Ни к чему, — решительно. В это время, как и прежде, под влиянием важного настроения духа, Языков мог написать две-три возвышенных звучных пьесы; но общий характер, содержание поэзии до конца жизни осталось у Языкова одно и то же. Изменение только в том, что поэт беспрестанно сожалеет теперь о том, что прежде воспевал с таким восторгом. Из пьес серьезного направления, написанных Языковым в один из последних годов его жизни, есть одна действительно замечательная вещь — "Стихи на памятник Карамзину". Особенною живостью и силою отличается здесь изображение времен Грозного. Но, вообще говоря, бессилие Языкова пред серьезными вопросами и идеями было в конце жизни, может быть, еще более, чем в начале его поэтической деятельности. В стихотворении "Землетрясение" он задает поэту задачу, которою, как известно, восхищался Гоголь:[41]

       Так ты, поэт, в годину страха       И колебания земли,       Носись душой превыше страха       И ликам ангельским внемли.       И приноси дрожащим людям       Молитвы с горней вышины,       Да в сердце примем их и будем       Мы нашей верой спасены.

И прежде, как мы видели, Языков призывал поэта к проповеданию истин людям; теперь он только иначе мотивирует свое требование. Как же это призвание выражается у него в тот период его поэзии, к которому относится "Землетрясение"? Вот как:

       В Москве там вас, — я помню, я       Не раз, не два, и всенародно,       Пел горячо и превосходно,       Громко-хвалебными стихами,       Усердно поклонялся вам.       И подобает тем стихам       Хвала моя…       Смотрите вот:       Лишь мало-мальски успокоен       В моем житье, еще расстроен       Толпой болезненных забот       Почти весь день, еще надежде       Почти не смею доверять,       Что буду некогда опять       Таким, каков бывал я прежде[42].

Смеем думать, что последние стихи относятся не к одному только восстановлению здоровья поэта, а и к его поэтическому характеру. То же может подтвердить и другое послание, относящееся к тому же времени и начинающееся стихами:

       В достопамятные годы       Милой юности моей       Вы меня, певца свободы       И студентских кутежей,       Восхитительно ласкали…

и продолжающееся так:

       Поэтически-живая,       Отцвела весна моя,       И дана мне жизнь иная,       Жизнь тяжелая, — но я…       Тот же я…[43]

Оба эти стихотворения писаны, как видно, тогда, когда Языков немножко выздоравливал. Они объясняют нам, как смотреть на его грустные сожаления о том, что он вину и кутежу

       Уже не может, как бывало,       Петь вольнодумную хвалу…[44]

Да, в натуре Языкова были, конечно, некоторые задатки хорошего развития; но у него мало было внутренних сил для разумного поддержания своих добрых инстинктов. Он погубил свой талант, воспевая пирушки да побранивая немецкую нехристь, тогда как он мог обратиться к предметам гораздо более высоким и благородным. Так, впрочем, погиб не один он: участь его разделяют, в большей или меньшей степени, все поэты пушкинского кружка. У всех их были какие-то неясные идеалы, всем им виднелась "там, за далью непогоды", какая-то блаженная страна. Но у них недоставало сил неуклонно стремиться к ней. Они были слабы и робки…

       А туда выносят волны       Только сильного душой!..[45]

—[46]

Год: 1858

Иван Киреевский

О стихотворениях г. Языкова

Тому два года французский "Журнал прений" торжественно объявил Европе, что в России скончался один из первоклассных ее поэтов, г. Державин[1]. В конце прошедшего года издано во Франции "Собрание русских повестей, выбранных из Булгарина, Карамзина и других" ("Le conteur russe, par Bulgarine, Karamsin et autres")[2].

Скажите, чтІ страннее: говорить о русской литературе, не зная Державина, или ставить вместе имена Булгарина, Карамзина и других? Который из двух примеров доказывает большее незнание нашей словесности?

Чтобы решить этот вопрос, надобно иметь особенно тонкую проницательность, которою я не смею гордиться, и потому предоставляю это дело моим читателям. Но, во всяком случае, кажется мне несомненным одно, что русская литература известна во Франции почти столько ж, сколько персидская или татарская.

И мысль, что ни одна тень нашей мысли, ни один звук нашего голоса не дойдут до народов образованных, — это тяжелая мысль, и кроме грусти она должна иметь еще другое вредное влияние на наших писателей. Литератор наш невольно стесняет круг своей умственной деятельности, думая о своих читателях, между тем как писатель французский при мысли о печатании расширяет свои понятия, ибо при каждом счастливом движении ума, при каждом чувстве поэтически-самобытном, при каждом слове удачно сказанном является ему надежда, вдохновительная надежда на сочувствие со всем, что в мире есть просвещенного и славного.