В шаге от вечности - Алексей Алексеевич Доронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставались и встречали освободителей бывшие представители интеллигенции и местной власти, малого бизнеса, священники. Настоящих богачей среди них не было — такие, все, кто выжил, уехали давно, далеко и возвращаться не собирались.
Оставались все, кому некуда было ехать. У кого были больные и не транспортабельные члены семьи. Оставались те, кто имел зуб на повстанцев. Независимо от личного дохода. И таких было полно.
Каждый день к комендатуре приходили ходоки. В основном просили что-нибудь связанное с бытовыми условиями: электричества, воды, бензина, починить дорогу или забор. Или с реституциями («Вонючие герильяс выкинули меня из дома и там теперь живет мой сосед Педро. Накажите его, сеньор офицер!»).
Иногда какого-нибудь Родриго, Альваро или Диего обвиняли в том, что он угнал машину, десять коров с фермы или породистую собаку. Иногда прилагалось еще обвинение в том, что к соседу Педро ушла истца жена Мария. Часто эти обвинения были клеветой. Все это было очень утомительно, и слава небесам, что разрешать эти споры должен был не оперативный офицер, а судейские чиновники — дистанционно. Впрочем, иногда временному коменданту освобожденного города — то есть ему, капитану — приходилось помогать ленивым тыловым крыса выполнять эти задачи, которые в мирной жизни осуществлял бы судебный пристав.
Много вскрывалось жутких вещей, вроде растворения оппонентов в соляной кислоте. Причем не «буржуев», а своих, но неправильно понимающих политический момент и впавших в уклон. Но были и смешные ситуации. После пятой просьбы вернуть похищенную, а на самом деле, по всем признакам сбежавшую жену — Синохара хотел колотиться головой об стену и потребовал никого к себе больше лично не пускать. Ходоков отныне принимал электронный секретарь.
Из тех местных жителей, кто остался — интернировали примерно пятую часть. Но и среди них после прохождения фильтрации (проверка занимала не больше нескольких дней) большинство отпустили.
Все жители, включая бездомных и неграждан, получали временные удостоверения в виде наносимого на затылочную часть головы невидимого чипа. Эти штуки будут действовать на время проведения Специальной Операции ООН. Роботы не будут атаковать помеченных… если те сами их не спровоцируют. Кроме невидимого, вскоре начали наносить и видимую метку типа штрих-кода. Через месяц она должна была сама рассосаться.
Хотя документы, полученные у повстанцев, хитрожопые местные тоже пытались сохранить. И поскольку эти пропуска и паспорта были бумажные — они на этом легко «палились» при просвечивании. Тогда эти писульки у них изымались, а сами умники получали предупреждение. После второго нарушения — или первого серьезного, вроде саботажа или агитации — они отправлялись в лагерь. Уже не для фильтрации, а для изоляции и принудительных работ.
Для содержания задействовали здание городской тюрьмы, которым всего сутки назад попользовались castigo popular — «народные каратели» черногвардейцев (в других штатах ребелы называли их «чекистами», но анархисты придумали свое название). Отступая, народные судьи и народные каратели успели перебить заключенных, облить их трупы бензином и поджечь, но не успели взорвать тюрьму. Половина из убитых были полицейские и чиновники старого режима, которых мало кто жалел, но остальные были обычные горожане, которые попытались оспорить власть GN. Кроме обугленных трупов в ее подвалах нашлись обгоревшие фрагменты костей недельной давности, которые еще предстояло оценить криминалистам.
В освободившиеся камеры тут же заселялись новые заключенные. Пособники ребелов и те, кто нарушал правила Особого Режима. Отсюда они будут выводиться на принудительные работы. Поскольку с продуктами уже была напряженка, а почти все магазины и продуктовые склады были вывезены ребелами или разграблены мародерами, для питания их применялся производимый на базе питательный «нутрилоаф». Установку по его производству Синохара поставил сначала, чтоб кормить в походах «арийцев», но те чуть не взбунтовались. Слабаки. Сам он не раз ел почти такую дрянь в Индонезии, когда они, наемники, сидели в осаде в офисном небоскребе в Джакарте.
Нутрилоаф существовал и в кошерном, и в халяльном вариантах. Но по вкусу это была одинаковая мерзость.
Это изобретение американской пенитенциарной системы с тридцатых годов прижилось во многих странах, хотя и изменилось с развитием технологий синтеза белков. Где-то им кормили нарушителей дисциплины, а где-то и всех заключенных. В государствах бывшего СНГ его называли «сладким хлебушком», а на Западе с недавних пор — «дохлым инопланетянином». Это были тщательно переработанные пищевые остатки — от черствого хлеба и крупы до начинавшего портиться мяса. Все это обрабатывалось термически и химически, ферментировалось специальными микроорганизмами, тщательно перемалывалось до полной неразличимости, смешивалось с дешевым белком из насекомых и сои, а потом подавалось на стол в виде буханки или бруска. Вкуса оно не имело совсем. Консистенция напоминала губку для посуды. Но набор необходимых витаминов и микроэлементов соблюдался, а добавленные в пищу консерванты обеспечивали сохранность в течение года.
«Чего им не нравится? Если посолить и поперчить, полить соевым соусом — вполне нормальная еда».
Впрочем, в тюрьме двадцатого века постройки мест уже почти не было. И уже строились два новых фильтрационных лагеря из модульных компонентов, один из которых уже через неделю приветливо распахнет свои двери для первых постояльцев. И никаких вам стадионов, это негигиенично.
Людей среди персонала там не будет, поэтому ненужные пытки и издевательства исключаются. И сортировка будет беспристрастной и точной. Для тех, кто ее пройдет, уже разбили из таких же модульных палаток лагеря беженцев. Комфорт и удобства — на том уровне, к которому привыкла местная беднота. А в чем-то и лучше. То есть они получат горячую пищу, душ, медикаменты, медпомощь.
Вопросы о том, придется ли помещаемым потом платить за этот постой из своей будущей зарплаты — пока обсуждался.
— Ну что, тонтон-манкурты? — лично обратился австралояпонец к первой партии пленных анархистов. — Что с вами делать? Кусок в горло не полезет, пока не прольете крови буржуя? Даже если этот «буржуй» — земледелец с грязными ногтями, который питается хуже, чем вы, университетские бездельники, и пашет в поле и на скотном дворе по четырнадцать часов?
Молчат. Смотрят с ненавистью. Не было бы караула и наручников у самых прытких — бросились бы на него. Даже если это означало бы самоубийство. Идейные. Упретые.
— Отошлите их в штаб, — приказал он вслух легионерам. — И это не эвфемизм, вашу мать! Ах да, вы не знаете, что такое эвфемизм… Тогда по-другому скажу. Никого не расстреливать без приказа. Немного побить можно.
«А тех, на кого я укажу — отвезти в «Эдо», — сказал он своим
