Путь к свободе - Иван Митрофанович Овчаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Мрак…
Тишина…
Густой серый туман тяжелыми складками повис над городом. Где-то за горой выли собаки. Их протяжный вой тревогой наполнял сердца людей. Кое-где еще догорали дома, подожженные снарядами. Облака плыли, подбитые мехом багровых, постепенно таявших отблесков, за которыми черным кольцом смыкался мрак. Рушились обгоревшие крыши, печально звенела в ночной тишине обваливающаяся черепица, трещали и дымились обгорелые балки. Около пожарищ не было людей. Никто не тушил, никто не стерег дома… Черный дым расползался по темным улочкам. Редко-редко потрескивали одиночные выстрелы в разных концах города.
Части белых отошли на окраины. Дозоры, засады, караулы зорко следили за всяким движением в городе. На углах и перекрестках окраин, в темноте, залегли белогвардейские патрули. Вокруг города кавалерийские разъезды стерегли окружающие деревни, боясь новых вспышек восстания.
Было два часа ночи.
Вдруг бешеный топот кованых коней и лязг оружия нарушили тишину.
Всадники полным карьером растянулись по всей Босфорской улице. Молча, шашки наголо, по четыре в ряд. Мчались в центр города, оставляя на мостовой огоньки, искрящиеся из-под копыт.
Ротмистр Мултых, закутанный в бурку, в лихо заломленной папахе, летел впереди на вороной кобыле. Справа мчался граф Тернов; от тумана потели стекла его пенсне, и он нервничал, бормотал проклятия. За ними смертельным вихрем неслась вся экспедиция, наполняя город грохотом тысяч лошадиных подков. Испуганные лица прижимались к черным стеклам окон. «Что будет?.. Что будет?» — твердили жители города. Прислушивались к гулу все, кто сидел в погребах, в подвалах. Знали — в город ворвалась дикая орда.
На храпящих лошадях эскадроны пролетели по бульвару вдоль берега моря. У штаба гарнизона грохот подков затих, лошади пошли мерным, глухим шагом. Раздалась протяжная команда Мултыха. Экспедиция остановилась. Ротмистр оглянулся, но не увидел своих казаков в облаках сырого тумана, только оторванно трепетали в воздухе флажки казачьих пик. Мултых громко сказал:
— По старой боевой традиции победителей, город отдан до утра в ваше распоряжение. Что хотите, то и делайте здесь. Не стесняйтесь.
Вдоль всего бульвара в тумане зашевелились, зацокали, забряцали всадники и группами стали расплываться по темным улицам.
Мултых остался в штабе гарнизона.
…Один из казачьих разъездов, под командой казака Сологуба, остановился на Греческой улице, у подножия крутой лестницы. Здесь грудой лежали человеческие тела. Раненые стонали во мраке. По шеям коней бежала мелкая дрожь.
— Наши чи чужие? — спросил Сологуб.
— А черт его разберет! — сдавленно ответил казак, перегнувшись с седла и всматриваясь в кучу тел.
— Слухай, та воны живы, ворошатся. А чи наши воны, чи чужи, нияк не разберем.
— Та темно. Хиба можно… Хоть глаза выкалывай. Неможно разобраться, — ворчали казаки, окружив груду шевелящихся тел.
— Та все равно не время разбираться. Завтра опознаем, свои булы чи чужие.
— Рубай! — крикнул Сологуб.
Свистнули тонкие казачьи шашки. Рубили и раненых и убитых. Лошади шарахались в сторону, не переставая храпеть, дрожали.
Сологуб сердито шпорил своего жеребца, рычал, вздернув кверху шашку:
— Э-э, стервец, большевиков боишься! Мать твою…
Он направил коня на раненых, но конь встал на дыбы, упорно пятился, крутил головой.
— Ой, што вы делаете? — раздался голос на ступеньках лестницы.
Казаки суеверно переглянулись, опустили шашки.
— А стой! Хтось кричит?
Прислушались.
— Подлецы! — прозвучал во мраке сдавленный голос.
— Ага, та вин теж большевик! Срамит нас…
Несколько казаков вскинули винтовки, выстрелили по направлению голоса и услышали, как надрывно застонал там человек и захрипел быстро, словно торопясь перед смертью высказаться:
— Да я свой же, свой… из пулеметчиков… Что ж губите, палачи казачьи, за что? Проклятые…
Голос оборвался.
Казаки молчали. Тихо прозвенели клинки, втискиваемые в ножны. Сологуб крутил цигарку.
— Айда, по живым людям двинем, — глухо сказал он. — Какой с мертвецов толк…
2
По всему городу метались конные разъезды, заезжали во дворы, спешивались, стучали прикладами в двери.
Петро Сологуб, покачиваясь в седле, въехал во двор большого дома. Соскочил с коня и, раскорячив ноги, стал посредине двора. Прокашлялся и крикнул:
— Хлопцы, а ну, по всем дворам — шукать жидов и большевиков!
Казаки, ждавшие этого сигнала, стремглав слетели с седел, кинулись к дверям дома, загрохотали прикладами, срывая запоры.
— Открывай! Мултыховцы пришли, не кто-нибудь! — орали казаки.
Жители дома онемели от испуга, прижимались к постелям. У парадного крыльца раздался оглушающий голос:
— Говорю, открывай… Як лозу, порубаю всех!
Бас Сологуба наполнил ужасом все квартиры дома, но никто не открывал дверей, никто не отзывался, будто не было в живых ни одного человека.
— Та шо воно за чертовина? Повымирали чи шо? — бормотал разъяренный Сологуб. — Подходи к другим!
Казаки начали ломиться в другую дверь.
— Открывай, открывай! — ревели они.
— Та шо глотку понапрасну портить. Пущай одну лимонку — враз подымутся.
Казак развернулся и изо всей силы ударил гранатой в окно. Ставни распахнулись, стекла разлетелись, и неясно в туманном дворе блеснул огонь. Из дома понеслись женские крики, плач детей.
— О, чуешь, и люди есть, — сказал Сологуб. — Нажимай!
— Сейчас, сейчас открою, — послышался испуганный, робкий голос.
Двери открылись, стволы винтовок надыбились вперед.
— Свети свит! — сердито приказал Сологуб.
— Не горит у нас, — ответили из темной комнаты.
Какая-то женщина уже билась в истерике.
— Лампу, лампу, засвети…
Старик, хозяин квартиры, чиркал спичкой дрожащими от испуга руками и никак не мог зажечь.
— Э-э-э, трусишься! Давай сюда лампу.
У двери щелкнула зажигалка и осветила совсем седенького старичка и жирное, красное, с большими рыжими усами лицо Сологуба.
Казаки ввалились в комнату.
— Оружие есть?
— Нету, господа. В руках отроду не держал, — дрожа, смотрел старик в лоснящееся лицо Сологуба.
— А большевиков много наховав?
— Нет, я никого не прятал… Осмотрите, господин начальник, всю квартиру… Только семья моя…
Старик клялся, трясясь всем телом.
— Осмотреть всю квартиру! — приказал Сологуб.
Казаки вмиг растормошили сундуки, гардеробы, комоды, выбрасывая вещи на середину комнаты.
Сологуб вошел в заднюю комнату. Там в смертельном ужасе сбились женщины и дети. Сотник стал у порога, уперев руки в бока, глазами, налитыми кровью, разглядывал женщин, обстановку комнаты. Опустив веки, он задумчиво пососал ус и сказал негромко:
— Снимай кольца, серьги… все, что есть золота и серебра.
Женщины задвигались, безмолвно снимая кольца, браслеты, серьги, с боязнью протягивали руки, чтобы отдать золото. Одна женщина, с годовалым ребенком на руках, тихо сказала:
— Три года не могу снять. Не снимается.
— Снимай, а то палец шашкой отрубаю.
Сологуб окинул с ног до головы красивую полную женщину, посмотрел на хныкавшего ребенка и ухмыльнулся:
— Батько его игде?
— Его отец служит доктором в Добровольческой
