Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд

– Это ваш дебют. Расскажите, как все происходило? Не показалось ли вам, что издательство с вами не считается, само пишет текст для обложки и все такое?

– Нет, не показалось. Например, картинку на обложку я нашел сам.

– Да, там изображена обнаженная девочка. Почему вы ее выбрали? Ради эпатажа?

– Нет-нет. Просто она соответствует сюжету романа.

К концу интервью я весь взмок и слегка разозлился: я написал роман, а он допрашивает меня так, будто я кого-то убил.

Предстоящее интервью эфирным не было, к тому же, очевидно, предполагалось, что оно подкрепит положительную рецензию, так что бояться не стоило. Тем не менее я переживал, шагая по блестящим от дождя улицам, где в сером воздухе растворялся свет автомобильных фар, и раздумывал, что мне говорить. Я вошел в кафе, и навстречу мне привстал мужчина, видимо журналист, его звали Станг, мы беседовали больше часа, и все прошло прекрасно, я говорил и говорил – о литературе, норвежской и зарубежной, о собственной книге, о том, в чем состояла моя задача, перейти от минимализма к максимализму, к чему-то огромному и поражающему, к сложному, к «Моби Дику», но не в жанре эпоса, нет, то, что попытался сделать я, – это написать роман о человеке, где никаких особенных внешних событий не происходит, я стремился показать лишь внутренние трансформации, но так, чтобы они обрели эпический масштаб, понимаете?

Он кивал и записывал, записывал и кивал.

На следующий день я с волнением развернул «Дагбладет».

Однако интервью оказалось совсем крохотным, там говорилось, что хорошей рецензии я обрадовался и что читаю «Дагбладет» с двенадцати лет.

Я доехал до университета и зашел в аудиторию к Эйрику.

– Ты читаешь «Дагбладет» с двенадцати лет, ну надо же, – сказал он и рассмеялся, – нашел чем хвастаться!

Я опустился на стул, и Эйрик догадался, как я расстроен: судя по интервью, я придурок, самый настоящий умственно отсталый дебил, обрадовался хорошей рецензии, о господи, какой позор, как мне людям в глаза смотреть.

– Все это ерунда, – успокоил меня он.

– Может, и так, – сказал я, – но его все прочитают. Какой же я придурок!

– Да никакой ты не придурок, – сказал Эйрик. – Не переживай.

– А вот я уже сомневаюсь, – ответил я. – Я же сам сказал все, что тут написано.

– Надо просто подходить к интервью аккуратнее, – посоветовал Эйрик, – и все будет хорошо.

Эйрик относился к тому типу людей, у которых обо всем есть что сказать. Причем мнение его не было ни поверхностным, ни безосновательным, он читал обо всем на свете, и в те месяцы он стал для меня настоящим подарком, как прежде Эспен и Туре, ведь он читал мой роман, и его отзывы, например, что роман автобиографичен, я бесстыдно использовал во всех интервью, которых давал все больше. Я давал их в «Терминусе» или приглашал журналистов домой, садился за стол и говорил, а когда вечером возвращалась Тонья, я пересказывал все, что наговорил, ей. Позже я перечитывал эти интервью, сгорая от стыда. По ночам я ворочался, мучался от бессонницы и от собственной глупости. Когда на несколько недель наступало затишье, я ощущал пустоту. Мне хотелось все новых, а когда появлялось очередное интервью, я ужасался. Тогда же меня стали приглашать на всякие мероприятия. Я поехал в Кристиансанн – там проводились публичные чтения, я выступал вместе с некими Бьярте Брейтейгом и Полом Гитмарком Эриксеном, тоже дебютировавшими той осенью и с глубочайшим пиететом относившимися к Туру Ульвену, что выяснилось за первые несколько минут. Говорили они так увлеченно и слаженно, что показались мне братьями Харди от литературы. Когда мы поднялись на сцену, зрителей в зале сидело четверо. Одного я знал – это был мой старый гимназический учитель, но, когда после выступления я подошел к нему, выяснилось, что он тут потому, что дружит с семьей другого автора. Публичные чтения проводились и в отеле «Терминус», там собрались все мои бергенские знакомые, зал был полон, но читать пришлось без микрофона и не со сцены, я стоял посреди зала, будто выступал у кого-то дома, в выбранном отрывке имелся эпизод, где Хенрик, главный герой, замечает, что его передразнивают, – дойдя до этого эпизода, я покраснел: мне показалось, все думают, будто Хенрик – это я и что это меня передразнивают. Я краснел, сбивался с ритма, извивался, как червяк на крючке, а вокруг сидели друзья; теперь они решат, что я еще больший лузер, чем им казалось, ведь сейчас я выступаю публично, мне надо особенно блеснуть, а я почему-то вбил себе в голову, что передразнивают меня, и читал все быстрее и быстрее, чтобы поскорее закончить.

По завершении один из зрителей поднял руку. Мероприятие представляло собой так называемый «литературный салон», так что это было в порядке вещей.

– Возможно, чтец из Кнаусгора и неважный, – начал он, – но, если вы до сих пор не читали его роман, поверьте, книга действительно сильная.

У него были круглые очки и старомодный бунтарский хаер, и он хотел мне помочь. Но отзыв о моем чтении задевал, я-то надеялся, что моих переживаний никто не заметил, что все они остались внутри моей головы.

После он подошел ко мне. Он давно думал снять фильм и спросил, не напишу ли я сценарий. Он растолковывал мне замысел, показывал ворох документов и фотографий, я ответил, что это очень интересно и актуально, а про себя послал его куда подальше.

Выступал я и на одном воскресном мероприятии в Бергене, туда стянули все городские развлекательные ресурсы, на сцену кто только не выходил, например, комик, который под музыку дирижировал машинами, выезжавшими с парома. Публика выла от смеха. Был там и номер с полуобнаженными танцовщицами в шляпах и с тростями. А потом выступал я. К тому времени я купил себе костюм от «Хьюго Босс», новый и красивый. Тонья посоветовала перед выступлением коротко обратиться к зрителям. Я вышел на сцену.

– Я прочту текст о смерти, – объявил я.

В публике начали хихикать. И не прекратили, даже когда я приступил к чтению: смех нарастал. Смерть, ха-ха-ха. Я их прекрасно понимал: перед ними стоял пафосный молодой писатель с непомерным самомнением, возомнивший, будто что-то смыслит в серьезных вопросах жизни.

Я ездил в губернию Вестфолд на так называемую «книжную кухню» – меня пригласили туда вместе с детективщиком, который в тот год тоже выпустил дебютный роман, на мероприятие удосужились прийти человек двенадцать-тринадцать, и я распинался перед ними с видом Данте. Позже детективщик отказался меняться со мной книгами.

Зачем это нужно? Лететь через всю Норвегию, чтобы десять минут читать перед четырьмя зрителями? Самодовольно рассуждать о литературе ради