Грани лучшего мира - Антон Юрьевич Ханыгин

"Отважной куртизанки" предпочел бы сейчас оказаться где угодно, даже на палубе ушедшего под воду патрульного корабля, только не в этом зеленом аду. Если и существовало чувство безысходности сильнее отчаяния, то ими завладело именно оно.

Кристоф Тридий корил себя за все последние принятые им решения и тут же пытался оправдаться перед самим собой, объясняя свои действия долгом перед страной, подарившей ему море. Остальные моряки изнывали от внутреннего жара и прохладного влажного воздуха. Многочисленные ссадины, царапины и ушибы покрывали их тела, зудящей болью напоминая измученным людям, что они все еще живы. И капитан ничего не мог с этим поделать. Сожаления и страх надломили его дух, и он поддался всепоглощающей апатии, машинально раз за разом прокручивая в голове слова бесполезных оправданий.

Хуже всего пришлось Бадухмаду. Он покрылся бисеринами блестящего пота и лихорадочно дрожал, бормоча себе под нос что-то на родном языке. Укус той твари не прошел бесследно — у кажирца был жар, руку он уже не чувствовал, опухоль и пузырящиеся волдыри перекинулись на плечо, а из открывшихся язв сочилась мутная кровь. Без помощи фармагика или хотя бы обычного лекаря чернокожий матрос долго не протянет.

Демид еще раз попытался завязать разговор с дикарями, но в ответ его только избили дубинками, сломав нос и выбив несколько зубов. Остальным тоже доставалось — они шли слишком медленно и неуклюже по меркам аборигенов, привыкшим легко просачиваться сквозь самые непроходимые дебри. В итоге у моряков появились новые кровоподтеки, было сломано несколько ребер и рассечена кожа на лицах, а также значительно возросло желание поскорее умереть.

Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем пленников привели в дикарское поселение. Казалось, что их путь через джунгли длился целую вечность. Вечность, наполненную страданиями и отчаянием…

Поселение выглядело достаточно жалко. Убогие лачуги были в беспорядке раскиданы среди деревьев, на ветвях которых тоже громоздились какие-то подобия жилищ. Некоторые домики казались солиднее остальных — это были не просто воткнутые в землю палки, прикрытые широкими листьями, их стены обмазывались глиной и украшались безумными рисунками синего, красного и черного цветов. Впрочем, полностью разглядеть все не удавалось из-за ночной темноты, а прорывающийся сквозь густую листву лунный свет только вносил еще больше неразберихи, играя бледными отблесками в мелких капельках ночной росы. Единственным крупным строением была каменная пирамида в центре поселения, высота которой составляла примерно три человеческих роста. На ее вершине стоял огромный плоский булыжник, от которого тянулись темные следы ручейков крови, сбегающих по ступеням пирамиды к самой земле.

— Довольно интересная смерть нас ожидает, Кристоф, ты не находишь? — весело подмигнул Демид, хотя дрожащий голос выдавал его страх. — Экзотика.

Он немного шепелявил из-за выбитых зубов. За свои слова помощник капитана удостоился очередного удара дубинкой, после которого потерял сознание и упал лицом в грязь. Дальше Кристоф тащил его на себе.

Их привели к большой деревянной, но очень прочной клетке, стоявшей недалеко от пирамиды. Когда Демид пришел в себя, остальные члены команды уже сидели на земле, дрожа от холода, лижущего их влажным языком, и периодически проваливались в беспокойную дремоту. Вокруг клетки сновали дикари, сверкая глазами и угрожающе рыча на моряков. Двое из них столкнулись друг с другом и с яростным воплем покатились по земле.

— Теперь понятно, почему они до сих пор не заселили остров целиком, — пробормотал Демид, наблюдая за дракой.

Дикарь, который выглядел помоложе, впился гнилыми зубами в руку противника, заставив того издать протяжный вой. Пока второй корчился от боли, он оседлал его, схватил за голову и, сняв с шеи небольшой обсидиановый нож, принялся снимать скальп с еще живого соплеменника. Покончив с кровавой процедурой, молодой дикарь повязал на запястье кожу с длинными спутанными волосами, немного освежив жуткий манжет, и поволок бесчувственного противника куда-то на окраину поселения.

Демид, осознав, что его руки давно уже свободны от пут, с удовольствием разминал конечности. Затем, взявшись за искривленный нос большими пальцами, он с хрустом вправил его на место. Помощник капитана застонал сквозь стиснутые зубы, из ноздрей хлынула кровь, но вскоре наступило облегчение, и он с блаженной улыбкой прислонился к стенке клетки.

— А ведь после кораблекрушения ты мне ногу так же починил, — безразлично глядя на беснующихся у клетки дикарей, произнес Кристоф. — Я что-то о тебе не знаю?

— Ничего особенного, — отмахнулся Демид. — Отец долгое время был костоправом.

— А потом?

— А потом он помог какому-то чиновнику из столицы избавиться от хромоты, а тому не понравилась испытанная при лечении боль, и его телохранители насмерть забили отца.

— Ты никогда об этом не рассказывал.

— А чего тут рассказывать? Это не диковинка, подобное на каждом шагу встречается в Фасилии. Да и не только в ней.

— И то верно. Власть уродует людей внутренне, и они позволяют себе уродовать людей внешне, — задумчиво пробормотал капитан, пошевелив ногой, которая, в отличие от всего остального тела, почти не болела. — А из тебя вышел бы неплохой костоправ.

— До первого чиновника, — ухмылка Демид выглядела жутковато из-за кровоточащих кратеров выбитых зубов. — Или до первого друга, который потащит меня в чужую страну, чтобы стать мореплавателями.

"А ведь и правда. Это только благодаря мне он сейчас сидит в клетке, окруженной кровожадными дикарями", — подумал Кристоф, но попросить прощения у верного товарища так и не решился. Извинение означало бы признание неверно принятого решения. А если сожаления возобладают над уверенностью, то окажется, что с определенного момента вся жизнь стала неправильной, не такой, какой должна быть.

Внезапно калитка скрипнула притершимися к крепкому дереву веревками, и в клетку вошел рослый дикарь. Его наполовину скрытое свалявшимися волосами лицо покрывал замысловатый узор татуировок, а тело было покрыто краской непонятного из-за ночной темноты цвета. Необычайно пышные манжеты из скальпов на запястьях и щиколотках аборигена говорили о том, что перед моряками предстал очень важный человек. Других украшений на нем тоже хватало — в уши, щеки и губы были вставлены отполированные продолговатые камни, пара десятков ниток с нанизанными на них ракушками, высушенными ягодами, костями и прочими традиционными атрибутами покрывали его рельефный торс, а на плечах и бедрах были повязаны ленты с вшитыми в них перьями и головами змей. Скорее всего, именно так должен выглядеть вождь племени.

Вслед за устрашающим гигантом в клетку протиснулся уже знакомый старик с черепом гориллы на голове. Ссутулившись, он принялся быстро тявкать и подвывать на своем наречии, поочередно указывая на каждого из пленников. Когда очередь дошла до Демида, поклонник обезьян разразился гневной тирадой, в которой периодически слышалось слово "Наджуза". Лицо рослого дикаря скривилось