Великие завоевания варваров - Питер Хизер

Но это в лучшем случае половина ответа. Притязания князей стали запальным механизмом формирования государства, будучи одновременно причиной и следствием политической революции, которую мы наблюдали, а глубокие социальные и экономические преобразования подготовили для нее почву. Но что лежало за теми, первыми, социальными и экономическими переменами, давшими возможность выскочкам из новых династий переделать карту Центральной и Восточной Европы?

Образование государства

В советские времена все было легко и просто. Начиная с V века, нередко сосуществуя с местным населением, эгалитарные славяне получили господство над землями, которые в дальнейшем станут славянской Европой. Затем последовал долгий, медленный процесс внутреннего социального и экономического развития, продлившийся четыреста – пятьсот лет, пока наконец не сформировались классы в рамках манориальной системы сельского хозяйства, и появились первые государства, основанные на неравномерном распределении контроля над сельскохозяйственными средствами производства. Это всегда больше походило на марксистскую сказочку, нежели на историческую реальность, и в более современных работах нередко подчеркивается, что на деле процесс образования государства был весьма сложным и бурным. Во многих местах славяне впервые появились лет на сто пятьдесят позже, чем считалось раньше, первый аналог поместной системы возник после того, как сформировалось государство, а не предшествовал ему, и археологические материалы говорят о внезапной и кровавой завершающей стадии процесса, когда династии с помощью грубой силы, а не в ходе долгосрочной социально-экономической революции уничтожили прежний социально-политический порядок и заменили его собственным. И теперь нам нужно понять, почему именно в IX и X веках династии вдруг сумели захватить власть – и взялись за дело с таким рвением. Как и при появлении крупных политических образований в германском мире в первую половину тысячелетия, ключевую роль сыграла постоянно расширяющаяся сеть связей между славянской Европой и более развитыми соседствующими с ней империями.

Имперские игры

Славянские страны в Центральной Европе напрямую контактировали с двумя сменившими друг друга империями: Каролингской в VIII–IX веках и Оттонидской в X. Они не были столь же могущественны, как Римская, но имеющейся мощи было более чем достаточно для того, чтобы их военные и дипломатические устремления имели серьезные последствия для соседних славянских и скандинавских обществ. Как и в римский период, непосредственные контакты между Каролингами и Оттонидами и их соседями осуществлялись путем имперской агрессии. Обе эти империи конца 1-го тысячелетия поддерживали свою территориальную целостность, раздавая щедрые дары местным элитам, которые не только управляли собственными территориями, но и снабжали императоров военной силой.

Но императоры из династий Каролингов и Оттонидов, во-первых, не обладали огромным финансовым резервуаром, который Римская империя обрела в Средиземноморье, и, во-вторых, толком не получали налогов даже с тех земель, которые контролировали. Поэтому «дарами» местным элитам нередко становилась недвижимость – к примеру, земли из императорских владений, что порождало тенденцию к расколу империи изнутри, по мере того как местные правители обретали слишком большую власть. Единственное, что могло повлиять на этот порочный круг, – экспансия, дававшая императорам доступ к альтернативной, возобновляемой форме богатства и возможность получать налоги систематически, а также награждать местные элиты, не подрывая собственную власть. Следовательно, основной причиной экспансии становилось стремление сохранить централизованную власть, и для поздних империй агрессия играла куда более важную роль, чем даже для Рима. Они обе нападали на своих соседей при любом удобном случае. За девяносто лет, разделяющих приход к власти Карла Мартелла в 715 году и последние годы правления его внука, Карла Великого, армии Каролингов находились в бою постоянно, за вычетом всего пяти лет. В первой половине X века стабильный «натиск на восток» со стороны изначально герцогской династии Саксонии стал одной из ключевых причин, по которым Генриху I и его сыну Оттону I удалось победить всех соперников и стать наследниками империи Каролингов[666].

Хищническая экспансия всегда была сопряжена с грабежом, но реальной прибылью от нее становилась долгосрочная, систематическая эксплуатация. Это касалось и тех территорий, которые не были полностью покорены и сохраняли частичную автономию. Со времен Генриха I Богемия была вынуждена платить ежегодную дань, а после 950 года – оказывать военную поддержку династии. Примерно десять лет, с середины 960-х годов, великопольский князь Мешко I тоже выплачивал им дань. На земли, полностью подчиненные империи, возлагалось еще более тяжкое бремя. Успешные кампании против так называемых полабских славян (небольших групп, живших в разных регионах между Эльбой и Одером (см. карту 14) в первой половине X века) позволили Оттонидам установить девять центров сборов («городов» – их называли urbes или, как сказано в наших источниках, burgwards) к востоку от Эльбы. Они получали от славян то, что в хартиях именуется изящным эвфемизмом «ежегодные дары», часть коих разделялась между двумя священнослужителями – фаворитами Оттонидов, архиепископами Магдебургским и Мейсенским. Хартии, дарованные названным епархиям Оттоном I, закрепили за ними эти права. Но не только церковные институты получали прибыль с новых притоков материальных благ. Приграничные укрепления (которые назывались марками) в ходе этого процесса (фактически) колонизации пользовались большим успехом у вельмож Оттона – из-за дополнительных возможностей обогащения. Их распределение вызвало яростные споры среди богатых семей, когда одна ветвь получала лакомый кусочек, а другая – нет. Приграничные укрепления стали причиной раздора между братьями Германом и Вихманом Биллунгами. Герман получил важный пост и всю жизнь хранил верность Оттону; зависть вынуждала Вихмана вступать в любой враждебный императору лагерь, за что бы ни боролись «силы оппозиции»[667].

Лучший пример процессу колонизации – государство, которое так и не сумело сформироваться: полабские славяне. Как мы видели, они ощутили на себе весь гнет имперской власти Оттонидов. Однако в 983 году, воспользовавшись тем, что династия была занята решением других проблем, они подняли бунт – и какое-то (очень недолгое) время им даже везло. Ненависть полабских славян к Оттонидам – и в особенности к церковным институтам, которые богатели на их трудах, – выразилась в яростных нападениях на церкви и священников, которые любовно описаны в наших христианских источниках. Но в этом бунте больше всего поражает тот факт, что его первоначальный успех был обеспечен политической реорганизацией общества. Когда полабские славяне попали под власть Оттонидов, они представляли собой небольшие политические объединения. Но успех мятежа был обусловлен созданием нового союза, вылившегося в появление нового этнонима – лютичи. Наши источники начинают использовать его сразу после мятежа. Лютичи – не новый народ, но новое, общее название для нескольких старых. Как и их германские товарищи по несчастью у рубежей Римской империи, полабские славяне на собственном горьком опыте поняли, что, только объединившись в большую группу, они смогут противостоять имперской агрессии[668].

Однако, когда первая стадия экспансии и завоевания закончилась, легче жизнь под боком у империи не стала. Правление Оттона III ознаменовалось прекрасными отношениями с Богемией и Польшей, кульминацией коих стало путешествие императора к могиле Адальберта. Однако после его смерти политика империи резко изменилась. Оттон не оставил сыновей, и после прихода к власти его кузена Генриха II в 1003 (1002. – Пер.) году начался период почти постоянных войн между империей и княжеством Пястов, в ходе которых новый император с удовольствием сделал своими союзниками язычников – полабских славян – в войне против своих христианских собратьев. Конечно, у Генриха были на то свои причины, но такая непоследовательность в политике свидетельствует о том, что народы, проживавшие за Эльбой, рассматривались империей как люди второго сорта, а значит, желание эксплуатировать их воспринималось как естественное и законное и проявлялось вновь и вновь. Такое отношение к ним не могло объясняться сложной и продуманной идеологией, как у римлян, чье необъективное и неприязненное восприятие варваров позволяло при желании считать их едва ли не животными. Поляков и богемцев отчасти защищало то, что они стали христианами, ведь не случайно позднее именно язычники на Эльбе и в Балтике ощутили на себе весь гнет «праведной», идеологически подкованной формы империализма. Речь идет о так называемых Северных крестовых походах, в ходе которых тевтонские рыцари огнем и мечом прорубали себе путь на север и восток. Однако даже христианские государства страдали от своего более низкого (с точки зрения империи) статуса и не могли быть уверены в том, что инстинктивное желание империи обогащаться, нападая на чужаков, не будет однажды реализовано за их счет[669]. И действительно, дипломатия IX и X веков полна резких поворотов в политике империи, вроде того, от которого пострадали поляки в начале XI столетия.