Маяковский - Александр Михайлов

В интервью «Литературной газете» Маяковский сказал о «Бане»: «Театральная идея ее - борьба за театральную агитацию, за театральную пропаганду, за театральные массы - против камерности, против психоложества.

Политическая идея - борьба с узостью, с делячеством, с бюрократизмом - за героизм, за темп, за социалистические перспективы.

В переходе на разворот действия - это борьба между изобретателем Чудаковым и главначпупсом... Победоносиковым».

Пьеса для Маяковского, как и стихи, - агитация, в драматургической форме воплощенная идея. Идея государственного значения, так как явление, которое она отражает (бюрократизм и борьба с ним), приняло острейший социальный характер. Но: «Я хочу, чтоб агитация была веселая, со звоном». На одном из обсуждений Маяковский напомнил о чистке партии и советского аппарата от тех, кто забюрократился, замошенничался и т. д. и добавил: «Моя вещь - один из железных прутьев в той самой железной метле, которой мы выметаем этот мусор».

«Баня» - пьеса публицистическая, ее персонажи - «оживленные тенденции». Такова опять-таки установка Маяковского, и поэтому «Тут есть персонажи, но нет ни одной личности...» (Р. Дуганов). Личность здесь - сам автор.

В конце сентября 1929 года Маяковский прочитал пьесу художественно-политическому совету театра Мейерхольда в присутствии писателей Катаева, Олеши, Зощенко, Кирсанова, Катаняна и других. Этот момент зафиксирован на фотографии. Маяковский сидит за столом. Перед ним рукопись, очечник и очки. Возрастной атрибут (очки) впервые появились у Владимира Владимировича. Он ждет, когда аудитория будет готова к слушанию. Он сосредоточен. Сейчас начнется чтение...

«Актеры и писатели хохотали и аплодировали поэту. Каждая фраза принималась абсолютно, - вспоминал потом Зощенко. - Такую положительную реакцию мне редко приходилось видеть». Он назвал это чтением триумфальным.

Владимир Владимирович много раз читал в самых разных аудиториях - читал дома, читал в купе поезда Москва - Ленинград Фадееву, Чумандрину, Либединскому и Авербаху, читал в гостинице Эрдману и Ильинскому, читал в больших аудиториях, наконец, читал по радио. В одних случаях (в подавляющем большинстве!) восхищал слушателей, в других (как это было с Ильинским и Эрдманом) вызывал критику... Ему очень хотелось проверить себя. Неистовый спорщик, Маяковский внимательно выслушивал все замечания, взвешивал их, обдумывал.

Чтение «Бани» получило резонанс в театральных кругах Москвы и Ленинграда. К Маяковскому - с предложением написать для него пьесу - обратился Художественный театр. Сторонник яркой театральной условности и зрелищности, поэт не жаловал МХАТ. Даже на спектаклях «Бани» в театре Мейерхольда, среди лозунгов, развешанных на сцене, был такой: «Дома-коммуны вместо хаты! Массовым действием заменяйте МХАТы!» Однако предложение это не могло не польстить Маяковскому.

А слухи о «Бане», о ее чтениях привлекли внимание руководителей МХАТа. В восторге от пьесы был слушавший ее чтение дома у Маяковского артист этого театра Яншин, и он говорил о том, что «Баню» надо поставить в Художественном. Переговоры театра с Маяковским выявили два его новых замысла: написать пьесу, посвященную теме денег, похождениям человека, получившего колоссальное наследство, ненужное ему в СССР, и пьесу-диалог двух действующих лиц о любви.19

Во время работы над спектаклем Владимир Владимирович постоянно присутствовал на репетициях, и, как это было с постановкой «Клопа», сотрудничал с Мейерхольдом, вводя новые реплики и даже новых персонажей, «редактируя» текст, помогая актерам, особенно молодым, правильно и выразительно произносить его, и настолько освоился в театре, что показывал актерам отдельные мизансцены... Актерам передавалась увлеченность автора пьесы, его энтузиазм, его ревнивое внимание к каждой детали постановки.

Это было в характере Маяковского - каждому делу отдаваться до конца. Тем больнее был ушиб, связанный с неудачей постановки «Бани» и последовавшей затем критической кампанией против пьесы и спектакля. Но эти события тесно переплелись с другими, к которым мы еще не подошли.

Осень 1929 года вовсю закручивала узлы в сюжете жизни поэта. Одним таким драматическим узлом был срыв поездки в Париж, поездки, которой он так нетерпеливо ждал и от которой многого хотел. Характер, однако, не позволял «растекаться слезной лужею», Маяковский продолжает жить и работать в том ритме, который был задан первой пятилеткой, который он сам себе задавал, обгоняя время.

Вернемся на несколько лет назад, в кризисные для поэта годы. Хотя он, кажется, произвел расчет со своей любовью («Я теперь свободен от любви и от плакатов»), но душа не смирилась с поражением, недовольство собой не исчезало, в письмах к Л. Ю. Брик оно проскальзывает с ноткой даже некоторой обиды (на кого?): «Каждый день, как встаю, думаю, почему так гадко у меня все выходит...» Это, конечно, обида на себя, Маяковский никогда не перекладывал личные неудачи на других.

А любой знак внимания к нему, хотя чуть ли не постоянно он сопровождался просьбами (как видно из писем), Владимир Владимирович воспринимал с радостью и надеждой, тотчас откликаясь, делал все возможное, чтобы доставить удовольствие. Даже будучи в Америке, только приехав туда, видимо, имея в виду данные перед поездкой поручения, с извинением пишет: «Я сейчас не шлю тебе ничего, потому что, во-первых, затеряют, во-вторых, еще не осмотрелся, а в-третьих, хочу везть сам».

Из Америки же шлет Л. Ю. Брик деньги, просит прощения, что перед отъездом «плохо позаботился». Сам предлагает послать деньги для поездки в Италию. А менее чем через месяц телеграфирует (уже из Берлина в Рим, где находилась Л. Ю. Брик): «Деньгов совсем мало. Послал телеграфно банк Кредите Итальяно двести пятьдесят долларов».

Существенны не столько эти полуизвинения, заботливо перечисляемые адреса, где, когда и за что можно получить гонорар, а то, что во всех этих, полных трогательной заботы письмах, телеграммах, вдруг прорывается главное, чего он хотел больше всего, чего ему недоставало всю жизнь, прорывается как мольба: «Ответь пожалуйста ласково», или «Люби меня немножко...»

Не зная своего семейного очага, искренней близости любимого человека, Маяковский тянулся к детям. Навещая дома, семьи, где были дети, Владимир Владимирович обычно приносил с собой подарки - то ли игрушки, то ли сласти, дарил свои детские книжки.

Галине Катанян (жене писателя Василия Катаняна) при первом же знакомстве у книжного киоска в Тифлисе подарил книжку «Что такое хорошо и что такое плохо», сказав, что «никогда раньше не писал для младенцев». Подарил для двухлетнего сына, сделав надпись: «Будущему Василию Васильевичу, существу симпатичнейшему, судя по родителям - дядя Володя. Тифлис I/I 11-26 г.».