Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Думаю, что все-таки конец, — сказал Кадудаль. — Продолжения мы ждать не намерены. — Он взял Кантэна за руку. — Мы уезжаем, господин маркиз. У барона слишком много друзей среди этих проклятых республиканцев, а то, что вы сделали, может вызвать их раздражение.
Они нашли своих коней и все вместе рысью выехали из Ла Превале, вокруг которого быстро пустели палатки роялистов. Только тогда спутники Кантэна обратили внимание на вопрос, который он задавал уже не в первый раз.
— Куда мы едем? — отозвался наконец Сен-Режан. — Куда же еще, как не в Ла Нуэ, землю роскоши и изобилия? И вы едете с нами. После сегодняшних трудов лес — самое подходящее для вас место, пока мы не возродим эту страну.
Кантэн запротестовал и объявил о своем намерении возвратиться в Шавере.
— Значит, вам надоело жить, — сказал Кадудаль. — Как вы полагаете, сколько времени им нужно, чтобы вас там разыскать?
— Наверное, день или два, — не задумываясь, ответил Сен-Режан. — Они непременно захотят предъявить вам счет за то, что вы нарушили их радужные миротворческие планы.
— Корматен сделает вас козлом отпущения, чтобы отвести гнев Республики от собственной персоны, — уточнил Кадудаль. — Возможно, их это не удовлетворит, и дай-то Бог, но и вам не поможет. Если вы попадете в руки к санкюлотам, они покажут вам, что значит милосердие по-республикански.
Спорить тут было не о чем. Итак, Кантэн отправился вместе со своими спутниками на юг. Однако на следующее утро Кадудаль их покинул, сообщив о своем намерении вернуться в Ренн, дабы убедиться, что всей этой истории с мирными переговорами положен конец.
Кантэн вместе с Сен-Режаном продолжил путь в Ла Нуэ, которому предстояло стать его домом на ближайшие два месяца. Оттуда он сообщил Шарло о положении, в котором оказался, и попросил его в случае возможных осложнений покинуть замок вместе с семьей и людьми и самим позаботиться о себе. Теперь ему оставалось только ждать прибытия Пюизе. Первым порывом молодого человека было принять на себя обязанности Корматена и до появления графа Жозефа побуждать роялистов поддерживать состояние боевой готовности. Однако от такого шага его удержало незнание страны и отсутствие — несмотря на славу, приобретенную в Ла Превале, — знакомств среди наиболее деятельных роялистов. Кроме того, оказалось, что в этом не было необходимости, поскольку Кадудаль, посетивший их через две недели после провала конференции в Ла Превале, уже взялся за эту задачу.
Кадудаль привез новости о Корматене. Несмотря на случившееся, барон, упрямо цепляясь за обломки рухнувшего плана, в то же утро с рукой на перевязи предстал перед десятью республиканскими депутатами, которые ожидали результатов конференции. Из офицеров своего штаба и нескольких руководителей роялистов, которых ему удалось ввести в заблуждение, он набрал депутацию для подписания мирного договора от имени всех инсургентов[1368] северного берега Луары.
Из двухсот роялистских предводителей, собравшихся в Ла Превале, и ста пятидесяти, откликнувшихся на созыв конференции, только двадцать сопровождали барона в Ла Мабиле, где предстояло подписать договор.
Истории известно немного примеров безрассудства, подобных тому, с каким Корматен привел своих сподвижников с белыми кокардами на шляпах в шатер, где их ожидали граждане-представители — вульгарное, фиглярское сборище якобинской черни, украшенной трехцветными перьями, широкими поясами и свисающими с перевязи саблями, которыми они так и не научились владеть.
Процедура длилась недолго. Корматен объявил, что он и его сопровождающие уполномочены подписать договор в качестве представителей всех роялистов северного берега Луары за исключением нескольких особенно несговорчивых, которые, тем не менее, также сложат оружие, когда увидят, что остальные отвернулись от них. Он даже обратился к собравшимся с напыщенной речью, выдержанной в тоне дешевой театральности, столь любезной сердцу каждого санкюлота.
— Нас вдохновляет свойственная всем французам любовь к родной земле, страстное желание искоренить из наших душ и деяний гражданское несогласие, забвение прошлого; вдохновляет наша общая, дорогая сердцу каждого представителя обеих партий слава, общее радение за все то, что обеспечит безопасность, счастье и процветание Франции.
Барон закончил торжественным заявлением: они подчиняются Французской Республике, Единой и Неделимой, признают ее законы и обязуются никогда не поднимать против нее оружие.
Граждане-представители были более чем удовлетворены. Теперь они могли известить Конвент о триумфальной победе своей дипломатии там, где оружие оказалось бессильным, и предвкушали бурные излияния благодарности со стороны признательной нации. В свою очередь, они с готовностью пошли на такие уступки, как признание свободы отправления религиозного культа, вывод войск из западных провинций, амнистия вернувшимся эмигрантам и возмещение убытков. Последнее было выделено в особый пункт.
Обе стороны подписали договор. Мир был заключен. Грянули орудийные залпы, реяли флаги, звуки военных оркестров наполнили воздух, возвещая миру радостное событие. Корматен, теперь увенчанный не только шляпой с белыми перьями, но и лавровым венком, въехал в Ренн как победитель во главе своей двадцатки и их смущенных приверженцев, отмеченных белыми кокардами. За ними следовали граждане-представители. Гош и его драгуны составляли блестящий арьергард этой триумфальной процессии. Шеренги национальных гвардейцев выстроились вдоль реннских улиц; били барабаны, заливались трубы, голоса людей сливались в дружных криках: «Да здравствует мир! Да здравствует союз! Да здравствует Франция!»
Роялисты и республиканцы отпраздновали знаменательное событие на братском банкете, данном за счет нации. Здесь Корматен излился в пространных славословиях по собственному адресу. Барону вторили граждане-представители, чья словоохотливость возрастала пропорционально степени их опьянения и иссякла лишь тогда, когда выпитое вино окончательно лишило их способности говорить более или менее членораздельно.
Однако с приходом утра наступило отрезвление, и по городу поползли слухи. С каждым часом они звучали все громче. Отнюдь не все роялисты, с отвращением покинувшие Ла Превале, считали необходимым проявлять осмотрительность. То там, то здесь слышалось имя маркиза де Шавере. Сказанное им в замке Ла Превале передавалось из уст в уста, и наконец всем стало ясно, что он внес раскол между участниками конференции и что сторонники Корматена составляют ничтожное меньшинство.
Неутешительная новость дошла до Парижа, и Конвент содрогнулся от гнева, узнав о том, что его представители стали жертвой откровенного мошенничества. На Запад полетели распоряжения, и пока Корматен, перед тем как покинуть сцену, которую он столь блистательно украсил, в ожидании обещанного возмещения убытков важно расхаживал по городу, щеголяя белым оперением своей шляпы, с ясного по всем признакам неба грянул гром.
В тот самый момент, когда на стенах домов в городах и селениях Бретани расклеивали прокламации, провозглашавшие среди прочего свободу отправления религиозного культа, Конвент издал декрет — это произошло первого
