Хищник. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

Я так наслаждался нашей короткой остановкой в Перинфе, что оставил его неохотно и только потому, что мы находились всего лишь в трех или четырех днях пути от морского порта, который, насколько я знал, был значительно богаче и оживленней. Мы направлялись в самый великолепный, как мне говорили, город во всей Римской империи: довольно долго, во времена правления Августа Антония, он был известен как Византии, но теперь и на веки вечные стал называться в честь великого Константина Константинополем.

КОНСТАНТИНОПОЛЬ

1

Мы, так сказать, увидели Константинополь задолго до того, как приблизились к нему. Наша колонна была еще в двух днях пути от него, и мы как раз разбивали на ночь лагерь на козьем пастбище рядом с дорогой, когда кто-то из наших попутчиков громко воскликнул, увидев на востоке желтый свет в ночном небе.

Я удивился:

— Многочисленные стада коз на этом побережье уничтожили почти все деревья и кусты. Так откуда же такой огонь? Огни Gemini во время шторма? Draco volans[244] болот?

— Нет, сайон Торн, — сказал один из воинов. — Это pháros[245] Константинополя. Я уже был здесь прежде и видел его. Pháros — костер на самой высокой башне, который служит преимущественно для того, чтобы указывать безопасный путь в гавань для кораблей. Это свет ночью и дым днем, ты и сам увидишь это завтра.

Амаламена заметила:

— Мы, должно быть, находимся еще по меньшей мере в тридцати римских милях от города. Согласна, столб дыма еще можно увидеть. Но как можно увидеть с такого расстояния простой костер?

— Через увеличительное стекло, принцесса, — пояснил воин, — хитроумное изобретение, так же как и изогнутое зеркало. Огонь разведен в огромном металлическом сосуде, который обмазан гипсом. В вогнутую поверхность его вставлены многочисленные осколки стекла с подложкой из серебряной фольги, как вставляют обычно драгоценные камни, чтобы заставить их ярче сиять. Точно так же светит и огонь pháros.

— На самом деле хитроумно, — пробормотала Амаламена.

Воин продолжил:

— Во время войны или если вдруг произойдет что-то чрезвычайное, те, кто поддерживает огонь, могут заставлять его мерцать, открывая и закрывая отражающую чашу кожаным футляром, и таким образом посылать сообщения. Их могут прочесть дозорные на отдаленных холмах. Они в свою очередь зажигают и заставляют мерцать сигнальные огни, чтобы повторять послание снова и снова, передавать его дальше и дальше. Так можно собрать войско, перевести его в другое место или что там еще потребуется. С другой стороны, и дозорные тоже могут послать весточку в город, предупреждая о приближении врага, или передать еще какие-нибудь срочные известия из-за границы.

Следующую местную достопримечательность мы вообще не увидели, зато почувствовали запах — такой отвратительный и сильный, что я чуть не вывалился из седла. Я закашлялся, и меня затошнило, глаза наполнились слезами, но сквозь них я увидел, что мои путники сохраняли спокойствие, казалось, не считая это явление таким ужасным. Во всяком случае, никто не зажимал нос, хотя многие почему-то осеняли себя крестным знамением.

— Gudisks Himins, — выдохнул я Дайле. — Эти миазмы сделают любого нормального человека таким же мрачным, как скловены. Позови-ка того воина, который объяснял нам про pháros. Давай спросим его, не воняет ли в Константинополе всегда такой гнилью.

— Да, сайон Торн, — ответил воин довольно жизнерадостно. — То, что ты ощущаешь, — это запах святости, в Константинополе гордятся тем, что они так приветствуют всех вновь прибывших. На самом деле этот запах привлекает сюда множество паломников.

— Какому же, интересно, богу они поклоняются?

— Паломники приходят сюда поклониться Даниилу Свинопасу. Посмотри туда.

Он показал на поля слева от дороги. Вдалеке я разглядел высокий шест с огромным неаккуратным гнездом аиста на вершине. Его окружало огромное количество людей, некоторые из них двигались, но бо́льшая часть стояла на коленях.

Воин пояснил:

— Этот Даниил подражает знаменитому Симеону Сирийскому, который стал святым Симеоном из-за того, что тридцать лет прожил на вершине высокой колонны. Даниил провел так пока около пятнадцати лет, мне говорили, что его пример обратил множество язычников.

— Обратил их в бегство? — язвительно проворчал Дайла. — Даже люди-свиньи не задержались бы надолго в этом отвратительном месте.

— Они стали истинными христианами, — ответил воин, пожав плечами. — Из числа тех, кто видит удовольствие в унижении и смирении, полагаю. Кажется, паломники находят блаженство в вони, что идет от испражнений Даниила, которые накопились здесь почти за пятнадцать лет.

— Да уж, — заметил я, — похоже, они достойны друг друга.

К счастью, со временем вонь прекратилась, а через несколько часов вдали на горизонте замаячили стены Константинополя. Я повернулся и сказал одному из лучников:

— Принцесса мечтала взглянуть на город. Вернись к ее carruca и сообщи, что мы приближаемся к Константинополю. Спроси, не хочет ли она, чтобы для нее оседлали и приготовили мула.

Лучник вернулся и с улыбкой сказал:

— Принцесса благодарит маршала за его предупредительность, но она решила любоваться городом из своей carruca, в которой откинула занавески. Она полагает, что сестре и дочери короля не подобает въезжать в Константинополь верхом, как варвару.

Это было непохоже на свободолюбивую Амаламену, которая сплошь и рядом, весело смеясь, забывала о «женской» сдержанности и «приличном» поведении. Ясно, что принцесса придумала это оправдание, чтобы не показывать, что она недостаточно хорошо себя чувствует для поездки верхом. Я опять подумал, что в Константинополе надо первым делом найти для нее врача.

Стены, к которым мы приближались, были построены императором Феодосием II. Самая первая стена, заложенная основателем города, окружила всего только пять холмов, на которых воздвигли Византии. Даже тогда Константин самонадеянно думал, как отхватить побольше земли для самого крупного города. Но он оказался прав, потому что еще при его жизни Новый Рим уже вышел за пределы стен и теперь, подобно старому Риму, он занимал полностью семь холмов.

Позднее построенная Феодосием стена окружила Константинополь, отделив его от остальной континентальной Европы, и стала самой труднопреодолимой преградой из всех, когда-либо возведенных для защиты города. Протянувшись примерно на три римские мили между водной поверхностью и другой стороной выступа, она на самом деле представляла собой две стены, разделенные расстоянием в двадцать шагов и окруженные широким рвом, перед которым располагались каменные брустверы. Двойные стены были высотой в пять раз выше человеческого роста и соединялись с девяноста шестью башенками, которые располагались еще выше. Эти башенки в свою очередь огибали площадь, а стена между ними была извилистой, что позволяло воинам действовать согласованно, защищая укрепления.