Великая сила молитвы - Ольга Иженякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ближе к вечеру, когда вся семья уехала в гости в соседнюю деревню, дом сгорел. Дотла. Когда они примчались, увидели остывающие угли и скулящего Рекса, которому удалось сорваться с привязи или отвязал кто, поди теперь, разберись. В полубреду Соня с Михаилом, взяв детей, а кроме Васьки была десятимесячная Маша, пошли проситься в вагончик военчасти. Руки и ноги у молодой женщины окаменели, она что-то поддакивала рыдающим соседкам, что-то брала у них и не могла ни о чем думать. В глазах сплошное пепелище. Утром Васька без спросу убежал на полигон играть и подорвался на мине… Когда его нашли, жизнь давно ушла из тела…
Первым о новой беде узнал Михаил и завыл. Соседки невольно отпрянули, испугавшись его страшного лица. Боль, казалось, намертво сковала его. Он обмяк и лег на пол, обращаясь в потолок со словами: «Забери меня вместо него!»
В ту же осень непонятно от чего скончалась Маша.
– Надо ли жить? – думала Софья, лежа в больничной палате. За окном твердым горохом стучал по подоконнику град. Град в ноябре? Ну да, чего только не бывает. Беспомощно летали потерявшие цвет и сок листья. Никому не нужные, сброшенные с деревьев, как остриженные волосы. Ныло сердце, пусто было в голове. Врачи, тщательно обследовав пациентку, нашли много хронических болячек. Вот он, подарок детства!
– Вы лечили гайморит?
– Никогда.
– Вы лечили описторхоз?
– Никогда.
– Вы лечили анемию?
– Никогда…
«Неужели, – размышляла женщина, – моей маме было хуже, чем мне, раз она так рано ушла? А что меня здесь держит? Кому-нибудь бывает хуже?» Нет, она не плакала, потому что не было сил, просто не знала, как это делается. Да и когда ей было плакать? Плачу надо учиться, для этого нужны время и любящее материнское сердце, а Софья с детства просто выживала.
Невеселые раздумья прервал брат. Он непривычно тихо вошел в палату, кашлянул в кулак и как бы между прочим начал разговор:
– Ты Юльку-то Капицу помнишь? Ну рыжая такая, с веснушками? Вспомнила? Так вот: я на ней решил жениться.
Софья округлила глаза. Она не осуждала Василия, нет, даже не думала, просто не понимала, как в этой жизни, сотканной исключительно из страдания и горя, так вдруг взять и жениться? А главное – зачем? Она давно ничего общего с людьми не имела, лечащему врачу отвечала коротко – да или нет. Мужа видеть не хотела, передачки молчаливая санитарка ставила на тумбочку, записки летели в мусорную корзину. Вася пояснил:
– Беременная она. Ну и родители настаивают, чтобы все было как у людей, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Софья и уткнулась в плечо брату.
Свадьба запомнилась проливным дождем и повсеместным отключением электричества. Пришлось доставать из чулана керосинки, просить у бабулек свечи. Не прерывать же веселье из-за этого. Соня, глядя на Юлькин округлившийся живот, заплакала.
После свадьбы все мало-помалу пошло на лад. Софья изменилась, стала ходить в церковь, развела огромный сад. Муж с трудом построил новый дом, но потом, будто что-то сломалось внутри, пристрастился к спиртному, и жена, прочитав гору литературы, вылечила его пчелами. А вскоре о ее таланте целительницы пошли легенды. Чего только не говорят про нее: и ногу, проткнутую ржавым гвоздем, вернула в первозданный вид сырой нефтью, бородавки вывела лошадиной костью, тики у ребенка прошли после того, как Софья прописала ему порошок из яичной скорлупы.
Один за другим она стала рожать детей. Так появились на свет шестеро братьев и сестер. Пренебрегли приметами и старшего снова назвали Васей. Бог привычно наградил его тонким слухом, но музыкой он заниматься не стал, говорит: «Там и без меня хватает. Я мать-природу люблю», пошел в лесники.
У брата родились одна за другой четыре девочки, старшую назвали Соней. Одно время стало казаться, что беда насовсем ушла, но не тут-то было, у Сони – дочери Василия – погиб старший сын… как она выжила, одному Богу известно и еще родной тете.
…Я сижу в добротном кирпичном доме Михаила и Софьи, слушаю рассказ ее дочери, как мать вылечила ее от ишемической болезни мухоморами. Размышляем о человеческой жизни, добре и зле. Дочь рассказывает про нежные всегда ухоженные руки целительницы, мягкую улыбку, казалось, ей всегда светило солнце и не было несчастья. На окне распускается орхидея утонченно желтого цвета, на лепестках капельки росы, похожие на слезы.
После чаепития идем на сельское кладбище. Михаил с Соней умерли, перешагнув восьмидесятилетний рубеж, друг за дружкой с разницей в несколько месяцев. С тех пор, а прошло около двух лет, могила Софьи стала местом паломничества больных и несчастных. Для своих детей же она навсегда осталась образцом терпения и трудолюбия. «Чувство от беседы с матерью, – делится дочь, – такое, будто прикоснулся к древней истине». И это правильно, все остальное просто слова, которые быстро пропадают, как роса на орхидее. А цветок останется, даже когда опадут все лепестки. Если корень жив, все вырастет новое.
Прасковья Луполова – героиня и святая
«Эта история о дочерней любви – сенсация на века».
Ишим в старые времена, подобно всем сибирским городам за Уральским хребтом, был местом ссылки провинившихся людей Российской империи.
В 1797 году по Рождеству Христову прибыл в город разжалованный дворянин Григорий Луполов с женой и четырнадцатилетней дочерью Прасковьей, поселились они в деревне Жиляковка, что неподалеку от городка.
Отец поступил на службу в канцелярию земского суда. Местность вокруг была суровой. Домой тянуло нестерпимо. Мать с дочерью – в страхе о дальнейшем. И тут Прасковья решается идти пешком к императору и просить его за батюшку.
Григорий Луполов, понятное дело, долго не соглашался отпустить единственную дочь в долгое странствование. Но помолился, как и подобает православному, ожил душой и уступил-таки ее просьбам. И вот восьмого сентября, в праздник Рождества Богородицы, Прасковья пустилась в дальний путь, надеясь лишь на Божию помощь, добрых людей и наивно полагая, что дорога из Ишима в Петербург лежит через Киев – город-святыню русского Православия. Чья православная душа туда не рвалась? О, сколько молитв в те места вложено! Отправилась, как писали в те времена, «с одним рублем, с образом Божией Матери и с родительским благословением». Путь в три тысячи верст продолжался почти год. От Ишима до Камышлова Прасковья шла пешком, в постоянной опасности погибнуть от диких зверей или осенней стужи, утешая себя лишь словами: «Жив Бог, жива душа моя».
До Екатеринбурга она добиралась на подводах с обозом. Тогда просто так брали пеших, без всякой платы. В наступившую зиму ее приютили добрые люди – Татьяна Дмитриевна Метелина и Агафья Федоровна Горбунова, которые дали ей рекомендательные письма. У них же она обучилась грамоте. А весной путешественница Прасковья на баржах по воде добралась до Вятки, оттуда снова пешком – до Казани. Останавливалась лишь на месяц в Нижегородском Крестовоздвиженском женском монастыре и на две недели в Москве – у госпожи Стрекаловой.
И вот, преодолев все опасности, она накануне праздника Преображения Господня достигла столицы. Здесь Луполова, хотя и не сразу, сумела при помощи Бога и добрых людей из высшего света подать прошение самому батюшке-императору Александру Первому.
Император был растроган подвигом юной сибирячки и поручил рассмотреть дело ее отца сенатору Осипу Петровичу Козодавлеву, члену Комиссии по пересмотру прежних уголовных дел.
В конце концов Григорий Луполов получил разрешение вернуться в родные края, в горячо любимую Малороссию. Прасковья же, удостоенная приема у императрицы, обласканная высшим светом, быстро стала завидной невестой, как это бывает во все времена при таких делах.
Но она осталась верна данному в дороге обету и решила удалиться в Божию обитель.
Так бывает. Бог труженикам дает такую благодать, которая заслоняет все временное. Остается главной душа, но и та в небеса все время метит. Чистое оно ведь и прилепляется к чистому, светлому. Так в Писании сказано: «С преподобным преподобен будеши, и с мужем неповинным неповинен будеши, и со избранным избран будеши, и со строптивым развратишися».
В 1806 году, совершив паломничество в Киев, Прасковья ушла в знакомый ей Крестовоздвиженский монастырь.
К тому времени здоровье ее было сильно подорвано долгим и трудным путешествием. Девятого года ей разрешили перейти в Десятинный монастырь в Великий Новгород, где климат более мягкий. Там в молитве юная послушница скончалась от чахотки, не пробыв и месяца в древней русской обители. Тем не менее игуменья монастыря, по согласию духовного начальства, приняла решение похоронить Прасковью не на обычном городском кладбище, а в подцерковье главного монастырского храма Рождества Богородицы, построенного в конце XIV века. Над местом ее захоронения установили каменную плиту. Со временем в монастырь стали стекаться сотни паломников со всех сторон света.
