Весна в январе - Эмилиян Станев

Как-то в воскресенье мы с дедом Мирю пошли посмотреть, что стало в пещере с тремя щенками. Найти их, впрочем, мы почти не надеялись. Волчица поняла, что ее логово открыто, и ни в коем случае не оставила бы их там, если бы, разумеется, приняла их за своих детей. И действительно, пещера была пуста. Мы не знали о судьбе щенят и боялись, не съела ли их волчица.

Прошел месяц. Волчица не появлялась больше в этих местах, но старик упорно искал ее новое логово. И вот в один погожий апрельский денек, бродя наугад далеко от тех скал, он нашел ее новое убежище в укромной ложбине, заросшей густым орешником и кизилом. Произошло это совершенно неожиданно. Он услышал тявканье трех щенят, которые, отдавшись веселой и беззаботной игре, боролись друг с другом…

Старик с ружьем в руках обошел логово с подветренной стороны и притаился в ложбине, где проходила едва заметная тропа, набитая волчицей. Увлеченные игрой, щенята подбежали к нему совсем близко и, с удивлением рассматривая его, стали на него лаять. Тогда он взял одного из них на руки. Щенок отчаянно завизжал и заскулил. Старик нарочно то брал его за шкирку, то переворачивал вниз головой, то дергал за хвост. Внезапно на тропе показалась волчица. Она бежала к логову, встревоженная тем, что ее «детенышам» угрожает опасность. Наверное, она подумала, что на них напала лиса или дикая кошка. Выстрел уложил ее на месте…

В тот же вечер старик принес Гужиных щенят. Хоть они и были еще маленькие, держались они как злые дикие зверьки, рычали и скалили зубы. Гужа отказалась их принять, как мы ни пытались подменить ими волчат. Она рычала, готовая их придушить, сбитая с толку их волчьим запахом.

Пастух Танчо не знал, что с ними делать. Ему хотелось оставить их в качестве сторожей, но он боялся, что в один прекрасный день они могут перекинуться на сторону волков. Он внушил себе это, и его никак не удавалось разубедить. Наконец он отдал их в деревню. А волчат старик вместе с их убитой матерью отнес в город, чтобы получить вознаграждение…

Так три щенка, усыновленные волчицей, помогли деду Мирю найти ее логово и застрелить ее. И до сих пор я не могу решить, что бы с ними стало, если бы мы оставили их среди волков. Быть может, в конце концов волки бы их разорвали? Трудно предположить, что они могли бы совсем одичать…

ПОЛУДЕННЫЕ ЧАСЫ

В апреле к нам из Африки прилетает одна золотая птичка, не больше дрозда. Ранними росистыми утрами она летит не слишком высоко и золотым слитком падает в ветки какой-нибудь акации или шелковицы. Вскоре оттуда слышится посвистыванье, словно это флейтист наигрывает красивую музыкальную фразу. Если вы умеете свистеть подобным образом, вы можете заставить птичку перелететь поближе. В таком случае у вас завязывается длинный и совершенно непонятный разговор:

— Фиху-фиху! — свистите вы.

— Фиу-лию? — спрашивает птичка.

— Фифюху! — отвечаете вы, и разговор продолжается, все такой же непонятный.

Так вы и пересвистываетесь до тех пор, пока золотая птичка не поймет, что она обманута, или до тех пор, пока, охваченная дружескими чувствами и любопытством, она не пожелает увидеть своего неизвестного приятеля. Тогда, часто махая крылышками, она взлетит и опустится над вашей головой на ветку того дерева, под которым вы стоите.

Вы смотрите снизу на ее золотистое брюшко, на черный поясок на крыльях и восхищаетесь ее экзотической красотой. Головка у нее продолговатая и довольно крупная, клюв сильный и заостренный, взгляд живой и беспокойный. Она смотрит по сторонам, удивленная, что нигде не видит незнакомого товарища, и, вдруг заметив вас под деревом, взмахивает крылышками и улетает…

Это самец иволги, без пения которого майские утра потеряли бы часть своей пьянящей свежести. Иволга прилетает с африканского юга, где среди пальм и бананов, на знойном солнце, проводит осень и зиму. И ее появление в разгар весны в наших родных лесах словно вносит в майские дни какое-то золотое сияние, что-то такое, что никогда не забывается.

В это время самка иволги вьет искусное гнездо. Она сплетает его, прицепив к горизонтальной ветке, недалеко от верхушки вяза, из тонких полосок бересты, травинок и веточек. Не удивительно, если в гнезде окажется и несколько лоскутков, взятых безвозмездно в каком-нибудь дворе. Ветер покачивает эту корзиночку, подвешенную к ветке подобно люльке; в ней сидит на белых яйцах иволга-самка, а ее друг поет вблизи, в зеленом свете густой листвы, с раннего утра до позднего вечера. Иволга-самка петь не умеет, она только кричит пронзительно, как курица, которую ощипывают. И оперение у нее не такое золотистое и блестящее, а зеленовато-желтое.

С этими птицами я познакомился еще в детстве, когда бродил по садам и шелковичным рощицам со своим дробовиком. И так хорошо усвоил их непонятный язык, что легко мог их приманивать. Я кричал не хуже самок, подражая их тревожным возгласам, свистел, как самцы, и подзывал к себе молодых, еще неопытных певцов, в чьих песенках звучало детское простодушие и неспособность последовательно и точно передать все богатые оттенками переливы. Они напоминали мне детей, которые еще не умеют произносить «р», или первоклашек, которые с трудом выговаривают длинные и непонятные слова, всегда проглатывая какой-нибудь слог. Их я обманывал успешнее всего…

Тогда я умел свистеть и кричать, как иволга, а теперь уже не умею. Чем больше я их узнавал, тем больше убеждался, что это строгие птицы и что к людям они относятся без особого доверия. Но зато какие они храбрые!

Однажды майским днем, около полудня, мы с дедом Мирю стояли в густой тени у реки, в молодой буковой рощице. Недалеко от нас, в листве колючего кустарника, пряталось гнездо горихвостки. Самка сидела в своем маленьком гнезде, а самец пел, усевшись на верхушке соседнего дерева: «Уит-уиит-уиит!» Где-то в лесу куковала кукушка, река плескалась у берегов, а наши корзинки, полные усачей, висели у нас над головой. Мы прекратили уженье, потому что в эти полуденные часы рыба уже не клевала, и, спрятавшись в славной прохладной тени рощицы, разговаривали о том о сем.

Вдруг над нашими головами стрелой пронеслась серая птица величиной с голубя. Она кинулась к гнезду и пролетела над ним. Мы подумали, что это ястреб. Послышался испуганный писк. Самец вспорхнул с ветки, но самка осталась в гнезде. Видно, она сидела на яйцах и не могла улететь, не выдав гнезда.

Однако незнакомая птица вернулась и с угрожающим шипением и квохтаньем налетела на самочку. Горихвостка быстро и часто защебетала: «Тек! тек! тек! уйт! уйт!» — но все-таки не выдержала и слетела с гнезда. Налетчиком оказалась наша старая знакомая — кукушка. Прогнав горихвостку, кукушка на несколько секунд метнулась в лес и снова прилетела. В разинутом клюве она осторожно держала маленькое яйцо, которое она тотчас подложила в гнездо к другим яйцам.

Пристроив яйцо, она села на ветку неподалеку, словно хотела посмотреть, как оно будет принято.

Тем временем горихвостки подняли тревогу. На их испуганный писк раньше всех откликнулся дрозд, потом закричала сойка, и, наконец, в рощу прилетела иволга. Она позвала еще двух иволг, и вскоре вся роща звенела птичьими голосами.

Кукушка забилась в глубь ветвей, где ее трудно было заметить. Но горихвостки обнаружили ее, и иволги на нее напали.

Кукушка попыталась испугать их таким же шипением, каким она испугала горихвосток: она то растопыривала свои ястребиные крылья и разевала большой желтый клюв, то веером раскидывала длинный хвост, испещренный серыми, ястребиной окраски, пятнышками. Но иволги не пугались. Они нападали на нее с такой энергией и бесстрашием, что кукушка, подгоняемая их криками, обратилась в бегство.

Прогнав кукушку в большой лес за рекой, птицы одна за другой вернулись в рощу. Снова воцарилась полуденная тишина. Только насекомые отмеряли своим жужжанием ленивые, сладостные часы. Горихвостки успокоились. Самка поспешила снова сесть в гнездо, не заметив чужого яйца, которое она отныне будет высиживать как свое. Самец снова занял свое место на верхушке дерева.

— Кукушка свое дело сделала, — сказал дед Мирю. — Горихвостка не умеет считать, как мы, люди. Да если б и умела, все равно ей не узнать, какое яйцо ее, а какое — чужое. Кукушечье яйцо точно такое, как остальные.

— А откуда она его принесла? — спросил я.

— С земли… Она снесла его прямо на землю, в листья, где-нибудь неподалеку. А гнездо горихвостки она заранее разведала. Через две недели придем сюда, посмотрим на кукушонка.

Мы часто приходили на этот берег. Рыба искала места для метания икры, и наша горная речка в это время года обещала хорошие уловы. Корзинки обычно наполнялись еще до полудня, и у нас оставалось много времени для всяких других дел: мы ходили в лес за грибами или просто наблюдали за тем, что творится в лесу. Несколько раз я видел, как иволги преследуют ястреба. Они гнались за ним по пять-шесть птиц сразу, смело на него нападали, забивались ему под крылья, клевали и при этом так искусно увертывались от его клюва, что хищник, спасаясь от храбрых птичек, спешил улететь как можно дальше.