Манга и философия - С. Титова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Масато не может себя заставить убить Тамами, он говорит: «Моё сердце было холодным очень долго, я был машиной, как Рок. Ты, наконец, заставила меня думать, как человек» (стр. 25). Всего восемь страниц спустя, когда все возможности для побега исчерпаны и Тамами может думать только о том, как успокоить Масато, он говорит: «Сейчас не время для игр Мупи, Тамами» (стр. 33). Силы Тамами позволяют очень близко подойти к человеческому опыту, возможному в этом мире, но эти силы не делают её человеком. И когда положение становится действительно серьёзным, даже Масато, получающий все выгоды этих психотропных приключений, отмечает их детский характер. Они не реальны, это просто отвлечение внимания от невыносимого мира. Ещё хуже то, что на опыт Мупи нельзя положиться, и это размывает ощущение достоверности.
На странице 102 Тамами, заключённая в капсулу доктора Саруты для поддержания жизни, пытается взять Масато в путешествие по Венеции ⅩⅨ века. Масато ничего не чувствует, и путешествие не удаётся.
Эта дорога ведет к безумию
Когда мы впервые видим доктора Саруту, множество синтезированных им организмов живут в жизнеподдерживающих капсулах, включая человеческие создания, такие как Брэдбери, который отчаянно хочет получить настоящий опыт: «Я устал жить в капсуле. Чем больше книг я читаю, тем больше я хочу испытать, что такое настоящий мир» (стр. 39). Брэдбери наделен сознанием, но он имеет ещё меньше связи с физическим миром, чем Тамами. Он переполнен огромным количеством косвенного опыта — интеллектуально приобретённой информацией — настолько, насколько возможно, но это не даёт удовлетворения. Дело не только в том, что мы знаем, что важно, но и в том, как мы приходим к пониманию этого. У Брэдбери должна быть способность к воображению, но в этом случае он столь же противоречит взглядам Хьюма, как и Тамами — создание, которое может воображать, не имея для этого основы в виде прямого опыта.
Хотя Хьюм ошибался, думая, что идеи и мысли — это просто впечатления нашего опыта, было бы также неправильно предположить, что воображение может существовать отдельно, без контакта с реальностью через опыт, создавая свою собственную реальность.
Сарута предупреждает, что мир больше не похож на то, каким его описывают книги, напоминает Брэдбери, что он — синтетическая форма жизни, а не реальный человек, и предсказывает, что снаружи капсулы он погибнет. Брэдбери не хочет слушать: «Не я. Я человек. Как только я выйду наружу, я стану настоящим человеком» (стр. 41). Брэдбери знает правду, он знает, что он погибнет, но у него есть надежда — вид веры, которая не основана всецело на его опыте. Для Брэдбери единственный опыт реального мира стоит такой цены. Возможно, только возможно, что всё пойдет не так, как говорят наши знания о том, что будет.
Люди вовсе не являются фаталистами по своей природе, мы склонны верить, что наши желания и действия имеют значение, какими бы ни были трудности, нам слишком сложно постигнуть наше собственное несуществование. Всё, что помогает нам выжить, является преимуществом, так что вера в невозможный, но желаемый результат может быть полезна.
Если мы ошибаемся, хуже не будет — мы в любом случае умрём, но наша вера в несуществующее даёт нам новые силы, при помощи которых мы можем продержаться в живых достаточно долго для того, чтобы обстоятельства изменились. Потому Брэдбери верит, что ему необходимо получить жизненный опыт, даже если он знает, что это его убьёт. Компьютер может знать всё так же, как знает он, но компьютер не может верить, как он верит. Вера приближает Брэдбери к человеческому краю спектра, так же, как эмоции, данные копиям в фильме «Беглец по лезвию бритвы» — очевидное основание признать их более человечными, чем бесчувственные люди, которые их создали и используют.
Доктор Сарута освобождает Брэдбери, и вначале с ним всё хорошо, но вскоре он начинает распадаться. Брэдбери взывает к своему Отцу, умоляя спасти его, но мольбы тщетны. Доктор Сарута не может помочь своему созданию и вынужден смотреть, как Брэдбери теряет свою физическую форму и погибает. И структура рассказа, и визуальное представление, использованные Тэдзукой, призваны усилить чувство, что Брэдбери похож на человека, взывающего к Богу с мольбой о спасении, но Сарута не Бог, и когда фишки сброшены, Брэдбери — не человек. Мы можем представить всё, что хотим, но, вызывая что-то в воображении и веря в это, мы не делаем это реальным.
Тэдзука заставляет нас бояться преимуществ и ограничений умения Мупи создавать мысленный опыт. Иллюзия сна Мупи — это не проблема, но он не может освободить от реальности и не может дать защиту. Воображение — это мощный инструмент, но есть глубокий разрыв между воображаемым и существующим, который нельзя преодолеть одним желанием: желание не делает воображаемое реальным.
Сцена, происходящая между Сарутой и Брэдбери, также поднимает то, что мы можем назвать проблемой Франкенштейна: чудовище остаётся чудовищем независимо от того, как оно появилось и что оно чувствует, это определено его противоестественностью (в этом рассказе, как и во «Франкенштейне» Шелли, всё, что не создано естественным путём, является чудовищем). Жизнь определяется не на уровне индивидуума или даже нации, но на более широком и всеобъемлющем уровне. Термин, который Тэдзука использует для обозначения тотальности жизни,— это «космос», который символизирован Феникс, хотя не ограничен физической формой птицы. Разум Саруты и его маниакальная личность становятся источником его творческой активности, но у него нет достаточной чувствительности, чтобы сбалансировать его богатое воображение. Результатом его деятельности становится противоестественный монстр, который не может выжить.
Непосильная задача
Доктор Сарута играет роль Бога, не имея соответствующей власти, и всё то, как он нарисован и как себя ведёт, сигнализирует, что перед нами «сумасшедший — или по крайней мере заблуждающийся — учёный». Он мог бы быть Эйнштейном, но если он не знает границ своей силы — его интеллекта,— он обречен на неудачу, как блистательный студент Фауст — это история с прямой параллелью к библейскому падению Люцифера. В то же самое время внушённый запрет против переоценки своих сил является фундаментальным принципом государственно одобряемой религии, как отличной возможности хранить политические силы в семье —
