Последний магнат - Френсис Фицджеральд

— Пойдете со мной на сегодняшний бал? — наконец спросила я.

— Что за бал?

— Бал сценаристов в «Амбассадоре».

— А-а, — протянул он. — Нет, с вами не могу, приду позже. В Глендейле будет предварительный показ нового фильма.

Вот так и разбиваются все планы. Мы сели, я положила голову на стол среди телефонов, словно конторскую принадлежность, и посмотрела на Стара. Его темные глаза взглянули на меня по-доброму и совершенно незаинтересованно — мужчины часто не видят, когда девушка сама идет в руки. Все мои труды увенчались лишь одним:

— Отчего вам не выйти замуж, Сесилия?

Не хватало еще, чтобы он снова приплел своего Робби и взялся нас сватать.

— Как мне привлечь внимание интересного мужчины?

— Признаться в любви.

— И не отступать?

— Да, — улыбнулся Стар.

— Ну, не знаю. Если не любит, то и не полюбит.

— Я бы на вас женился, Сесилия, — вдруг сказал он. — Мне чертовски одиноко, но я слишком стар и утомлен, чтобы на что-то решаться.

Я обошла стол и встала рядом.

— Решитесь на меня.

Стар взглянул удивленно, впервые поняв, что я и не думаю шутить.

— Нет-нет. — На миг он показался совсем несчастным. — У меня в невестах лишь кинематограф. И времени не так много… — Он тут же поправился: — Вернее, его совсем нет.

— Вы меня не любите.

— Не в этом дело, — покачал он головой и вдруг произнес ровно те же слова, о каких я мечтала, только совсем по-иному: — Я никогда не думал о вас в этом смысле, Селия. Я знаю вас слишком давно. Мне сказали, вы выходите замуж за Уайли Уайта.

— И вам… безразлично?

— Нет. Я хотел вас предостеречь. Пусть сначала Уайли бросит пить хотя бы на пару лет.

— Я и не собиралась за него замуж, Монро.

Мы уже хорошо сбились со сценария, и тут, как в недавних моих мечтах, кто-то вошел — не иначе как Стар нажал потайную кнопку.

В тот миг, когда мисс Дулан возникла за моей спиной с блокнотом в руках, и закончилось мое детство — закончилось время, когда ты сидишь и увлеченно вырезаешь фотографии из журналов. В Старе я видела не столько живого человека, сколько такой журнальный портрет, постоянно все тот же: глаза, которые смотрят мудро и проницательно и тут же уходят от твоего взгляда, словно прячась в тени высокого лба — вместилища тысяч сюжетов и замыслов; и лицо, не тронутое морщинами невзгод и волнений, но стареющее как бы изнутри — лицо аскета, иссушенное то ли скрытой внутренней борьбой, то ли длительным недугом. Усталые эти черты мне были дороже любых загорелых лиц от Коронадо до Дель-Монте, и Стар оставался для меня кумиром — журнальной фотографией вроде тех, которые приклеиваешь изнутри к дверце своего шкафчика в школьной раздевалке. Так я и сказала тогда Уайли Уайту. А когда о главном герое своего романа рассказываешь второстепенному — значит, ты влюблена не на шутку.

Незнакомку я заметила еще прежде, чем Стар появился в бальном зале. Не хорошенькая — в Лос-Анджелесе их не бывает: хорошенькой можно быть в одиночку, но когда их дюжина — они всего лишь массовка. И не красавица из профессиональных актрис: те настолько стараются привлечь к себе каждый взгляд и вздох, что даже мужчины выходят прочь, чтобы подышать полной грудью. Нет, просто девушка с цветом лица, как у Рафаэлевых ангелов, и стильная настолько, что дважды оглянешься: то ли одета необычно, то ли держится особенно.

Я забыла о незнакомке почти сразу; она сидела в глубине зала, позади колонн. Украшением их стола была увядшая полузнаменитость: в надежде, что ее заметят и дадут сняться в эпизоде, она то и дело выходила вальсировать с какими-то пугалообразными личностями. Я со стыдом вспомнила свою первую вечеринку, где мать раз за разом заставляла меня танцевать все с тем же мальчиком, чтобы я была в центре внимания. Полузвезда пыталась заговорить с кем-то за нашим столом, но мы старательно изображали недоступное высшее общество — она так и ушла ни с чем.

С нашего ракурса казалось, что все от нас чего-то хотят.

— От вас ждут широких жестов, как в старые времена, — объяснил Уайли. — А когда выясняется, что вы склонны держать свое при себе, то просителей это отрезвляет. Отсюда их траурные позы, мужественная мрачность и все такое: строить из себя хемингуэевских героев — для них единственный способ хранить самоуважение. Но в глубине души они вас глухо ненавидят, и вам это известно.

Он был прав: еще с тридцать третьего года я знала, что богатые счастливы только вместе и только вдали от остальных.

Я заметила вошедшего Стара — он остановился в полутьме на верхней площадке лестницы и теперь осматривался, засунув руки в карманы. Из-за позднего часа свет казался тусклым, хотя люстры горели по-прежнему. Представление уже закончилось, остался танцевать лишь затейник с афишей, зазывающей в полночь на фигурное катание: в «Голливудской чаше» сервируют Соню Хени со льдом; однако с каждым танцем прицепленная на спину афиша веселила все меньше.

Несколько лет назад уже многие бы перепились — а сейчас увядшая актриса тщетно искала взглядом пьяных, с надеждой глядя поверх плеча партнера. Я видела, как после танца она подошла к своему столику…

…у которого, к моему изумлению, Стар разговаривал с замеченной мной девушкой. Оба улыбались так, словно мир вокруг только рождался.

Минуту назад, стоя на верхней площадке лестницы, Стар не ожидал ничего подобного. «Предварительный показ» его разочаровал, на выходе из кинотеатра пришлось сцепиться с Жаком Ла Борвицем, о чем Стар теперь только жалел. Он двинулся было к компании Брейди, как вдруг заметил Кэтлин, в одиночестве сидящую в центре длинного белого стола.

Все разом изменилось. Он шагнул к ней. Вдоль его пути люди сливались со стенами, обращаясь в безмолвные фрески, белый стол удлинился и стал алтарем, над которым возвышалась одинокая жрица. К Стару вернулись силы; остановившись у стола, он смотрел на нее и улыбался.

Соседи Кэтлин потихоньку оживали и возвращались на места — Стар танцевал с Кэтлин.

Все ее прежние образы внезапно утратили для него резкость, словно окутались дымкой — на миг она сделалась призраком, эфемерным созданием. Черты лица, видимые вплотную, обычно разрушают волшебство, однако сейчас очарование не исчезло; Стар с Кэтлин кружили в танце, скользя через весь зал, и вдруг ступили в зазеркалье — в иное пространство, где длился другой танец и мелькали другие, едва знакомые лица. Здесь он наконец заговорил, торопливо и настойчиво:

— Как вас зовут?

— Кэтлин Мур.

— Кэтлин Мур…

— Телефона у меня нет, не спрашивайте.

— Когда вы придете на студию?

— Это невозможно. Правда.

— Отчего? Вы замужем?

— Нет.

— Вы не замужем?

— Нет, и никогда не была. Хотя, возможно, все изменится.

— Кто он? Кто-то за тем столом?

— Нет, — засмеялась Кэтлин. — Что за любопытство!

Несмотря на сказанное, она будто сливалась с ним, ее глаза лучились любовным призывом невероятной силы — и, словно осознав это, она испугалась:

— Мне пора. Я обещала этот танец.

— Не хочу вас терять. Может, пообедаем или поужинаем вместе?

— Это невозможно. — Однако лицо ее выдало — слова прозвучали как «Все возможно. Дверь еще приоткрыта, успеете. Но спешите — время на исходе». — Мне пора, — повторила она вслух. А потом вдруг, остановившись, уронила руки и взглянула на него с лукавой улыбкой. — Когда я с вами, дыхание перехватывает.

Кэтлин резко повернулась, подобрала длинное платье и сквозь зеркало ступила обратно в зал. Стар шел за ней; она остановилась чуть не доходя стола.

— Спасибо за танец, — сказала она. — А теперь без шуток — всего доброго. — И пустилась к столу почти бегом.

Стар подошел к своей компании, где его ждали, и сел вместе с «недоступным высшим обществом», собравшимся сюда с Уолл-стрит и Гранд-стрит, из вирджинского Лондона и русской Одессы. Общество с жаром обсуждало очередного фаворита на скачках, тон задавал мистер Маркус. Стар догадывался, что пристрастие евреев к лошадям — символическое: пешие евреи годами трепетали перед верховыми казаками, и теперь обладание лошадьми стало для них знаком небывалого могущества и власти. Стар сидел со всеми, делая вид, что слушает, и даже кивал, когда к нему обращались, — и при этом не сводил глаз с дальнего стола за колоннами. Не случись все именно так — вплоть до путаницы с серебристым поясом, который он приписал не той девушке, — он принял бы все за тонко продуманный план. Однако стремление Кэтлин ускользнуть пресекало все подозрения. Она и впрямь намеревалась сбежать: прощальная пантомима у ее стола не оставляла сомнений. Она уходила — ускользала вновь.

— Сцена прощания Золушки, — язвительно ввернул Уайли. — Туфельку просят предъявить в компанию «Королевская обувь» по адресу Южный Бродвей, 812.