Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

– Да-да, я знаю, – торопливо сказал Юра, – если повезет, можно найти настоящую золотую монету. А уж если совсем повезет – целый клад! В детстве я так мечтал об этом!

Лицо Ивана Платоновича, еще секунду назад такое вдохновенное поскучнело, Юра понял, что сказал глупость.

– Видишь ли, Юра, – вздохнул Иван Платонович, – для настоящего нумизмата истинная ценность старой монеты зависит отнюдь не от металла, из которого она сделана. Тут иное, голубчик, совсем иное. Ученому важно, когда и кем отчеканена монета, сколько экземпляров уцелело до нашего времени…

Юре показалось, что Иван Платонович смотрит на него с откровенным сожалением, как на полного несмышленыша, и это не понравилось ему.

– Как же так! – ершисто сказал он. – Я ведь знаю: коллекционеры не только обменивают монеты, но еще и продают, покупают… Иногда за огромные деньги! Разве нет?

– Бывает, – неохотно соглашаясь, кивнул Иван Платонович. – Вернее, это возможно было в мирные дни. Впрочем… В большой семье нумизматов, как и в любой другой, не без урода. Находятся и такие, кто, пользуясь трудными, голодными временами, скупает редчайшие коллекции, по сути, за бесценок – за несколько фунтов муки, пшена, кусок сала… Внешне – обычная сделка, а в действительности – откровенное мародерство. Но знай, Юра, настоящие нумизматы – а я говорю о них! – это клан, союз, орден. Конечно, любое коллекционирование немыслимо без соревнования. Ты хочешь иметь в своем собрании то, чего нет у других, ревностно следишь за успехами коллег-соперников, порой действительно готов отдать последнее за уникальный экземпляр. Это, повторяю, в обычных условиях, когда никто не умирает от голода. Но чем труднее жизнь, тем крепче наш союз!

Крайне разволновавшись, Иван Платонович замолчал. Юра, боясь сказать опять что-нибудь не то, тоже примолк. Он подошел к развернутому планшету, осторожно тронул холодную монету с четким профилем Петра Великого.

Юра недоумевал. Наблюдая довольно длительное время за Иваном Платоновичем, он имел возможность убедиться, что перед ним твердый, обладающий сильным характером человек. Конечно, он был немолод, ничем не напоминал Павла Андреевича Кольцова, Фролова или Красильникова, и все-таки в нем чувствовалось много общего с этими людьми. Наверное, убежденностью, с которой все они готовы были к борьбе и самопожертвованию. А тут… Увидел, что Юра не понимает его увлечения, разволновался и сразу стал беззащитен, какими бывают только старики и малые дети.

Два разных образа одного и того же человека как-то не связывались в сознании Юры. Может, потому, что настоящий борец за идею представлялся ему человеком целеустремленным, твердым, лишенным недостатков и слабостей? Таким, например, как Павел Андреевич. Хотя…

Что знал он о Кольцове, о старшем своем друге? Сначала принимал его за настоящего, преданного белому движению офицера. Потом выяснилось, что Павел Андреевич вовсе не тот, за кого себя выдает. Однако и иного Павла Андреевича Юра так до конца и не узнал. Быть может, потому, что они слишком поздно объяснились. А если другое? Что, если Павел Андреевич не до конца доверял ему? Может, просто оберегал? В отличие от Викентия Павловича, который сразу же вовлек его в опасные для жизни дела.

Думая о Кольцове, Старцевых, других чекистах, Юра вдруг ощутил в душе благодарное, волнующее тепло: как же это все-таки славно, что рядом есть люди, готовые заботиться о тебе, ничего не требуя взамен! О них не скажешь: чужие. По крови, может, и чужие, а во всем остальном – родные, свои.

…Очнувшись от задумчивости, Юра обнаружил, что так и стоит у развернутого планшета, согревая пальцем холодный царский профиль. Обернулся к притихшему Ивану Платоновичу:

– Это, наверное, призвание – быть коллекционером. Я когда-то пытался собирать марки. Через месяц надоело. Потом – видовые открытки. Опять надоело. Монеты, правда, не пробовал…

– Призвание? – переспросил Иван Платонович, – Знаешь, в детстве у меня тоже не получилось. Именно с марками! Я, откровенно говоря, ужасным непоседой рос. А нумизматикой увлекся уже потом, будучи студентом. Как теперь выясняется, навсегда.

– А вам не страшно? – спросил Юра. – Не боитесь, что вашу коллекцию могут, например, украсть?

Задумчивая, немного печальная улыбка тронула сухие губы старого археолога.

– Видишь ли, Юра, мою коллекцию украсть трудно. Еще год назад я передал ее в музей. Добровольно и безвозмездно, полагая, что будущим исследователям, людям твоего поколения, она еще сослужит свою добрую службу. А это… – Иван Платонович показал на планшеты, – это либо очень распространенные и не имеющие серьезной цены монеты, либо такие же малоценные новоделы.

– Новоделы? – удивился незнакомому слову Юра.

– Так называют монеты, отчеканенные старыми, уцелевшими штемпелями. А то и вовсе штемпелями, изготовленными заново. Есть, конечно, и новоделы, имеющие высокую ценность. Я имею в виду не только нумизматическую. Денежную. Скажем, тот же двухрублевик Петра Первого. Сам оригинал известен в единственном экземпляре. Не так уж много и новоделов. Штук пятьдесят. Но мои новоделы довольно распространенные.

– А «солнечник»?

– Это – относительно редкие петровские монеты. Они имеются у хороших коллекционеров. Свои же я тоже отдал в музей.

Иван Платонович сложил планшеты и, оседлав переносицу дужкой пенсне, хотел посмотреть на часы. Однако, прежде чем успел отщелкнуть на них крышку с вензелем, пенсне свалилось с носа.

– Четверть пятого, – сказал Юра, взглянув на стрелки циферблата.

– Странно… – пробормотал Иван Платонович. – Пора бы Наташе уже быть дома!

И снова пожалел его Юра: не так это легко, наверное, провожать каждый раз единственную дочь в смертельно опасный для нее город и потом часами, замирая и вздрагивая от страшных мыслей, ждать, когда она вернется.

Через некоторое время Иван Платонович поднес стекляшки к глазам и, опять взглянув на часы, лишь покачал головой.

– Ну что вы мучаетесь! – грубовато сказал Юра, скрывая сочувствие к нему и собственный страх за Наташу. – Снимите пенсне со шнурка, я исправлю. Знаю как!

Несложный ремонт закончился благополучно. Иван Платонович, насадив пенсне на нос, даже головой потряс, желая убедиться, что оно не падает.

Какое-то странное веселье вдруг напало на них. Иван Платонович резко дергал головой и, торжествующе смеясь, восклицал:

– Держится! Ей-богу, держится!

– Держится! – подтверждал Юра, давясь беспричинным смехом.

А потом пришла Наташа. Она молча прошла в комнату, села на стул и, обхватив лицо ладонями, заплакала.

Иван Платонович суетливо хлопотал вокруг нее: предлагал воды, о чем-то спрашивал. Юра, испытывая ужасное ощущение беспомощности, переминался рядом с ноги на ногу и осторожно, как маленькую, гладил Наташу по плечу.