Петкана - Лиляна Хабьянович-Джурович

«Значит, и Петрово отречение — тоже часть Промысла Божия, — подумала я, — поучение для нас, верных. Дабы мы знали, что такое сомнение и покаяние. Дабы видели, что утрата веры, подобно рже, разъедает даже самые чистые и твердые сердца; отравляет своим ядом и самые светлые умы».

Путешествуя по Святой земле, земле, которой касались пречистые стопы Его, я размышляла обо всем, что Он совершил здесь. И пыталась постичь хотя бы малую частицу Его существа. Но можно ли уместить на ладони бескрайнее небо? Осушить одним глотком безбрежное море, чтобы увидеть тайны морского дна? Как выразить в одной слезе, едином вздохе всю боль и радость мира? А Он — был все это вместе, и еще больше, неизмеримо больше. Каждое мгновение Он читал мысли каждого из людей. Ему был ведом трепет каждой травинки. Прикосновение каждой ракушки к коралловым рифам. Мерцание звезд. Ведь даже малая птица не могла пасть на землю без Его воли.

«Все сущее и все, что могло бы быть, — от Него. Как же тогда постичь это невообразимое величие? Как постичь разумом всемогущество Вездесущего?» — спрашивала я себя.

И при этом постоянно думала о Нем. Постоянно видела Его перед собой. И внимала Его речам.

Он был рядом со мной и тогда, когда я вошла в святую воду реки Иордан на месте Его крещения. Здесь Отец явился Ему в досточудных глаголах, которые мог слышать и разуметь только Сын.

Мне казалось, что река течет сквозь меня. Смывает ил и грязь с моей души. Очищает меня изнутри. И что, когда я выйду из нее, я уже больше не буду прежней. Когда же в руку мою неожиданно попал малый камушек, гладкий, округлый, синий, словно кусочек неба, я ни на миг не усомнилась, что это Он мне его послал как некий знак. Я устремила свой взор ввысь, к Нему, как некогда Он — к Отцу Своему, чтобы возблагодарить от всего сердца. Горячие слезы любви заструились из очей моих. И я ощутила небывалый мир в душе.

«Да будет воля Твоя, какой бы она ни была!» — молвила я в неизреченном восторге.

Оторвав взор от небесной лазури, я посмотрела на другой берег. И увидела их. Мужчину и женщину. Они стояли вместе. Неподвижные. Словно ждали чего-то.

Мужчину я узнала сразу. И задрожала. От страха — и надежды. И от стыда.

Я оглянулась на своих спутников. Людей, с которыми столько дней делила тяготы пути. Чтобы видеть их лица. Их взгляды. Узрели ли они? Я хотела разрешить собственные сомнения. Но мои спутники были заняты собой. Каждый по-своему переживал встречу со святым местом крещения Господня. И никто из них даже не взглянул на противоположный берег. А мужчина и женщина все еще стояли там. Возникшие пред моими очами словно видения, они были реальны, как и все вокруг.

«Пусть они скорее исчезнут, если это только виденья моего ума, впавшего в прелесть! Отражение возгордившейся жалкой души!» — взмолилась я в страхе и смятении. Ибо кто я есть? Только бедная девушка, грешная, как и все, чья душа пламенеет единственным желанием: очиститься от скверны и просветиться светом Божиим. И как я тогда дерзнула поверить, что действительно видела — их?! Его, величайшего из рожденных женами, крестившего в Иордане Иисуса из Назарета, в Котором он признал Сына Божия! И женщину, облеченную, как и Креститель, в дивный свет небесный!

«Господи, если они — не от Тебя, то пусть исчезнут!» — заклинала я.

Но они не исчезали.

Они остались стоять на прежнем месте и после того, как мы двинулись с Иордана в обратный путь.

А женщина эта спустя несколько дней явилась мне во сне. Чтобы повести меня туда, куда Он повелел.

ПОГОНЩИК ВЕРБЛЮДОВ, КАРАВАН-БАШИ

Я не паломник. Да, мне не раз довелось посетить все святые места, описанные в Ветхом и Новом Завете. Но я это делал не из-за веры и не из-за Бога, но ради заработка. Моей работой было возить христианских паломников. Обеспечивать им пищу и ночлег. Запасать все необходимое. Договариваться с хозяевами гостиниц и постоялых дворов. Благодаря этим паломникам жили и кормились я сам, моя старая почтенная мать, мои красивые, плодовитые и послушные жены и наши дети. Надеюсь, что и сыновья мои будут жить не хуже меня.

У меня всегда были вьючные лошади. Были ослы и мулы. Но больше всего я любил верблюдов. Это отважные, терпеливые и выносливые животные. Гордые, как султаны. Но умные. Я многому научился у них.

Дважды в год я обходил со своим караваном все те места, которые христиане считают святыми, потому что там побывал Тот, Чьим именем они назвали свою веру. Сам бы я желал отправиться дальше, на юг. Чтобы в священный месяц посетить Мекку. Чтобы, будучи чистым духом и телом, обойти вместе с другими правоверными святое жилище из черного гранита, именуемое Кааба, и дотронуться до него рукой. Чтобы посетить могилы Агари и Исмаила и источник Земзем. Чтобы подняться на Гору милосердия в долине Арафат.

Я — мусульманин. Покорный Богу. Вера моя — это учение Мухаммеда, которого некоторые люди называют последним библейским пророком. Ему явился тот самый Архангел, что шестью веками раньше принес матери Иисусовой благую весть от Бога. Христиане называют его Гавриилом. Нам он известен как Джибрил. Джибрил дал Мухаммеду Книгу, которую мы все теперь читаем.

Вскоре по получении священной Книги с небес мои единоверцы захватили Святую землю христиан. Было ли то посланием Иисуса Его чадам и что Он этим хотел сказать — о том не мне судить. Пусть об этом думают сами христиане.

Я же знаю, что Иисус был чист, ибо Он был избранник Божий. И почитаю Его за то, что Он умер за веру мученической смертью. И за то, что учил добру.

Я всегда был обычным человеком. И только одним отличался от большинства людей: я умел подслушивать чужие мысли. Однако об этом предпочитал помалкивать. Не знаю, почему мне была дана такая сила. Может быть, для того, чтобы свидетельствовать? И чем вообще следовало считать подобный дар: милостью или проклятием?

Чего я только не наслушался, сопровождая паломников! Какие только мысли не промелькнули передо мною! Чего только не держали у себя в голове эти люди! Порою я сам себе не верил. Иногда я в страхе спрашивал себя, уж не Иблис ли (так мы, правоверные, называем сатану) смущает мой разум, искушая меня?

Многие паломники напоминали старуху из известной притчи, которая во время богослужения в храме все время всхлипывала и обливалась слезами. Подошел к ней священник и, будучи уверен, что она растрогана святостью места, в котором находится, и его проповедью, спросил: «Отчего ты плачешь, дочь моя?» А та отвечала: «Как же мне не плакать, если на одном человеке, которого я увидела здесь, была точь-в-точь такая же накидка, как на моем покойном муже. О, как добр был мой супруг! Никогда я не смогу утешиться в своем горе. Не зря ведь сказано в Писании: "Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет". Так и я всегда плачу, когда что-нибудь напомнит мне о моем ненаглядном».

Таких случаев я знаю немало. Многие паломники даже во время молитвы увлекались мирскими картинами и мыслями. И менее всего думали о Боге и о грехах своих. А если кому-то из них и приходило в голову, что его обуревают неподобающие думы, он легко извинял сам себя: «Да уже по одному тому, что я сюда приехал и потратил на это большие деньги, видно, что я лучше других. Я ведь все это делаю из любви к Богу!» Да, именно так, я не лгу. Такие мысли мне приходилось подслушивать часто.

Я понимал этих людей. Они приезжали из мира, в котором совершаются величайшие грехи. Поэтому их малые прегрешения казались им попросту ничтожными, а крохотные шажки на пути к Богу — исполинскими шагами. Они всё мерили не мерою Божиих заповедей, но мерой людских поступков.

О, как мне их было жаль. Слушают, а не слышат. Берут, но не могут взять. Случалось, я даже молился за иных из них: «Аллах милосердный и праведный, избавь их от глупого самолюбия. От привычки с легкостью прощать себе свои прегрешения. Ведь это страшнейший из грехов, когда человек присваивает себе то, что по праву принадлежит только Богу».

Конечно, не все паломники были такими. Нет. Были среди них и по-настоящему устремленные к Богу души. Те, чьи тяжкие вздохи исходили от чистого сердца и кто искренними и нелицемерными слезами омывал земные стези Господа своего, моля Его о том, чтобы никогда не свернуть с Его пути.

Но та девушка по имени Параскева даже от этих, последних, отличалась, как пламя от дыма! Другой такой чистой души не помню ни я, ни мои помощники, ни наши верблюды.

Она держалась особняком и непрестанно вела беседу с Богом. Почти все время она шла пешком и соглашалась сесть в повозку к другим женщинам только тогда, когда уже полностью выбивалась из сил. Ела и пила она так мало, словно была не христианкой, а дочерью пустыни.

А ее молитвы! Ничего подобного я никогда не слыхал в своей жизни. Другие постоянно просили чего-то у Бога, она же — сама предлагала! В своем служении Творцу она видела Его особую милость. «Господи, подаждь ми велию силу, дабы я послужила Тебе с вящей ревностью!» — так она молилась.