Ураган (сборник) - Игорь Росоховатский

Возможно, теперь ко мне захочет прислониться, во всяком случае, надеюсь, что со мной он в драку за директорское кресло не вступит, не рискнет, а впрочем…

Некстати вспоминается мне тот очень далекий день. Тогда мы были на третьем курсе. Я обозвал Нину нехорошим словом при всех наших. Он сказал «извинись» и посмотрел на меня своими серыми, наглыми, задиристыми глазами. Я стоял молча. Саша набычился, на узких его скулах вздулись, как бицепсы, желваки. Ребята с нашей улицы знали, что это означает. Но на меня Саша не смел поднимать руку, повторил: «Извинись немедленно!» Нина его обожала без надежды на взаимность, и он это знал. На его месте я повел бы себя так же — на его, но не на моем. Он ждал, глядя только на меня, словно рядом со мной не было Вовки. Вовка шептал: «Перед кем унижаешься? Неужто забоишься?»

Я видел сжатые до синевы кулаки, но надеялся, что он не посмеет пустить их в ход, хотя бы в благодарность за списанные задачи. А он посмел…

Нина бросилась между нами, защищала меня, как более слабого. Это было самым позорным в той истории…

Много раз потом я мог отомстить. Но всегда вовремя сдерживался, говорил себе: «Саша тогда был прав».

Почему я вспомнил это? Времена изменились, сейчас он в драку не полезет, такую громадину, как наш институт, ему не поднять: полторы тысячи научных сотрудников, одних докторов наук больше пятидесяти — они бы его не признали над собой. А меня признают? Пожалуй. Ни одного равного мне по всем параметрам как ученому среди них нет — объективно.

Придется становиться директором. Придется. Высвечивается в голове фраза из пьесы: «Тяжела ты, шапка Мономаха!» Да, тяжела. Но если не я, то кто же? Пришлют «варяга»? На такой вариант можно и согласиться…

А если Александр Игоревич, Саша? Что за чушь разъедает мою мыслительную машину? Вова советовал на всякий случай задействовать Алексея Фомича, но зачем мне лезть в одну связку с Вовкой, ведомы ведь его приемы: подарки нужным людям, застолья — до этого нельзя опускаться: известному ученому — и пользоваться методами снабженца?..

Александр Игоревич мне не враг. Во всяком случае, не «заклятый друг», как принято говорить в таких ситуациях. Конечно, не дай бог, чтобы он стал директором: во что превратился бы наш институт — в филиал института кибернетики? Львиную долю средств он забрал бы для своего отдела, и вся работа пошла бы по новому руслу. Этого нельзя допустить в интересах науки.

Так внезапно ушел от нас Виктор Сергеевич. Думал ли я когда-то, что мне придется занять его место? Например, на дне рождения у вице-президента академии, когда мой Аркадий на виду у всех ухаживал за его дочкой и на виду у всех получил отказ? Александр Игоревич сочувственно похлопал меня по плечу и пошутил насчет «грешков родителей, переходящих к детям». Что означала его шутка — соль на рану?

Аркадий, сынок, наследник, вылитый я — и не только внешностью, — продолжатель моих дел и наследник нерешительности, какой-то внутренней лени, вялости, постоянной боязни ошибиться, — я видел, как он тогда сник, покраснел, а через полгода, когда судьба снова столкнула наши семьи, — Аркадий весь вечер нет-нет да и посмотрит на нее: значит, не прошло, не сумел забыть. Все больше и больше сходства с собой замечаю в нем — это счастье узнавать себя в сыне; почти такое же, как утверждать себя, свое имя в науке, видеть проторенный мной путь и учеников, идущих вслед; и двойное счастье — узреть среди них сына, который пойдет дальше и совершит то, что не удалось мне; жаль только, что унаследовал он не одну лишь мою силу, но и мое бессилие, заключенное в самой силе, в деле, которому я отдаю всю мою жизнь без остатка.

«Директорскому сыну не откажут», — словно невзначай заметил Вова — и вот она, червоточина в моих рассуждениях. Необходимо стать выше этого, думать лишь об интересах дела…

Меня иногда спрашивают с изумлением: как мне удается выдвигать и разрабатывать такие теории? Что я могу ответить, если и сам толком не знаю. Может быть, все происходит так: сначала неистребимое любопытство ведет меня по темным тропинкам, заставляет до изнеможения собирать в памяти детали, заметки, гипотезы и теории других ученых — все, — что известно людям в этой области; а когда груда деталей, гипотез, доказательств вырастает в гору, мой разум поднимается на нее и различает дальние горизонты, которые не увидишь из долины, — видит их первым из людей, первым, ПЕРВЫМ: захватывает дух, окрыленный разум возносится в пронзительные выси, в едином ритме сознание и подсознание — и затем мир — грохочущий, необъятный, целая Вселенная — входит в жадно раскрытые поры моего мозга, чтобы превратиться в гипотезы и открытия, чтобы стать мною, обрести мое имя…

Но зато когда это состояние кончается, когда теория создана и зафиксирована, опубликована, поздравительные речи и статьи иссякают и наступает томительный перерыв, затишье, мне становится невыразимо скучно, тоскливо, я не умею жить в буднях, начинаю метаться, мне нужны допинги — пусть и фальшивые заместители прежнего состояния: охота, зависть окружающих… И от того, что ни один из этих допингов не вызывает удовольствия, равного тому, которое мне довелось пережить, когда мой разум пропускал через себя Вселенную, требуются все новые и новые развлечения; я обуздываю себя, борюсь с собой, но далеко не всегда выхожу из этой борьбы победителем…

И это все тоже унаследовал Аркадий? Я стесняюсь поговорить с ним начистоту, а надо бы… Каким несчастным он тогда выглядел, но по глазам видно было — не терял надежду. Сбудется ли она сейчас или откажут вторично — теперь уже директорскому сыну? «То, что позволено Юпитеру…»

«Тяжела ты, шапка Мономаха»…

Видимо, все же придется взвалить на себя эту ношу. Но смогу ли я в таком случае закончить монографию? Вряд ли. Придется поручить написать некоторые ее разделы Станчуку и Кухтенко: сумеют ли они выдержать мой стиль? Постараются, В конце концов, став директором, я смогу их отблагодарить сторицей.

И есть еще одно «за», в котором боюсь себе признаться, — этот мой грешок хорошо изучил Вова, даже слишком хорошо, вкусы мои знает — такую диву подсунул в секретарши… Правильно утверждают, что талант связан с воображением, а толчки к развитию воображения идут из половой системы: чем сильней половое влечение, тем больше оно стимулирует воображение.

Конечно, директорская должность оставит мне меньше времени для всего этого… Зато и ухаживать, и добиваться благосклонности какой-нибудь гордячки придется гораздо меньше. Виктор Сергеевич этим рычагом не пользовался: ну что ж, ему повезло, обуяла великая и единственная любовь ко второй жене, а мне, как и раньше, придется перекрывать качество количеством…