Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного - Марина Соколова

Ринамины сослуживцы вовсе не ощущали себя подопытными животными. Вообще ксегенским школьным педагогам субординация была не свойственна. В ринаминой школе она вовсе отсутствовала. Директрисе удалось создать сплочённый коллектив профессиональных, талантливых, порядочных, преданных делу людей, уважающих свой собственный нелёгкий, благородный труд и труд своих школьных товарищей. Очень быстро Ринама стала неотъемлемой частью коллектива единомышленников. Единомышленники и друзья вместе работали, боролись, гуляли, развлекались, горевали и радовались. В то же время это были «штучные» люди, несущие личную ответственность за сотни человеческих судеб. Ринама смело взяла на себя часть высокой ответственности, но ноша оказалась очень тяжёлой. Безусловно, это была не та работа, о которой мечтала девушка. Зато в школе она осуществила другую, не менее важную мечту: её изголодавшаяся плоть, наконец, обрела свою вторую половину и превратилась в единое целое. Не без помощи сослуживцев Ринама влюбилась сильно, красиво — и навсегда стала Волокосой. Жрес Волокос был высокий, оригинальный, умный — и тоже влюблённый. Вместе со своим военным ИНИ он шефствовал над Ринамой и её школой. Сами военные называли институт санаторием; Жрес был гражданским инженером-конструктором, то есть принадлежал к числу тех, кто в санатории не отдыхал, а работал. Отдыхал он в подшефной школе; на одной из вечеринок он подошёл к учительнице математики; замужняя учительница переадресовала холостого Жреса незамужней Ринаме; вкусив любовного напитка, молодые захмелели на всю жизнь. На свадьбе Ринама узнала, что отец Жреса работает начальником и имеет много полезных друзей и приятелей. С помощью свёкра Ринама продвинулась дальше по служебной лестнице. Попрощавшись со школой, честная карьеристка с честолюбивыми намерениями бросилась в «почтовый ящик». Ринама понимала, что поставила крест на работе с детьми. Со школьными детьми расставаться было легче, чем с детдомовскими, потому что они не так сильно нуждались в ринаминой поддержке и помощи. В сущности, детдомовские дети были очень одиноки при живых родителях; воспитательница служила им матерью и идолом одновременно. Она приросла сердцем к дебильным, хулиганистым, развратным идолопоклонникам, на долю которых с раннего детства выпали взрослые испытания. Она верила в то, что её человеческий пример и педагогический талант заглушат зов гнилой крови. Ринама вообще верила в перерождение детей и принципиально относилась к ним лучше, чем ко взрослым. Впрочем, ко взрослым она тоже относилась сначала хорошо, а потом так, как они заслуживали. Она долго поддерживала связь с самыми любимыми детьми — из числа умных и порядочных, пока судьба не разбросала их в разные стороны.

Закопав в землю незаурядный педагогический талант, искательница приключений устремилась навстречу своей необычной, драматической судьбе. По дороге она заглянула в следственный отдел — в сопровождении любимого и любящего Жреса. Следователь выманил Ринаму из дома телефонным звонком; он впечатлил подозреваемую массой собранных о ней сведений и позвал на доверительную беседу в соседний сквер — аккурат напротив следственного отдела. Ринама никак не могла расстаться с коммуналкой и Рушниковым переулком. Коммунизм в центре столицы кончился с кончиной Родповны, зато «развитой социализм» развивался всё больше и больше. При выживших из ума ксегенах система — со слышным скрипом — продолжала работать и концентрировала всё лучшее в центре ксегенского государства, так как на всю Линмонию не хватало не только лучшего, но просто — хорошего. В суетливом Рушниковом переулке Ринаме было приятно ощущать себя в центре ксегенской жизни. Коммуналка нисколько не портила впечатление, потому что это была очень хорошая коммуналка.

В Каубе Ринама жила в двухкомнатной изолированной квартире и до Совкмы никогда не видела коммунальных квартир. При Вёрщухе, который повернул к народу своё круглое, открытое лицо, в Каубе началось интенсивное жилищное строительство: людей извлекали из подвалов и полуподвалов и поселяли в «вёрщухатах»; само фольклорное название изобретённых при Вёрщухе квартир свидетельствовало о том, что лимонцы не очень жаловали своё усовершенствованное жильё — со спаренными комнатами и спаренными санузлами. Тем не менее изолированные квартиры были несравнимо лучше коммунальных, и за них развернулась ожесточённая битва. В поисках правды очередники устремились в Совкму, погрязшую в непроходимых коммуналках. Озадаченные каубцы, оказавшиеся на переднем крае социалистического строительства, быстро осознали, что их социализм «развитее» совкового; они бросились вон из ксегенской столицы, которая отказывалась понимать «зажравшихся провинциалов».

«Зажравшаяся» Ринама не была в претензии на свою двухкомнатную «вёрщухату» с импортной мебелью и с блестящим паркетным полом, а также с двумя балконами, один из которых родители «застеклили» и отдали в полное ринамино распоряжение. Южанка жила в своей уютной комнатке шесть месяцев в году, а в холодное время перебиралась с неотапливаемого балкона в отапливаемую спальню. В обеих комнатах Ринама существовала в условиях сильно «развитого социализма», переходящего в коммунистическую стадию.

В квартире всегда было полно людей: одни приходили к маме за советом, другие — за помощью, третьи — за тарелкой супа, четвёртые — за душевным разговором. Двое из чужих находились в квартире на правах родных. Это был рекоец Ашог из средней Яизы, проваливший экзамены в Мореходное училище и подобранный Миадом в безысходном состоянии; и водяная старая дева из Подсовковой области, напросившаяся в Кауб для отлова любвеобильных байернаджазских мужчин.

В жару входную дверь открывали настежь — так было принято в ринамином подъезде. Через распахнутые двери в квартиру частенько забегала соседская кошка, которую мама тоже кормила. Коммунистический подъезд активно общался, дружил, помогал, угощал, редко — ссорился. Когда мама была сильно занята на работе, в квартиру, с помощью дублета, тихонько проникала баба Шама с третьего этажа, перемывала всю грязную посуду, оставляла на кухонном столе вкусные пирожки собственного приготовления — и так же незаметно и бесшумно исчезала. В поздние летние вечера к коммунистическому подъезду присоединялись другие подъезды ринаминого двора. Одни отдыхали от дневной жары на балконах, другие — на дворовых скамейках.

Соседи пили чай, перекликались, как в лесу, травили анекдоты, ругали ксегенскую власть, делились впечатлениями о навязываемой их двору девятиэтажке, контрастирующей с низкорослыми «вёрщухатами». В результате дискуссий был выработан общий дворовый план действий. Команда дворовых добровольцев под предводительством вездесущей бабы Шамы приступила к запугиванию строителей. Днём она искусно терроризировала непрошеных рабочих, а ночью разрушала то, что они успели построить днём. «Террористам» письменно помогала ринамина мама. Благодаря совместным усилиям двора, каубским начальникам пришлось отказаться от вожделенной девятиэтажки.

В Рушниковом переулке не было такого «развитого социализма», как в каубском дворе; зато было капиталистическое изобилие, от которого ринаминым соседям очень не хотелось уезжать, хотя на работе им предлагали изолированные квартиры, но — в отдалённых совковых районах. Во времена «развитого социализма», или «застоя», Совкма разрослась до небывалых размеров, поглотив близлежащие деревни, за что получила в народе название «большой деревни». Таким образом столица расплачивалась за гигантоманию ксегенской власти, которая догоняла и перегоняла Акимеру под лозунгом «В Лимонии всё самое — самое!» — как будто старалась для книги Гиннеса. Этого «самого — самого» для совковых окраин не хватало; они так отличались от совкового центра, как будто находились в другом городе. Однако у завсегдатаев рушниковой коммуналки для отказа от переезда были не только меркантильные причины. Некоторые из них, в том числе ринамина хозяйка, родились во дворе знаменитого дяди Гиляя и прожили бок о бок много лет, деля радости и горести друг друга. Ринама и Жрес, очевидно, пришлись ко двору почитаемой всеми совками знаменитости. Сначала Ринама, а после свадьбы — её супруг сдружились со всеми коммунальными соседями и жили с ними душа в душу — до поры до времени. Ринама была наслышана об ужасах коммунальной жизни: сварах, испорченных обедах, разбитых семьях. Но в рушниковой коммуналке не было никаких ужасов, там были одни прелести, наверное, потому, что в прелестной коммунальной квартире жили прелестные друзья ринаминых друзей. В отличие от каубских соседей, они не держали двери открытыми, не ругали ксегенскую власть, не сидели часами во дворе; они были другие, но тоже очень хорошие — на свой, совковый манер. Вообще Ринама была уверена в том, что самое хорошее сосредоточилось в ней, в её близких, родных и друзьях, в её коммунальной квартире, в её Рушниковом переулке, в её совковом центре. Поэтому она отправилась на допрос к соседу-следователю, как к центрально-совковому другу. Жрес, не разделявший мелких убеждений любимой супруги, упрямо напросился в провожатые.