Предместье - Всеволод Кочетов

- Где там? - спросил Долинин.

- У немцев.

- Ну, это очень горько! - посочувствовал Долинин.

- Это, простите, не горько! Это страшно. Вы, наверно, меня не поняли. Она не в плену, не в оккупации. Она работает переводчицей в каких-то немецких частях. Она отлично знает немецкий язык - преподавала его в старших классах, когда мы жили возле Волосова. Она тоже коммунистка и ведет разведку в самом пекле. Больше полугода ее зовут уже не Екатериной Михайловной Цымбал... Встретились как-то осенью среди Гатчинского шоссе, мчалась одна в колясочке на немецкой лошади, поговорили минуту, озираясь по сторонам. Узнал от нее вот это кое-что, и только.

- Так где же она - в Волосове, в Гатчине, в Славске?

- А уж теперь и я не знаю где.

- Ну и чего же вы хотите? Быть поближе к ней? Своими хождениями вокруг нее вы ей не только не поможете, а, скорее всего, еще и навредите.

- А я и не собираюсь ходить. Но если что случится с ней, тогда!..

- Понимаю: месть? Эх вы! - сказал Долинин. - Неужели без вас наш народ этого не сделает, не отплатит гитлеровцам за все муки наших людей! Вот что, теперь я разговариваю с вами как партийный руководитель: вы обязаны остаться здесь. Это вам партийное поручение. Что касается тайны вашей жены, это тайна не ваша и не моя. Она - государственная. Пожалуйста, больше никому об этом не рассказывайте.

Цымбал сверкнул серым глазом, не сказал ни слова и вышел.

Через минуту, взглянув на часы, вышел из дому и Долинин. Он пошел в райком, где его уже ждала вызванная Варенькой Маргарита Николаевна. Она долго отказывалась принять на себя руководство колхозом сердилась, говорила: "А разве агроном там не нужен? Почему непременно я должна быть председателем?".

Этот день был днем сплошных уговоров и отказов. Только Варенька согласилась с готовностью согласилась провести учет колхозников, оставшихся в районе. Ей давно надоело сидеть за канцелярским столом, она была готова на любое дело, лишь бы не возиться с бумагами.

Разговаривал Долинин по телефону и с облземотделом, просил семян. Там тоже почти отказали - ответили уклончиво, ищите дескать, главным образом у себя, но кое-что сделаем и мы...

Во время этого разговора зашел начальник милиции. Терентьев интересовался ответом секретаря обкома по поводу их плана. Два последних дня он провел с Курочкиным на фанерном заводе, распутывал какую-то сложную кражу столярного клея, и еще не знал о тех изменениях, какие произошли в планах Долинина.

- План? - сказал ему Долинин. - Примут план. Но только план весеннего сева.

- Шутишь, Яков Филиппович!

- Нисколько. Сеять надо, Батя. Весна!

Терентьев с полнейшим непониманием смотрел на секретаря райкома. Он видел его таким, как прежде, бывало, в райкомовском кабинете в Славске, когда Долинин давал ему, Терентьеву, задания проверить охрану семенных фондов в колхозах, поставить ночные дозоры на полях, проследить за противопожарными мероприятиями на складах горючего.

- Что, старина, озираешься? Кок-сагыза тебе не хватает на окне? Посажу... Варенька! - крикнул Долинин и, когда девушка приоткрыла дверь, сказал: - Пока вы не покинули меня, уберите этот прошлогодний календарь со стены. Людей только пугает. Новый есть у вас?

- Есть, но не отрывной, а табель.

- Все равно, давайте табель. Кнопки есть? Вот сюда и пришпилим. Какой день сегодня? Двадцать седьмое апреля тысяча девятьсот сорок второго... Батя, это исторический день нашего района. Запомни!

День этот кончался, когда партизаны покидали село. Они столпились возле грузовика, который должен был везти их через весь Ленинград на аэродром. Бойцов провожали все: и Долинин с Пресняковым, и Терентьев, и Варенька, и Маргарита Николаевна, и даже Казанков с Ползунковым. Не было только Цымбала. Солдатов успокоил Долинина:

- Не бойся, не сбежит. Я людей знаю.

Долинин, просил Солдатова беречь товарищей и себя, опять думал: "Встретимся ли?"

Заглянув в кузов машины, где уже было сложено разносистемное оружие партизан - и самозаряды, и автоматы, и старые трехлинейки, - Терентьев не удержался, чтобы не сострить:

- Оркестр народных инструментов. Сыграйте там немцам что-нибудь такое: "Адольф в поход собрался, наелся кислых щей..."

- Болтун ты, Батя, - ответил ему Солдатов. - Прощай, старик. Сыграем "Сказки энского леса", - и скомандовал: - Посадка!

Грузовик выстрелил, накренился набок и, набирая скорость покатился по неровной дороге. В сумерках было видно, как, стоя в кузове, люди покачиваются от толчков. Они что-то кричали, но за трескотней мотора уже не было слышно ничего.

Глава четвертая

1

Маргарита Николаевна переправлялась на лодке через Неву. Лодка была старая, с гнилыми бортами, шла тяжело; на дне ее плескалась вода и в окружении нескольких дохлых рыбешек плавала синяя эмалированная кастрюлька с обломанными ручками. Пожарник-перевозчик неторопливо работал веслами; они мерно постукивали в истертых добела уключинах, порой на волне срывались, вскидывая пригоршню брызг, и на Маргариту Николаевну летела мелкая, вспыхивающая радугой водяная пыль.

Причалили к мосткам, на которых Маргарита Николаевна еще издали увидела двух женщин, повязанных яркими - зеленым и цветистым розовым платками.

- Товарищ агроном? - спросила та, что была в зеленом платке, когда Маргарита Николаевна сошла на берег. - Вас встречаем. Хозяйство смотреть пойдемте.

- Только хозяйство у нас, - перебила другая, - немудрящее: блоха в кармане да клоп на аркане.

- Не слушайте вы ее, Варвару, товарищ агроном. Много ли, мало ли, а кое-что есть все-таки. Сами увидите.

Они спросили Маргариту Николаевну о ее имени-отчестве, назвались сами. Первую, белолицую и медлительную, звали Лукерьей Тимофеевной Касаткиной. Было ей лет уже за сорок. "По хозяйству могу все, а больше чего другого люблю стряпать. Окажись продукт подходящий, угостила бы вас такими кушаньями!.. С ложкой бы съели", - кратко рассказала она о себе.

Вторая, помоложе, сухонькая, быстрая на язык, Варвара Топоркова, признавала только работу в коровнике: "Доярка я, семь премий имела. Каждый год в районе награждали. А теперь что делать? Коров нету ни одной".

Когда Маргарита Николаевна поднялась на берег, к большому, обшитому тесом дому колхозного правления, навстречу вышли еще женщины, и все вместе отправились они по деревне показывать ей хозяйство.

Говоря словами Лукерьи Тимофеевны, от колхоза и в самом открывалось лишь "кое-что". Маргариту Николаевну пугало открывшееся ее глазам разорение. Что она сумеет тут сделать? Большинство домов стояло с заколоченными окнами, в других, шелестя свисавшими со стен лоскутьями обоев и газет, хозяйничал ветер, в третьих вместо стен и крыш зияли дыры. И только в немногих жили люди. Да и то в одном из таких домов стоял штаб понтонного батальона, а еще два или три занимали зенитчики - их батарея тут же рядом, за огородами, скрывалась под зелеными сетками. Ни коров, ни лошадей в деревне не было.