Легенда о заклятье - Ника Ракитина

— Держи правее, вон туда.

А сам рвал на полосы рубашку. Кровь пробивалась сквозь полотно, как солнце сквозь тучи, и руки делались липкими, и хотелось сполоснуть их в воде.

Кармела дышала хрипло, лицо побелело.

— Помогите же… кто-нибудь… Боже!

Кармела лежала у Бенито на коленях, и он старался заслонить ее от брызг, летящих с весел, пока шлюпка наконец не ткнулась в берег.

Они попеременно несли Кармелу на руках, пробираясь сквозь густые заросли и стараясь не думать о том, что вот-вот на их след может выйти береговая охрана. Так они шли почти до вечера, когда заросли кончились и на всхолмье над круглой бухтой показалось приземистое здание. В башне забили колокола, и стало ясно, что это монастырь — обитель святой странноприимницы Маддалены. Они постучали в ворота. Привратница ахнула, увидев вооруженных мужчин, и не открывала. К воротам позвали настоятельницу на переговоры. Пираты оставили Кармелу под опеку монахинь. Бенито передал все бывшие при них ценности в дар святой, прося, чтобы о раненой заботились до его возвращения. Настоятельница обещала.

А через час в обители появилась конная береговая охрана.

— Ушли, святая мать? А женщина, раненая женщина с ними была? Ну да, она переодетая… Если что… Да, конечно. Благословите, матушка.

Топот копыт затих за поворотом.

Келья была холодная и выходила окном на море. Серый полусумрак вливался в него, далеко внизу грохотал прибой. Когда настоятельница, выпроводив гостей, вошла, монахиня, что делала перевязку, встала и поклонилась. Мать Сюзон брезгливо взглянула на таз, на окровавленные тряпки у постели, на обнаженную грудь раненой. Потом перевела взгляд выше: на высокие, покрытые горячечным румянцем скулы, карие, полные боли, но осмысленные глаза. Темным золотом блеснула мокрая прилипшая ко лбу прядь. Аббатиса поняла, что раненая красива. Резким жестом отослала монахиню, подвинула табурет и села так, чтобы видеть лицо гостьи. Та попыталась приподняться.

— Лежите! — велела настоятельница. — Вам вредно двигаться.

Она привстала; изображая заботливость, прикрыла раненую одеялом.

— Вы находитесь в обители святой Маддалены Ломейской. Я мать Сюзон, здешняя аббатиса. Ваши друзья просили позаботиться о вас до их возвращения.

Раненая приподнялась на локте:

— Кто?

— Они не назвали себя. Да лежите же! — прикрикнула настоятельница. — А вас зовут Кармела, верно?

Раненая глухо молчала. Мать Сюзон положила ей на плечо узкую ладонь:

— Не бойтесь. Доверьтесь мне. Ведь то, что вы здесь — это промысел Божий. Бог ниспослал вам испытания, но он же позволяет вам раскаяться и ступить на стезю добродетели…

— Я хочу пить, — сказала Кармела.

К вечеру у ней начался жар, и две недели она пробыла в горячечном забытье, крича от боли и богохульствуя. Аббатиса опасалась за ее жизнь, но к концу второй недели раненая пришла в себя и стала выздоравливать. Тогда настоятельница вновь посетила ее.

— Как вы чувствуете себя? — высокое сопрано аббатисы, должно быть, являвшееся украшением церковного хора, на этот раз звучало вкрадчиво. Черная ткань уставного капюшона заставляла кожу лица по-особенному сиять, и мать Сюзон, вопреки немалым летам, смотрелась красавицей.

— Благодарю вас, лучше, — коротко ответила Кармела.

— Все эти дни мы проводили в посте и молитвах, дабы Господь ниспослал вам исцеление.

Кармела кивнула.

Настоятельница трогательно взяла ее за руку:

— Девочка моя… — в уголке цепкого серого глаза неожиданно блеснула слезинка. — Девочка моя, нам дается одна жизнь. Отрекись от суетного, обратись к всевышнему…

— То есть, — прервала Кармела, — вы… предлагаете мне… стать монашкой?

Мать Сюзон облизнула губы. А Кармела расхохоталась. Она смеялась долго и искренне, сидя в постели, пока со стоном не схватилась за грудь. Аббатиса озабоченно склонилась ней, поднесла чашку с лекарством:

— Успокойтесь, выпейте. Вы еще слишком слабы, чтобы говорить о серьезном.

— Я достаточно сильна, чтобы сказать "нет."

С ней ничего не смогли сделать ни уговорами, ни угрозами. Тогда о ней точно забыли. Не приносили еду, не перевязывали раны. Кармела попыталась бежать. Ее нашли у решетки монастырского сада. Без сознания.

… "Что вы собираетесь делать?"

"Что бы мы ни делали, это будет лишь для вашего блага и вящей славы господней".

"Не хочу. Нет! Не-ет!.."

Вспышка совсем обессилила девушку, и полчаса, на которые ее оставили в покое, не принесли облегчения. Та же келья с сырым камнем стен, тот же холод и расплывчатый синий свет из окна, та же жесткая постель, на которой она корчилась от боли в ранах и в горячечном бреду проклинала бога и звала Хименеса. Так же давят повязки на груди и так же пылает лоб от бессильной ненависти.

Она пошарила в поисках чашки с водой, которую обычно оставляли у изголовья. Чашки не было.

Между тем стемнело. Сумеречные тени выползли из углов и подступили к Кармеле, и тут за дверью показался свет. Вошли три монахини: две несли подсвечники со свечами, сразу же ярко озарившими все вокруг, третья — таз и ворох льняных полотенец. Следом вкатилась неопрятная служанка, прихватив передником ручки медного исходящего паром кувшина, а за нею — аббатиса и лысый толстяк в наглухо застегнутой черной куртке — лекарь. Оставив принесенное на скамье, монахини удалились. Служанка помогла лекарю снять куртку, и, пока он закатывал рукава рубашки, обвязывала его живот полотенцем. Настоятельница, стоя у дверей, перебирала ружанец.

Эти неспешные приготовления разбудили в Кармеле предчувствие чего-то неотвратимого: давний ужас полузабытого детского сна, когда приближаются ее мучители, а она не может ни пошевелиться, ни закричать. А между тем в лекаре не было ничего зловещего: низенький, толстый, с брызжущим весельем лицом гурмана и ловеласа. Бодро пыхтя, приблизился он к Кармеле, взял ее запястье в белые мягкие пальцы:

— Что же это вы, душенька, а? — сказал, стараясь придать как можно больше строгости своему бархатному голосу. — Что же это вы так всех напугали?

Озабоченно покивал, подал глазами незаметный знак служанке.

"Они не посмеют. Тогда ведь ничего не случилось. Мне страшно. Юджин!"

— Госпожа сама не понимает, что творит, — служанка, ворча, приподняла Кармелу и стащила рубашку с ее правой руки. Потом привычным жестом подоткнула ей под плечи подушку. — Ровно безумная. Не понимает, что все только ради ее добра делается. Да опустите голову, неча навесу держать!

Не слушая, Кармела напряженно следила за лекарем.

— Намочите полотенце, Пеппа, — велел он. Взял его, мокрое, горячее, выжал и опустил Кармеле на лоб. Она глухо вскрикнула от неожиданности.