Спи ко мне - Ольга Лукас

Словно повторяя движения, заученные много лет назад, Рыба не глядя протянул руку вверх и разместил на уровне глаз широкий плазменный экран в медной резной раме, прикрепленный к потолку с помощью шарнирной конструкции. На экране появилось изображение хрустального цветка, или, вернее, хрустальной чашки в форме распустившегося бутона. Рядом с чашкой было нацарапано что-то неразборчивое. Тот же шрифт, что и в книге, которую, засыпая, пыталась читать Наташа.

Как будто позабыв о том, что он в мастерской не один, Рыба натянул нарукавники из непромокаемой плотной ткани, достал из шкафчиков коробочки, плошки, крючки и шпатели и разложил их на столе-прилавке. Потом вынул из блестящего, похожего на холодильник контейнера что-то вроде серого пластилина. От пластилина поднимался морозный пар. Рыба подул на пальцы, провёл рукой над куском серой массы, затем при помощи шпателей и крючков отделил небольшую часть, остальное убрал обратно в контейнер. Поставил серое, бесформенное на стол перед собой, мельком глянул на плазменный экран – и вдруг его руки быстро-быстро забегали по поверхности пластилинового бруска. Наташа не выдержала и поднялась с места. Сделала несколько робких шагов вперёд, вытянула шею. Кусок серой массы ожил, он, казалось, дышал, постепенно превращаясь в чашку – тонкую, затейливую, как цветок на экране. Рыба действовал уверенно – словно хрупкая посудина невидимым контурным карандашом была нарисована в воздухе, и его пальцам только и оставалось, что следовать этим контурам.

Резкий рывок – у чашки появляется ручка, как будто естественным образом выросшая из тела стеклянного цветка. Всё прозрачнее и прозрачнее, всё тоньше и тоньше чашка, скоро она станет совсем призрачной, исчезнет, растает в воздухе. Но Рыба знает, когда надо остановиться. Вот он замер. Накрыл работу ладонями, словно пытаясь защитить её от посторонних взглядов. Сосредоточился, нахмурился, закрыл глаза и перестал дышать. А потом убрал руки. Даже не убрал – уронил небрежно. Перед ним на столе стоял тончайший, совершенно прозрачный цветок, на дне которого, словно крошечная плавающая свечка, сиял маленький живой огонь.

Наташа подошла совсем близко, чтобы понять, откуда взялась свечка. Но это была не свечка – это сияла изнутри сама чашка.

Рыба сидел у стола, полуприкрыв глаза, и тщательно вытирал руки промасленной тканью.

– Ты… это… – сказала Наташа.

– Да, это и есть моя работа, – подтвердил Рыба.

– Наверное, очень трудно лепить такую тонкую посуду? – тупо спросила Наташа и потянулась вперёд. Но рука её замерла на полпути: слон в посудной лавке, одумайся, что делаешь ты?

– Лепить? – повторил Рыба. – Это не совсем «лепить». Это – доставать из материи. И это совсем не трудно. Трудно – вернее, неприятно, ну, знаешь, тоскливо, как от потери, – видеть несовершенный комок на месте будущего цветка. Но от этого работа идёт быстрее.

Промасленная ткань отложена в сторону, ей на смену пришло жесткое шерстяное полотенце.

– А огонёк? – допытывалась Наташа. – Откуда берётся огонёк на дне? Это какой-то состав?

– Это не состав. Это – я. Каждую чашку я делаю на заказ, для какого-то человека. Точно знаю – для кого. Когда работа готова, я мысленно произношу его имя, и на дне появляется свет. Однажды я смог это сделать. Не знаю как, но смог. И могу до сих пор.

– А что ты чувствуешь, когда зажигаешь огонь?

– Чувствую? Не знаю. Нельзя отвлекаться от такой работы. Если задумаешься над тем, что ты сейчас чувствуешь, или над чем угодно ещё – ничего не получится. Материал будет испорчен, всё придётся начинать заново. Но кажется, что всякий раз я достаю этот свет из себя. И если в день сделаю больше трёх чашек – с трудом добираюсь до дома.

– А можно… можно потрогать? Я не разобью её? – спросила Наташа и снова потянулась к стеклянному цветку. Плюшевый слоник не способен причинить вред посудной лавке, ведь правда?

– Материя очень холодная, она быстро нагревается. Когда нагреется окончательно – застывает и становится необыкновенно прочной. Держи.

Наташа взяла чашку двумя руками, как ребёнок, и стала смотреть на огонь, мерцающий на дне. Рядом с ней сидел человек, который живёт не зря. Он умеет делать прекрасное из ничего, из серого уродливого пластилина. Рыба что-то говорил о своём тёзке – варваре-завоевателе, о холодной материи, которую добывают в горах…

Наташа сжимала чашку в руках, пока не проснулась под привычную трель будильника. И в первые мгновения после пробуждения ещё видела в своих ладонях зажженный Рыбой огонь.

Глава восьмая. Наташа и её команда

Воин духа сдержал слово и поговорил с Мамой. Более того – Мама подписала составленную Весёлым служебную записку о непредвиденных расходах на проект «Trendy Brand». И через несколько дней после встречи, породившей первую в мире социальную сеть, предназначенную для продвижения отдельного продукта, Наташа уже принялась за дело.

«Для того чтобы в вашем болоте забурлила жизнь, там уже должна бурлить жизнь!» – загадочно сказал Гогога, но Наташа его поняла.

Для создания эффекта «бурлящей жизни» она написала наверх обоснование с просьбой выделить ей трёх помощников для наполнения сети интересным содержанием. Обоснование получилось толковое, и можно было рассчитывать на то, что одного помощника ей точно выделят. Наверху расщедрились и дали двоих. Разрешили даже спуститься на шестой этаж и выбрать людей самостоятельно.

На шестом этаже Наташа оказывалась нечасто. Это был лягушатник, детский уголок. Здесь работали новенькие, состав менялся постоянно – кого-то забирали наверх, в команды, или спускали вниз, на проекты. Но большинство уходило, так и не поняв, что они тут делали, что писали, что генерили, о чём договаривались, было ли это задание испытательным и принес ли их труд хоть какую-то пользу.

Шестой этаж постоянно ремонтировали, причём как-то причудливо. То возьмут и выкрасят часть стены в коридоре. То соединят несколько кабинетов, выломав картонные перегородки. То выделят отдельное помещение подающему надежды молодому гению или кому-то из дальних родственников Прямого. На шестом этаже можно было спрятать три класса обычной общеобразовательной школы, и даже опытные педагоги не смогли бы найти детишек.

Наташа спускалась на шестой этаж только по лестнице. Ей казалось, что лифт навсегда затянет её в этот мир бессмысленных действий и бесконечного ремонта. И будет она бегать от кабинета к кабинету, перекладывать бумажки и проситься на волю. А молодые и подающие (или не подающие) надежды дарования будут сменяться, сменяться, будут лететь листки календаря, жизнь закончится, а она так и не найдёт выхода.