Моя академия. Ленинград, ВМА им. С.М.Кирова, 1950-1956 гг. - Михаил Кириллов

С ним связаны у меня его диагностические загадки. Например, «Сердце бьется, нос трясется, глаза выскочить хотят. Что это за больной», – спрашивал он. Что это? А Вы как считаете?

Как-то обследуя больного в клинике, я случайно раздавил капилляр с ртутью в аппарате Ривва-Роччи, принадлежавшем проф. Б.А.Овчинникову. Это было ужасно. Однако, узнав об этом от меня, он лишь огорченно покачал головой, но не рассердился.

Своеобразно читал лекции проф. М.Л.Щерба. Он был несколько похож на Боткина: медленно ходил по сцене, склонив голову и держа руки за спиной, и при этом размышлял вслух. Все было по теме, но несколько тяжеловесно. Внешнее его сходство с С.П.Боткиным отчего-то казалось мне нарочитым и оттого неприятным. Я не знал тогда, что он – автор замечательной монографии «Общий амилоидоз».

Лекции Н.С.Молчанова были более эмоциональны, отличались ясностью мысли, доступностью и образностью, доброжелательным контактом с аудиторией, без чего по складу своего характера Н.С. вообще не мог бы работать. Лекции его пользовались популярностью.

Цикл субинтернатуры должен был состояться в следующем году..

В декабре договорились с Люсей сходить в кино на фильм «Машенька». Он шел на Невском проспекте. Фильм был не новый, но мы его раньше не видели. Играли в нем Михаил Кузнецов и замечательная артистка, исполнявшая роль Машеньки (фамилию забыл). Такая нежность и простота. Я сразу почувствовал: моя Люся. Это было как диагноз. Выбор сердца точнее выбора ума. Я встретил высказывание Вольтера: «Чтобы познать всех женщин мира, достаточно иметь одну жену». Что верно, то верно.

Лиза успешно заканчивала географический факультет Университета. Из Шереметьевки было известно, что многие мои одноклассники (и Борис, и Аля Скобелева) уже завершили обучение в своих Вузах и устраивались на работу по своему профилю. Аля вышла замуж.

На Новый год мы были приглашены к Шугаевым. Их родители снимали квартиру где-то под Ленинградом. Мария Яковлевна наготовила массу всяких белорусских вкусностей, в частности, сладкий хворост. Было очень дружно и весело. Сразу после курантов и шампанского выбегали на улицу. Сквозь лапы елей, покрытых снегом, сверкали звезды. Мы бегали вокруг елок, как в детстве, осыпая с них пушистый снег. Пошел 1955-ый год.

Сессию сдали успешно. Стали готовиться к рождению ребенка. Решили: если родится мальчик, назовем его Сережей в честь Люсиного отца, Сергея Александровича, погибшего в апреле 1946 года, если – девочка, то Машенькой, в честь моей мамы, Марии Аркадьевны, умершей в августе того же года.

Саша Шугаев признался мне, что его мама, в 1941 году угнанная в Германию, в 1951-м году неожиданно вернулась на родину, в свою прежнюю деревню, в Белоруссию. Все эти годы он скрывал это, так как боялся, что отчислят из Академии.

Начался цикл госпитальной хирургии. Заведовал ею проф. С.С.Гирголав. Кафедра занимала целое здание на Боткинской улице. Хирурги здесь были именитые: И.С.Колесников, Вайнштейн, Гамов, Н.В.Путов, С.С.Либов, Гребенщикова, Казанцева. Разрабатывались проблемы ожогов, методика гипотермии при операциях. Конечно, в операциях мы участвовали редко. Только наблюдали.

Помню, как проф. Вайнштейн оперировал на плечевом суставе в положении больного сидя. Сустав был раскрыт. Повидимому, производилась мышечная пластика. Крючки держал доцент Либов. Вдруг Вайнштейн резко ударил его по руке. Но тот и глазом не моргнул. Вайнштейн пояснил: «Мышцу, как девушку, нужно держать в обнимку, а не в охапку».

Люся переносила беременность хорошо. В конце января мы с ней даже пошли погулять – до самого Балтийского вокзала. Шел мокрый снег, падая нам прямо в лицо. Погодка была отвратительная. Ей очень не хотелось идти, а мне, так наоборот, было хорошо. Повернули обратно. Не ругаться же, к тому же ей идти было тяжелее. Нужно было отвыкать от командной роли старшего брата.

Ходили слухи о расстреле Берии. Фигура была зловещей, особенно для тех, кто остался у власти. Как-то в трамвай возле Серого дома на Литейном вошел высокий худой старик в длинной шинели. Строгое лицо, седые усы. Отрешенность. Уступили место – сесть отказался. Выпустили из лагеря? В то время это происходило часто.

Во дворе нашего дома жили Фрейндлихи: отец – народный артист (помните фильм «Разные судьбы») и его дочь, тогда еще мало известная – Алиса Фрейндлих. Утром они всегда выходили вместе и шли к метро под руку.

Как-то Люся пожаловалась на неясные боли в животе. Вызвав скорую, я отправил ее в клинику акушерства в Академию. Поехал с нею и сам. Там ее госпитализировали, но сказали, что все еще спокойно, схваток нет. И я пошел на занятия. После обеда забежал на кафедру, но меня вновь успокоили. И вечером, часов в 11, мне сказали, чтобы я спал спокойно. Только утром узнал, что в 23.30 она родила девочку. Дежурный поздравил меня и ехидно добавил: «Нет горше… всех печалей, быть взрослой дочери отцом!» Это из Грибоедова.

Я был рад так, что не знал, что же мне делать. Сообщил домой. Следующий день был каким-то суматошным. Готовили квартиру к приезду мамы и малышки, Машеньки.

После их возвращения, начались обычные в таких случаях хлопоты и бессонные ночи. Стирка и кипячение детского белья, глажение подгузников и купание дочки. Ребенок был спокойным, купаться в ванночке ей нравилось. Но однажды она захлебнулась, с испугу я положил ее на холодную клеенку, она тотчас рефлекторно закашлялась, и дыхание ее восстановилось.

В конце апреля у сестры Любы в Москве родилась Наташка.

Еще в марте у нас стала жить няня – Анна Васильевна, или тетя Нюща. Она жила в деревне Лопотень, на Новгородчине. В войну у нее погибли муж и брат. От брата осталась дочка, жившая недалеко, на станции Бурга, южнее Малой Вишеры. Отец помог Анне Васильевне выхлопотать пенсию за мужа. Хорошая была няня, надежная. И Люся смогла посещать занятия в институте.

После весенней сессии Люсю с Машенькой отправили в деревню. Отец, тетя Нюша, я и главные пассажиры поехали поездом до станции Бурга. Там сели в лодку под Мстинским мостом и поплыли к деревне. По Мстинскому мосту проходят все поезда из Москвы до Ленинграда и обратно. Высоченный мост. Река Мста, студеная даже летом, быстрая и, по-видимому, судоходная, текла на запад. 25 километров преодолели часа за полтора. У деревни выгрузились и проследовали в дом. Дом был высокий, бревенчатый. Комнаты были просторны, но мебели почти не было. Спали на полу, постелив все, что можно было постелить. Оставив Люсю с Машей в деревне на попечение тети Нюши, я и отец ушли пешком на станцию Бурга и уехали в Ленинград.

В конце июня, после сессии, весь курс был направлен на войсковую стажировку. До этого, имея в запасе 3 дня, я съездил к Люсе. Очень скучал. Шел туда 25 км, ночевал одну ночь в деревне и возвращался на станцию той же дорогой, облаянный всеми собаками.

Я прибыл в артиллерийский полк танковой армии, в г. Борисов, расположенный на реке Березине, где когда-то застрял Наполеон и откуда вынужден был, оставив армию, бежать в Париж.

Почти сразу после моего прибытия в медпункт части вся танковая армия стала готовиться к выходу на большие учения, в лесах под Барановичами. Санитарная машина укомплектовывалась имуществом, медикаментами, перевязочными материалами, продуктами. Это была хорошая практическая школа. Старшим врачом был майор м/с Пеклер.

Выехали из Борисова ночью и проследовали в колонне через Минск, Барановичи и восточнее г. Слонима свернули в леса. Наша роль по плану игры была держать оборону. Медпункт развернулся в глухом лесу, и никаких частей, даже собственного полка, я не видел. Кроме майора Пеклера и меня, в медпункте были фельдшер, исполнявший обязанности начальника медпункта, санитар-инструктор и шофер.

Ночью в глубине леса фосфорисцировали гнилушки. Лес выглядел как в сказке про Берендея. Вспоминал Люсю и Машеньку: как они там, в глухой деревне?

Из деревень стали приходить бабульки, жалуясь, чаще всего, на суставы, боли в позвоночнике и т. п. Крестьянки, пережившие войну и оккупацию. Руки у них были мозолистые, в узлах из вен. Пришлось вести амбулаторный прием. Белорусский язык не мешал мне. Все было понятно. Кому-то из них я давал таблетки от болей и воспаления, кому-то ограничивался советом. В награду они приносили яички в лукошках. Мы не отказывались. Бабушки были тоже довольны.

По программе стажировки я должен был провести санитарно– эпидемиологическую разведку местности, и поэтому бродил по близлежащим деревням, исследуя численность населения, состояние колодцев, наличие скота и т. п. Опасность представляли только собаки, я же был для них чужой. Но обошлось. «Война» еще продолжалась, когда срок моей стажировки закончился, и я, распрощавшись с товарищами, через Барановичи и Москву убыл в Ленинград, в отпуск.

Дома я застал отца. На следующий день отправился в Лопотень, тем же пешим порядком. Целый месяц мы провели вместе всей своей семьей. Няньчили Манечку, ей было уже 7 месяцев. Волосики у неё были русые, а глазки серые. Купались, несмотря на холодную реку. Ходили по грибы. Собирали клюкву, лежа прямо на траве. Клюквы было море. Лето было солнечное. Боялись только змей. Хлеб в деревню привозили, а молока, творога, курятины и яиц там было достаточно.