Изабелла Баварская - Александр Дюма

Одетта умолкла.

— Что же будете делать вы? — уже хладнокровнее спросила герцогиня.

— Я запрусь в монастырской церкви. Теперь, когда моя жизнь принадлежит одному Богу, я должна молиться за всех, и прежде всего за моего государя, его братьев и сыновей. Я буду истово за него молиться. Буду просить Бога, чтобы он взял мою жизнь — к чему мне она?.. Взял взамен его жизни. И Бог услышит меня. Быть может, он сжалится надо мною… И вы тоже молитесь. Ваш голос Господь, безусловно, услышит скорее, чем мой. Потому что вы — герцогиня, а я всего лишь бедная девушка. Прощайте же, сударыня, прощайте…

С этими словами Одетта встала, в последний раз поцеловала герцогине руку и бросилась прочь из комнаты.

Герцогиня Туренская тотчас кинулась на половину своего супруга, но он уже более часа находился у себя в шатре, куда направился, чтобы приготовить лучшие доспехи.

В это самое время герцогине доложили о том, что королева ждет ее и желает вместе с нею ехать на поле Сент-Катрин.

Поединок был назначен на том же месте, что и накануне, только внутри ограды под королевским балконом был раскинут шатер герцога Туренского, над которым развевался штандарт с гербом. Шатер сообщался с бревенчатым помещением для оруженосцев и лошадей. Всего лошадей было четыре: три предназначались для мирного поединка, четвертая — для военного. На левой стороне шатра висел боевой щит герцога без герба; в качестве эмблемы на нем была изображена суковатая дубинка и надпись: «Бросаю вызов». С правой стороны шатра находился щит мира с изображением в его середине герба королей Французских — трех золотых лилий на лазурном поле. Напротив, на самом краю ристалища, виднелись ворота с башенками по бокам, служившие для въезда рыцарей.

Как только король с королевой, придворные дамы и кавалеры заняли свои места, выехал герольд в сопровождении двух трубачей и огласил уведомление о вызове, с которым мы уже познакомили читателя. При этом арбитры поединка добавили одно условие, касающееся способа ведения боя: любой рыцарь или воин, который коснется щита мира, имел право лишь на две схватки, а тот, кто коснется боевого щита, по обычаю мог выбрать себе оружие.

Огласив объявление, герольд вернулся в шатер. Арбитры Оливье де Клиссон и герцог Бурбонский заняли места по обе стороны ристалища, и трубы возвестили начало поединка. Герцогиня Валентина была очень бледна.

После недолгого молчания другая труба, где-то в стороне, как бы в ответ протрубила точно такой же сигнал. Тут ворота ристалища распахнулись, и появился рыцарь с поднятым забралом. Все узнали в нем де Бусико-младшего. Галереи встретили его гулом одобрения, мужчины приветственно замахали руками, дамы подняли свои платки, ибо это был один из отважнейших и искуснейших бойцов своего времени. Герцогиня Валентина ободрилась.

Де Бусико поклоном поблагодарил собравшихся за оказанный ему прием, потом направился прямо к балкону королевы и изящнейшим жестом приветствовал ее, коснувшись земли острием копья. Затем он левой рукой опустил забрало, слегка ударил древком копья по щиту мира герцога Туренского и, пустив лошадь галопом, оказался в противоположной стороне ристалища.

В эту минуту на поле боя в полном снаряжении выехал герцог Туренский: щит его был укреплен на шее, копье нацелено для удара. Миланское оружие герцога из превосходнейшей стали сверкало позолотой; попона на лошади была из червленого бархата, удила и стремена, обычно изготовляемые из железа, были сделаны из чистого серебра; кираса так послушно подчинялась всем его движениям, словно это была кольчуга или суконный камзол.

Если де Бусико был встречен гулом одобрения, то герцога наградили бурными рукоплесканиями, ибо представиться зрителям и приветствовать их более изящно, чем это сделал он, было просто невозможно. Рукоплескания стихли лишь после того, как герцог опустил забрало. Тогда раздались звуки труб, соперники приготовились, и арбитры скомандовали: «Вперед, марш!»

Оба рыцаря, пришпорив коней, во весь опор ринулись в бой; каждый нанес другому удар прямо в щит и сломал свое копье; обе лошади вдруг остановились, присели на задние ноги, но тотчас поднялись, дрожа всем телом, однако при этом ни один из противников даже не потерял стремени: они повернули лошадей и поскакали каждый на свое место, чтобы взять из рук оруженосца новое копье.

Едва они приготовились для второй схватки, снова протрубили трубы, и противники бросились в бой, пожалуй, еще стремительнее, нежели в первый раз, однако оба изменили направление своих копий, так что каждый ударил соперника в забрало, сбив с него шлем. Проскочив друг мимо друга, они тут же вернулись назад и раскланялись. Равенство сил было неоспоримым, и все сочли, что эта схватка принесла честь каждому участнику в равной мере. Оба они оставили свои шлемы на поле боя, поручив их заботам оруженосцев, и ушли с обнаженными головами. Де Бусико направился к воротам, через которые въехал на ристалище, а герцог Туренский — к своем шатру.

Шепот восхищения сопровождал герцога. Он был необыкновенно красив: длинные белокурые волосы, кроткие голубые глаза младенца, цвет лица, как у молодой девушки, — всем своим обликом он напоминал архангела Михаила. Королева вытянула шею и низко-низко склонилась, чтобы как можно дольше его видеть; герцогиня Валентина, вспомнив, что ей говорила Одетта, с недобрым предчувствием взглянула на Изабеллу.

Вскоре трубы возвестили, что герцог готов к новому поединку; однако в течение нескольких минут его вызов оставался без ответа, и многим уже казалось, что столь прекрасный турнир на этом и кончится, как вдруг другая труба пропела какую-то незнакомую мелодию. В то же самое время ворота распахнулись, и на ристалище въехал рыцарь с опущенным забралом и со щитом на груди.

Герцогиня Валентина вздрогнула: этот новый соперник был ей неизвестен, и военный поединок, которого она так страшилась, вселял в ее душу смутную, но неистребимую тревогу, которая росла по мере того, как незнакомец приближался к шатру герцога. Подъехав к королевскому балкону, он воткнул копье древком в землю, прижал его коленом и, отпустив пружину, снял с головы шлем. Тут все увидели красивого молодого человека лет двадцати четырех, бледное и гордое лицо которого большинству присутствовавших было незнакомо.

— Привет нашему любезнейшему кузену Ланкастеру, графу Дерби, — поздоровался с ним король, узнавший двоюродного брата английского короля Ричарда. — Граф знает, что и без перемирия, которое наш заморский брат Ричард — да хранит его Господь! — нам предоставил, он был бы желанным гостем при нашем дворе. Посланник наш мессир де Шатоморан уведомил нас вчера о своем прибытии, а он добрый вестник.