В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях - Павел Назаренко

Дело идет к зиме, но холодная поздняя осень со своими частыми дождями дает о себе знать. Наша рабочая бригада работала на строительстве под открытым небом. Дождь моросил целый день. Мы сильно не только промокли, но и промерзли. Возвращаясь с работы в лагерь, мы, с разрешения конвоиров, захватили немного дров, чтобы нагреть барачное помещение, а главным образом к следующему утру высушить нашу одежду. Несмотря на сибирские начавшиеся холода, лагерное начальство нам положенных на зимний период дров не выдавало. С охапками обрезков балок и досок мы отправились в лагерь. От места работ до лагеря было 5–6 километров. Обрезками мы надеялись обогреться у печей и высушить нашу одежду. Наши надежды были напрасны. У входных ворот стояли русские охранники, которые не разрешили нам нести дрова в бараки. Не обращали внимания на наши просьбы. Начали силой забирать охапки обрезков и отбрасывать в сторону. Все обрезки у нас были отняты. Я находился в первом ряду, мне не хотелось отдавать обрезки, которые с большим трудом были донесены мною к лагерю. Разжиревший русак-охранник сильным рывком вырвал у меня обрезки. Рывок был настолько сильным, что я с большим трудом удержал себя, чтобы не свалиться на землю. Этого хама я назвал мерзавцем. Он спешно отнес обрезки в сторону и сказал, что он со мною расправится в карцере.

В то время пока стражар относил обрезки, товарищи хорошо знали, что ожидает заключенного в изоляторе, быстро сделали маскировку.

Я уже находился в последних рядах, в другой одежде и головном уборе. Вернувшийся вахтер напрасно искал меня среди заключенных, всматриваясь в лицо каждому. Вернулись мы в бараки без обрезков.

Обогревались и сушили одежду своей довольно слабой животной теплотой. Не раз нам так приходилось обогреваться и обсушиваться, пока не приходило то время, когда полагалась выдача дров.

Отношение к заключенным конвоиров из представителей порабощенных народов

«Шпионы»? Однажды мы работали небольшой группой по прокладке водопроводных труб к школе в гор. Прокопьевске. Нас выводил и охранял конвой солдат нацменов (Татар). Старший конвоя спрашивает моего соседа. «Слушай, ты шпион? Нам начальник сказал, что вы все шпионы и что вас надо шибко охранять».

— Да нет же, это выдумки вашего начальника, — так ему ответил мой сосед. — Если бы были шпионами, то нас бы держали в тюрьмах. Мы офицеры, а не шпионы.

Конвоир почмокал губами, покачал головой и отошел от нас. Вблизи нашей работы был базар. Хотелось бы купить чеснока и покушать «варенца» (Сгущенное, варенное кислое молоко со сметаной). У некоторых заключенных были небольшие деньги, которые ими были получены за продажу вольным заграничных вещей и чудом уцелевшим от «шмонов» — обысков, которые производились чинами лагерной охраны, а так же и от рук уркачей и блатных. Обращаемся к начальнику конвоя с просьбой отпустить одного из нас на базар купить чеснока.

— А не будешь убегал?

— Нет, не убегу.

— Ну иди.

Пока нас охраняли нацмены, мы каждый день посылали человека на базар за покупкой табака, чеснока и хлеба. При смене конвоя из татар на конвой из русских, нам больше не удавалось ходить на базар за покупками. Вот какая разница в отношениях к нам заключенным со стороны татар и со стороны русских.

Особенной жестокостью отличались вологодцы. Последние часто говорили нам, что вологодский конвой шутить не любит. Шаг вправо, шаг влево считается побегом и мы стреляем без предупреждения. А если кто из нас сделает прыжок вверх? «Молчать, договоришься».

Черт-баба

Наш лагерь был главным поставщиком рабочей силы на шахт-строй в 2–3 километров от нашего лагеря, куда мы ходили на работу под усиленным конвоем. Ходило нас 800–850 человек. От лагеря были свои инженеры, техники, десятники и рабочая сила.

В рабочих бригадах были свои каменщики, плотники, штукатуры, водопроводчики, электрики, жестянщики и др. Над лагерными специалистами были вольные инженеры и техники. Главным руководителем всех строительных работ как в самом Прокопьевске, так и в его окрестностях и всей Кемеровской области, была женщина средних лет, плотного телосложения и очень острая на язык. Когда она, как вихорь, появлялась на роботах, то все начальство трепетало и старалось не показываться ей на глаза, а рабочие лагерники кричали: «Черт баба прилетела!»

У вольных начальников зубы со страха цокотали, как при лихорадке. Звучным и сочные матом она, без стеснения крыла всех.

В этом шахт-строе, окруженном, как и все лагеря, высоким забором, работала бригада вольных рабочих, которые жаловались на свою тяжелую жизнь и мизерные заработки. Один уркаган (без руки) воспользовался этим. Расхвалил лагерную жизнь и предложил одному парню 18–19 лет из бригады вольных рабочих поменяться ролями.

Парень охотно согласился вступить в бригаду заключенных, а уркаган влиться в бригаду вольных. По окончании работ мы построились в колонну. Конвоиры нас пересчитали, а т. к. число нас оказалось таким, каким было и утром, то, ничего не подозревая, пошли в лагерь. Вор-уркаган сразу же сбежал.

В лагере сексоты сразу же донесли, что вор сбежал, но вместо него пришел вольно рабочий парень. Поднялась по лагерю беготня, а так же и терзания парня. За поисками вора была спешно послана погоня, но вора и «след простыл». Лагерная стража бросилась во все стороны искать вора, но не смогли напасть на его след.

Пропал — «как в воду канул». Одну группу лагерной стражи возглавлял старший лейтенант. Ночь была лунная. Со всеми предосторожностями стража окружила в лесу избушку, в которой мог скрываться уркаган-вор. Окна избушки были сквозные и в одном из окон стражник Пушкин, как его величали, заметил силуэт человека, прицелился из винтовки, выстрелил и был уверен, что убил вора.

Вбежали в избушку и на полу увидели убитого не вора, а лейтенанта, Вора в избушке не было ни днем, ни ночью. Ищи его, как ветра в поле. Когда об убийстве лейтенанта, вместо вора, узнали то все лагерники только злорадствовали и долгое время смеялись.

Начальнику ширпотреба (заключенному) было приказано сделать гроб. Гроб был быстро сделан, но одна доска оказалась осиновой. Один из лагерных начальников это заметил и приказал осиновую доску заменить доской из другого дерева, а начальника ширпотреба сразу же отправили в изолятор на 10 суток. Вот тебе и не признающие Бога и чертей, а осины, на которой повесился Иуда Искариотский, побоялись, как гоголевские герои-ведьмы.

Жалобы вольных

Жаловались не только мужчины вольные, но больше всего девушки и женщины, которые работали за забором шахт-строя. Девушки-шахтерки вылезали из шахт похожие но на людей, а на чертой или трубочистов. Были их лица и одежда покрыты слоем угольной пыли.

Истощенные и на черных лицах сверкали глаза и белели зубы. От усталости и истощения с трудом передвигали ноги. А коммунистические горлохваты кричат, что «такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Какой позор, какое кощунство и какое бесчеловечное отношение к такому не человеку, как и сами советские правители. Одно можно сказать, что в СССР все порабощенные народы переносят страшные лишения и живут только моментом. Что случится с ним через час, он не знает. С минуты на минуту он ожидает ареста и пули в затылок.

Многие из них оказались проститутками и страшно сквернословили На наше замечание, что не прилично так ругаться женщине, а тем паче девушке, отвечают, что такие условия жизни, какие им приходится переживать, изуродовали жизнь. Жизнь им не мила а противна и нет желания и дальше жить в таких бесчеловечных условиях. Чем скорее умрем, тем и лучше. А типы вроде «черта бабы» служили для многих белых рабынь примером для подражания.

Боке мой, до чего довела коммунистическая власть своих несчастных женщин белых рабынь. На кого стала похожа советская женщина с того момента, когда она начала шагать мужской дорогой и выполнять все мужские работы. В матерщине и другого рода пошлостях она далеко опередила мужчину.

Однажды я с группой заключенных работали на строительстве на окраине города. К нам подошли три девушки и пели: «Нетути, не-тути нашей Марфушки», меня «нелегкая дернула за язык» и, обращаясь к ним я сказал: «Как вы хорошо поете». Они остановились возле нас и одна из них довольно громко покрыла меня матом самым отборным и обращаясь к своим подругам сказала: «Смотри, смотри, как этот немец хорошо говорит по русски».

Роковой шаг

Лагерь живет своей жизнью. Время проходит, а мысль о побеге не выходит из головы. Группа, которая готовилась к побегу, уже распалась. Мне нужно искать другого верного друга, который бы согласился со мною совершить побег. Был один лагерник, который три раза совершал побег, но каждый раз его ловили. Он имел три фамилии и опять, как мне передали, собирается бежать.