По материкам и океанам - Георгий Кублицкий

Караван шел без перерыва по двенадцати-тринадцати часов в сутки, и можно было только удивляться неприхотливости людей, довольствовавшихся несколькими глотками воды самого отвратительного вкуса, и выносливости верблюдов, которые получали после тяжелого перехода по две горсти проса.

— Если вы когда-нибудь у себя дома захотите получить ту адскую смесь, которую мы здесь пьем, то вот вам простой рецепт, — смеясь, говорил Ковалевский несчастному Ценковскому, которого тошнило от качки и дурной воды. — Возьмите стакан чистой воды, размешайте в ней две ложки грязи, прибавьте соли… Что же еще? Да, гнилое яйцо. А потом настойте эту смесь на горькой полыни, и вы получите превосходный освежающий напиток Большой Нубийской пустыни.

Ковалевский уже привык и к жаре и к постоянной жажде. Он занимался съемкой местности, поднимался с барометром на окрестные холмы, определяя их высоту.

С холмов начальник каравана в подзорную трубу смотрел, не появится ли где полоса темного тумана. Этот туман означал бы приближение самума, или хамсина, вихря африканских пустынь, несущего облака мелкой, всюду проникающей пыли.

Самум начинается нередко с «пения» песков — высокого, металлического звука осыпающихся песчаных холмов, вершины которых начинают дымиться. Сквозь буровато-красную мглу солнце кажется огненным шаром. Ветер усиливается, самум начинает реветь. Люди и верблюды ложатся на землю, задыхаясь, как в раскаленной печи, и чувствуя, как их засыпает песком.

Самое страшное, что самум испаряет воду даже из кожаных мешков. Если это случилось, путникам остается только призывать шейха Абдель-Кедера или сразу готовиться к смерти. Их последний шанс на спасение — верблюжья кровь. Если после того, как верблюд убит, они все же не успеют дойти до колодца, то в песках прибавится еще несколько трупов, высушенных солнцем наподобие мумий. Не зря жители пустынь называют самум «ядом воздуха», «огненным ветром», «дыханием смерти».

К счастью, десять дней, нужных для перехода каравана через пустыню, самум дремал где-то в ее недрах.

Ценковский, страдавший в жару особенно сильно, жалел, что не попытался продолжить путешествие по Нилу, а, выгадывая десять дней, согласился пересечь напрямик Нубийскую пустыню в том месте, где Нил, огибая ее, делал огромную петлю.

А ведь как славно началось их африканское путешествие! Они плыли по Нилу сначала на пароходе до первого порога, потом на парусной барке. Во время остановок ботаник собирал коллекции. А здесь? Ковалевский — горный инженер, геолог, ему и в пустыне много дела. Но что делать тут ботанику? Хорошо, что переход уже кончается, Нил где-то близко.

Посланный вперед нарочный вернулся со свежей нильской водой. Как ее пили! Вместе с нарочным прилетел коршун — первое живое существо за весь переход через пустыню. Как видно, хищник ждал, что человек, за которым он летел, сложит свои кости в раскаленных песках.

Караван вышел на пригорок, откуда уже можно было различить голубоватую полосу Нила, купы пальм и серые стены арабской деревушки. Верблюды с ревом рвались к реке. Ничто не могло их удержать.

Ковалевский поздравил своих спутников.

— Друзья, мы выбрались из могилы, — сказал он. — Да, да, Нубийская пустыня — это могила. Даже хуже — в ней не заметно той микроскопической жизни, которая есть во всякой могиле. Но не всегда бывает она такой. Спросите-ка проводников, да и наш уважаемый Лев Семенович подтвердит… Примерно раз в десять лет проносятся над ней хорошие, настоящие дожди, и тогда не узнаете вы этой могилы: зелень, птицы, стада, пригнанные на обильные пастбища. Если природа так быстро может исторгнуть ее из рук смерти, то и человек, силою труда и времени, может достигнуть того же.

В приречном городке Бербере, куда караван пришел после четырех суток почти непрерывного движения вдоль Нила, Ковалевский должен был снова сменить верблюдов на лодки или барки. Но хотя он приехал по приглашению египетских властей, местные чиновники после разговора с переводчиком всячески старались помешать дальнейшему путешествию.

— Поверьте, лодок у нас нет, и я сам хотел бы превратиться в барку, чтобы везти вас! — клялся берберский чиновник, прижимая руки к груди. — Но это невозможно, и я готов нести каждого из вас на плечах… на своих плечах…

Однако чиновник попусту тратил красноречие: путешественник был настойчив и добился, чтобы ему дали две барки. На них — где под парусами, где бечевой — и отправился он вверх по реке. Возле Хартума, места слияния Белого и Голубого Нила, у левого берега вода была беловатой, илистой, у правого — более светлой, голубовато-зеленой.

В Хартуме Ковалевский встретил иезуита отца Рилло с кучей миссионеров. Святой отец прибыл сюда по поручению самого папы римского. Лицемерный, ловкий иезуит мало заботился о проповеди слова божьего. Ковалевский, поговорив с ним, записал: «У Рилло много других замыслов, в число которых если и входит религия, то только стороной, как средство, а не как цель». Святой отец и его помощники разведывали, разнюхивали, где и чем можно поживиться. И не в дом ли отца Рилло незаметно проскользнул переводчик русского путешественника, чтобы в комнате, где висит распятие и много говорят о боге, рассказать святому отцу, что упрямец из далекой северной страны, несмотря на ловко подстраиваемые ему помехи, не бросает мысли о проникновении в самые сокровенные места африканского материка…

От Хартума барки Ковалевского повернули вверх по Голубому Нилу. Маленькая флотилия то и дело спугивала крокодилов. Эти твари обычно выползают на солнышко в полдень и нежатся на песке до вечера, временами открывая желтые, усеянные страшными зубами пасти.

К воде подходили стада серн и диких ослов. Потом начались песчаные отмели, почти невидимые из-за множества птиц. То были мириады журавлей, торопившихся покинуть Африку раньше, чем начнется период тропических ливней.

Все ночи до рассвета беспокойно кричали птицы, разгоняя сон. Кто знает, может быть многие из них полетят на просторы российских равнин… Пусть же принесут они туда весть, что русский флаг впервые отражается в водах Голубого Нила!

Уплывали назад берега, где в девственных лесах, густо опутанных лианами, мелькали попугаи, резвились проворные мартышки. Жители редких прибрежных селений предлагали купить этих забавных зверьков. Обезьянка стоила всего шесть копеек!

А ловили мартышек очень просто. Африканский охотник не гоняется за проворным зверьком, не ставит ловушки и силки. Наполнив жбан подслащенным пивом, он ставит посудину в лесу на видное место, а сам прячется где-нибудь поблизости.

Обезьяны взволнованы, их разбирает любопытство: что за незнакомый предмет торчит посреди поляны? Вот спрыгнула с дерева одна — и бочком, бочком к жбану. За ней другая, третья — и пошел пир горой.

Пьяные обезьяны визжат и дерутся до тех пор, пока хмель не свалит их на землю. Охотник только того и ждал. Несколько минут — и сонные животные уже связаны крепкими веревками. Проспавшись, обезьяна видит, что попала в плен, кричит, кусается, рвется на свободу. Горькое похмелье…

На привалах Ценковский трудился без отдыха, собирая гербарии. Что за раздолье ботанику в тропическом лесу, в этом живом зеленом музее! Ковалевский тоже увлекся поисками редких растений.

— Лев Семенович, дорогой, посмотрите, как хорошо здесь! Природа раскинулась широко, на русский лад. Это вам не Египет. Там у нее взяли, вымучили все, что она могла дать.

Ковалевский уводил ботаника все дальше от реки, где негры и арабы стаскивали с мели барку. Только рев льва заставил ученых поспешить обратно к Нилу.

Львов на барках побаивались. Не так давно, рассказывали местные жители, эти хищники растерзали возле самой реки пять человек и несколько вьючных мулов.

Рассказ этот особенно напугал лоцмана экспедиции. И когда однажды вечером вблизи стоянки барок послышалось рычанье львов и замелькали тени зверей, лоцман в панике закричал, что надо побыстрее отчаливать от берега. Но Ковалевский остановил его и потребовал, чтобы сначала сосчитали людей. Так и есть: несколько человек отсутствовали.

Стали кричать. Никакого ответа, только львы после нескольких минут молчания зарычали еще яростнее. Уж не попали ли несчастные арабы им на ужин? Но тут разглядели в темноте кучку людей, несущихся по отмели быстрее ветра.

Впрочем, на отмелях тоже было небезопасно. Как-то арабы бечевой тянули барку, бредя по колено в воде. Вдруг один из них вскрикнул, взмахнул руками и исчез под водой. Мелькнуло его лицо с вылезшими на лоб глазами и судорожно раскрытым ртом.

Опомнившись, люди стали кричать, стрелять из ружей в воздух, бросать веревки туда, где клокотала и пенилась окровавленная вода. Шум испугал крокодила. Араба вынули из воды. Нога его была раздроблена острыми зубами, он был мертвенно бледен от потери крови.