Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел

Но я ему не поверил. Все это больше смахивало на подготовку к воровству.

– Тим сказал, в нем что-то все время мигает, – объяснил Уинстон, однако выглядел при этом весьма смущенным.

Компьютер был соединен со стеной стальным тросиком, и Уинстон как раз собирался его перекусить. Я догадался, потому что заметил у него в руках нечто вроде пассатижей.

– Это Тим попросил тебя исправить? – поинтересовался я.

– Да. Ты что, не знал? Я очень хорошо разбираюсь в компьютерах.

Не знал.

– У нас есть специальный компьютерный отдел, который занимается этим.

– Ну и что? Думаешь, мне нельзя?

– Уинстон.

– Что?

– Тим не просил тебя наладить его компьютер.

– Ну, намекнул.

– И ты в компьютерах ни черта не смыслишь.

– Еще как смыслю.

– Уинстон…

– Во всяком случае, знаю, за сколько их берут. – Он пожал плечами: мол, вот и разгадка шарады. – Но ты ведь не побежишь на меня доносить?

– Уинстон, зачем ты воруешь компьютеры?

Идиотский вопрос: какой смысл задавать его вору? Почему люди испокон веку крадут? Конечно, чтобы добыть денег. Но при чем здесь Уинстон – ходячая бейсбольная энциклопедия и во всех отношениях приятный парень? Почему именно он?

– Не знаю. Иногда мне кажется, что так надо.

– Господи… Уинстон!

– Знаешь, сколько стоит «Джи-4»? Я тебе скажу: за подержанный дают три тысячи. Хороши бабки?

– Но это же противозаконно.

– Да. Вот ты меня и застукал.

– Я видел, как ты крадешь компьютер. Что мне теперь прикажешь делать?

– Пожури меня и скажи, чтобы я больше так не поступал.

– Уинстон, я сомневаюсь, что ты…

– Послушай, компьютер на месте, я никому не нанес никакого ущерба.

– Ты это делаешь впервые?

– Разумеется.

Тут я припомнил, что у нас время от времени исчезали компьютеры. Вот почему их начали прикреплять к стенам стальными тросиками.

– Знаешь, – продолжал Уинстон, – мне будет очень неудобно, если ты проговоришься.

Я почувствовал себя неуютно. И немного разнервничался. Передо мной стоял Уинстон – мой товарищ по бейсбольному трепу и человек, который приносил мне почту. Но он же – вор, который поздно вечером забрался в чужой кабинет с кусачками в руках. Я подумал: а могли ли эти кусачки в случае необходимости послужить оружием? И решил: очень даже неплохим.

– Давай обо всем забудем. Хорошо, Чарлз? Обещаю, больше не буду.

– Позволь секунду подумать.

– Конечно. – Прошла секунда, другая, и он добавил: – Я тебе скажу, почему твой благородный порыв может обернуться для меня геморроем. Не только потому, что меня выпихнут с работы. В принципе, это не самое главное. Я буду с тобой откровенен. Ладно?

– Ладно.

– Главное вот в чем. – Он плюхнулся на стул Тима. – Присаживайся, а то такое впечатление, что ты собираешься выпрыгнуть в окно.

Я сел.

– Дело в том…

Уинстон помедлил.

– Ничего особенного, – успокоил он меня. – Просто я был наркоманом.

– И только?

– Ну хорошо, хорошо, я продавал на тусовках наркотики.

– О!

– Только не пялься на меня так: я толкал не Г, а преимущественно Э[19].

Я стал вспоминать, с каких пор наркотики стали называть буквами алфавита. Интересно, хватает нашей азбуки на все известные травки?

– Я этим занимался в колледже. – Уинстон поскреб татуировку на руке. – Лучше бы пахал в школьном кафетерии. Куда проще.

– Сколько тебе дали?

– Десять. А отмотал пять. Пять с половиной в Синг-Синг[20]. Но показалось, сто.

– Сочувствую, – сказал я, хотя не совсем понимал почему: из-за того ли, что Уинстон когда-то загремел в тюрьму, из-за того ли, что застукал его на краже компьютера, влекущей за собой новую отсидку, или из-за того и другого.

– Сочувствуешь? И только-то? А между тем, речь идет о несостоявшейся карьере. Я выбыл из жизни, отстал от ровесников на шесть лет. Не получил диплома колледжа. Не приобрел профессионального опыта, кроме расстановки книг на полке в тюремной библиотеке, но это, я думаю, не в счет. Даже если бы я окончил колледж, никто не пригласил бы меня на ответственную работу. Мой зачетный балл[21] на первом курсе был 3,7, а теперь я так низко пал, что разношу почту.

– А про тебя знают, что ты мотал срок?

– Здесь?

– Да.

– Естественно. Надо почаще заходить в экспедицию. Коллектив – мечта правозащитника: два бывших жулика, два дебила, бывший наркоман и бывший алкан. Последний, кстати, контролер качества.

– А почему ты не вернулся в колледж, когда вышел на свободу?

– А кто заплатит за мое образование – ты?

Вот как он повернул.

– Я освобожден условно-досрочно. Для таких, как я, установлены всякие правила: нельзя без разрешения уехать из штата. Дважды в месяц нужно встречаться с офицером полиции, курирующим досрочно освобожденных. Нельзя общаться с теми, о ком известно, что они замешаны в преступлениях. И… да, конечно, нельзя умыкать компьютеры. Так что я могу погореть очень сильно. Но с другой стороны, есть еще одно правило – освобожденным условно-досрочно не дают заработать как следует. Знаешь, сколько мне платят за то, что я разношу почту?

Мы могли обсуждать обожаемый нами спорт, но в социоэкономической сфере стояли на разных полюсах. Уинстон имел судимость, а я нет. Я занимал ответственный пост, а он служил разносчиком почты.

– И сколько на твоем счету компьютеров?

– Я же тебе сказал, это в первый раз.

– В первый раз попался. А сколько раз не попадался?

Уинстон откинулся назад и согнул в локте руку – ту, в которой держал кусачки.

– Пару раз, – пожал он плечами.

– Допустим. – Я внезапно почувствовал сильную усталость. Потер лоб и посмотрел на кончики ботинок. – Не знаю, что с тобой делать. – То же самое я мог бы сказать обо всем другом.

– Почему не знаешь? Прекрасно знаешь. Я открыл тебе душу. Признаю: вел себя глупо. Обещаю: больше не повторится.

– Ну хорошо. Я никому ничего не скажу.

Трудно объяснить, отчего я принял такое решение. Может, оттого, что был вором не меньше Уинстона. Ведь я взял деньги из фонда Анны. Поздно вечером, когда меня никто не видел. А разве воровской закон не гласит: «Никогда не сдавай товарища»? И Уинстон отпустил бы меня с миром, окажись я на его месте.

– Спасибо, – произнес он.

– Но учти: если я услышу, что у нас снова пропал компьютер…

– Послушай, я хоть и вор, но не дурак.

«Что верно, то верно, – подумал я. – Дурак – это я».

Сошедший с рельсов. 17

Папа…

Слово, которым я не мог наслушаться днем, безмерно пугало среди ночи. Оно звучало, как пожарная тревога в кромешной темноте кинотеатра во время демонстрации фильма, – обычное дело в домашней драме с участием меня, Дианы и зеленоглазой женщины.

– Папа!

Я окончательно проснулся и кубарем скатился с кровати.

Мгновенно вспыхнула паника. Я всеми силами пытался ее отогнать и сосредоточиться на чисто физическом действии: босиком преодолеть холодный неосвещенный коридор.

И добежать до комнаты Анны.

Я врубил свет – пока одна рука нащупывала выключатель, другая уже тянулась к дочери. И хотя яркое электричество заставило меня зажмуриться, я успел заметить, как ужасно выглядела Анна – у нее случился диабетический шок.

Глаза закатились и смотрели теперь на ту часть мозга, которая содрогалась от недостатка сахара, тело дергалось в непрекращающемся приступе. Я обнял дочь и почувствовал под ладонями испуганную куклу – одну сплошную дрожь. Но если Анна и боялась, то не могла выразить это словами.

Я что-то крикнул, она не сумела крикнуть в ответ. Потряс ее голову, шепнул ей на ухо, легонько шлепнул по щекам – никакой реакции.

Меня учили, что следует делать в подобных ситуациях. Натаскивали, предупреждали, повторяли. Но я не мог вспомнить ни единого слова.

Знал только, что в красной, как пожарная машина, коробке хранится шприц. Должен быть в шкафу на кухне внизу. Необходимо наполнить его коричневым порошком, который тоже имеется в коробке. Затем вода – добавить некоторое количество воды.

Все это промелькнуло в мозгу, и я понял общий смысл происходящего. Пугающий и безжалостный.

Моя дочь умирала.

Внезапно у меня за спиной оказалась Диана.

– Укол, – то ли сказал, то ли простонал я.

Но она уже держала в руке шприц. И на мгновение я ощутил прилив любви к этой женщине – той, на которой женился и с которой произвел на свет Анну. Даже объятый ужасом, я готов был упасть на колени и заключить жену в объятия. Она спокойно прошла в ванную Анны и прочитала напечатанные жирным шрифтом инструкции, а я в это время держал дочь на коленях, качал и нашептывал, что все будет хорошо. «Не бойся, Анна, все обойдется. Не бойся, родная». Я слышал, как в ванной бежит вода. Затем, встряхивая шприц, возвратилась Диана.

– Как можно глубже, – сказала она мне. – Надо проколоть жировую прослойку и попасть в мышцу.