Отцеубийца - Александр Казбеги

– Если олень обречен, зачем медлить? – шепнул он. – Стреляй, а то Иаго там один дожидается нас…

– Да, правда… Зачем медлить с обреченным! – сказал Коба и прицелился.

В эту минуту олень отошел от дуба и, разозлившись на то, что его сила встретила долгое сопротивление, снова яростно ринулся к дереву, но не достиг его… грянул выстрел, олень упал на передние ноги и после слабой попытки встать свалился на землю.

– Победа твоей деснице! – крикнул Торгва, подбежал к оленю и перерезал ему горло ножом.

Олень скосил на него свои умные глаза, жалобно взревел, несколько раз судорожно вздрогнул и испустил дух.

Коба слыл хорошим охотником, и немало оленей пало от его мажары, но не было случая, чтобы он не жалел убитого зверя или убил бы его просто ради скуки. И теперь он угрюмо чистил свое ружье, в то время как его товарищ, весело напевая, свежевал оленя.

Бывало и так, что Коба целыми часами сидел с нацеленным ружьем и, забывшись, любовался резвящимся перед ним зверем.

– Помоги мне, не могу одолеть тушу! – окликнул его Торгва, исполосовав ножом шкуру оленя.

Коба отложил ружье, медленно подошел и опустил руку на убитого оленя.

– Ты посмотри, Торгва, какие у него большие рога! – воскликнул он.

Они быстро освежевали оленя, вырезали внутренности, вынули сердце и легкие и отделили шашлычное мясо. Тушу разрезали на куски, завернули в шкуру. Вьюк окурили порохом, чтобы отпугнуть хищных зверей, и пошли обратно к своей стоянке.

Вдруг Торгва остановился и с досадой хлопнул себя по колену.

– Что с тобой? – спросил Коба.

– Эх, ну и сглупил же я! Забыл взять требуху!

– А на что она тебе?

– Сварить бы ее для Иаго, навар хороший, полезный, силы придает больному.

Торгва вернулся, распотрошил требуху, хорошенько промыл ее в родниковой воде и вскоре догнал товарища.

Иаго все еще спал глубоким сном. Друзья бесшумно набрали хворосту, развели огонь, соорудили треножник, подвесили к нему котел, в который опустили требуху пополам с мясом, и стали варить суп для Иаго.

Потом они нарезали густых веток и устроили из них навес над Иаго, которого так пригрело солнце, что все его лицо было покрыто жемчужинками пота.

Сами они улеглись поодаль и, устав от стольких трудов, сладко заснули.

Солнце склонилось к западу, мягко подул вечерний ветерок и разбудил Иаго. Впервые после ареста ощутил он живительную силу сна под открытым небом. Он чувствовал себя свободным, бодрым и жадно глотал душистый вольный воздух.

Каждая травинка, каждый цветок, вся природа манила его взор и радовала сердце.

Надышавшись свежим воздухом, он почувствовал приступ сильнейшего голода. Его ослабевшее тело требовало подкрепления.

Но голод отступил на задний план, когда он ощутил в полной мере свою свободу, когда понял, что не сегодня-завтра он будет со своей возлюбленной Нуну. Он не мог усидеть на месте, вскочил и сбежал под гору к роднику, освежил лицо и голову чистой водой.

К нему спустились проснувшиеся товарищи. Все трое обнимали друг друга, целовались, поздравляли со счастливым исходом дела.

Успокоившись, вернулись к костру, уселись вокруг него. Запах шашлыков пробудил голод, и они ели так, как только могут есть голодные люди – молча, без слов. Только время от времени предупреждали Иаго, чтобы он был умереннее, так как его желудок отвык от мясной пищи.

Утолили голод.

Иаго стал тревожиться, ему поскорее хотелось узнать про свою Нуну, которая, как он думал, все глаза проглядела, ожидая его

Но Коба как назло молчал и сам не начинал беседы.

Зачем он молчит, зачем мучает меня? – думал Иаго.

С чего начать? Как рассказать ему, что Нуну похитили? – думал Коба.

Оба были смущены. В конце концов Иаго не выдержал, спросил:

– Коба, почему не расскажешь о себе?

– Что рассказывать?… Убил человека, кровь за мною, пришлось бежать.

– Кого же ты убил, когда? – встревожился Иаго.

– Разбойника одного.

Если бы Иаго был сыном другой страны, он принялся бы наставлять друга на путь истинный, упрекать его за неосмотрительность, но он был мохевцем и хорошо знал, что наставлениями и упреками делу не поможешь, и это было бы пустословием. Поэтому первая его мысль была – как помочь побратиму, как продлить его жизнь и уберечь его от кровной мести? Ему захотелось узнать, как случилась беда: убил ли он разбойника из-за угла, трусливо, или это произошло в храброй, схватке, как подобает мужчине, сыну отважного народа?

Все это было очень важно, и потому Иаго спросил с дрожью в голосе:

– За что убил? Как это случилось? – и весь обратился в слух.

– Шел на охоту. Услышал в лесу женский крик. Свернул туда. Вижу, – несколько мужчин набросились на женщину. Я кинулся на помощь, ну, и прикончил одного.

– Мужчине всегда подобает поступать по-мужски! – радостно воскликнул Иаго.

Торгва, желая оставить побратимов одних, забрал посуду и пошел мыть ее к роднику.

– По нынешним порядкам, сам знаешь, нельзя мне оставаться дома, я и ушел! – сказал Коба, когда они остались одни.

– Что ж, будем жить вместе! – воскликнул Иаго.

– Твой арест не давал мне покоя. Торгва – тоже мтиул, тоже человека убил. Вот мы и сошлись, побратались и порешили тебя спасти. Торгва знал кое-что о тюремных порядках, да и святой Гиваргий нам помог.

– Разве вы знали, в какой камере я сижу? – спросил Иаго

– Нет! Через ту камеру мы хотели пробраться в тюрьму, а там уж надеялись как-нибудь управиться.

– Я всегда знал, что ты храбрый мужчина, – сказал Иаго.

Они помолчали.

– Почему ни о чем больше не рассказываешь? – спросил Иаго.

– О чем тебе рассказать? – Коба опустил голову.

– Расскажи о чем-нибудь, прошу тебя!

– О чем могу я рассказать тебе, кроме как о злосчастной судьбе нашей… Душат нас, душу вытягивают заживо, а мы все молчим.

– Да, просто не знаешь, что и думать! В баб, что ли, все обратились?…

– Не знаю, нет… Только жить нам больше нечем.

Опять наступило молчание.

– Расскажи еще! – снова нарушил молчание Иаго.

– О чем?

– О ней! – крикнул он.

– О ком? – Коба отвел глаза.

– Разве не догадываешься, о ком спрашиваю?… Почему ты скрытничаешь со мною? Человек должен уметь достойно встречать и горе, и радость. Не бойся, говори мне все, что знаешь!

– Да, ты прав! Незачем скрывать от тебя: Нуну похитили! – и Коба умолк.

Иаго долго не мог вымолвить ни слова.

– Кто похитил? – хрипло спросил он.

– Гиргола.

– Гиргола? – медленно повторил Иаго и заскрежетал зубами.

– Тогда же и убил я осетина! – сказал Коба.

– О-о! Попадись он мне когда-нибудь в руки, будет его рвать первым материнским молоком!

Долго еще неистовствовал Иаго. Коба его успокаивал.

– Не подобает мужчине горевать впустую.

– Да, да, я ему отомщу, так отомщу, что он и очнуться не успеет!

Иаго постепенно овладел собой. Он попросил Кобу рассказать ему все подробно.

И Коба ничего не утаил. Иаго узнал, что похитители Нуну в Аршской крепости. Услышал он и о любви самого Кобы, которого подлый поступок Гирголы вынудил стать человекоубийцей и разлучил с любимой.

Долго беседовали друзья и порешили действовать сообща: похитить своих возлюбленных и, поскольку оставаться в родных местах им больше невозможно, уйти к Шамилю.

Тем временем вернулся и Торгва.

– Торгва! Ты, оказывается, побратим Кобы, будь же отныне и моим побратимом, – обратился к нему Иаго.

– Если изменивший тебе вступит в битву с врагом, – пусть переломится у него меч! – ответил Торгва и, вынув пулю из газыря, протянул ее Иаго.

Тот, в свою очередь, дал ему пулю, и оба произнесли:

– Пусть десница моя служит твоей деснице, мои глаза – твоим глазам, мои ноги-твоим ногам, а изменника пусть покарает Ломиси!

– Аминь! – тихо произнесли все трое. Обменявшись пулями, Иаго и Торгва трижды поцеловались и обнялись.

Луна, плывшая по синему простору неба, была участливой свидетельницей братского союза.

Друзья решили не покидать этого удобного для них места до тех пор, пока окончательно не окрепнет Иаго; потом, похитив своих возлюбленных, они переправятся прямо в Галашку.

Так жили они, добывая себе пищу охотой, а ожесточенный Гиргола не давал покоя окрестным пастухам, ища след Иаго. Все его старания не приводили ни к чему, он бесновался и вымещал злобу на самих пастухах. Он успел уже задержать десятка два ни в чем не повинных людей.

Как-то раз в Нарозанских горах пастухи согнали овец и приступили к дойке, как вдруг послышался конский топот и двадцать казаков во главе с Гирголой подъехали к ним.

Пастухи повскакали с мест, приветствовали их и по горскому обычаю попросили быть гостями.

– Кто у вас главный пастух? – грозно спросил Гиргола, даже не поблагодарив пастухов за приветливую встречу.

– Я, – выступил из толпы статный, еще молодой мужчина в архалуке и тушинской шапке, ловко сдвинутой набок.