Но и я - Дельфин де Виган

Я знаю, что Но думает о них, однако мы никогда об этом не говорим. Вечерами я часто застаю ее у окна — прижавшись лбом к стеклу, она смотрит в темноту, и я не имею ни малейшего представления о том, что происходит у нее в голове, ни малейшего.

25

Событие дня — Аксель Верну постриглась очень коротко, лишь спереди оставив длинную прядь светлых волос. Она стоит на крыльце вместе с Леа, смеется, вокруг них толпа мальчиков, небо совершенно синее, и холод собачий. Было бы гораздо проще, если бы я не отличалась от них, носила бы обтягивающие джинсы, браслеты с амулетами, лифчики и все такое. Но, увы!

Мы сидим в классе, не издавая ни звука. Мсье Маран выкликает фамилии, у него высокий голос, он бросает беглый взгляд на очередного ученика, ставит крестик в журнале.

— Педразас — здесь, Ревийер — здесь, Вандерберг — здесь, Верну — отсутствует.

Аксель поднимает руку:

— Мсье Маран, я здесь!

Он смотрит на нее с выражением легкого отвращения.

— Я вас не знаю.

Секундное замешательство, голос Аксель начинает дрожать.

— Это я, Аксель Верну.

— Что с вами стряслось?!

По классу проходит волна. У Аксель наворачиваются слезы на глаза, она опускает голову. Я терпеть не могу, когда людей унижают вот так, за здорово живешь. Я наклоняюсь к Лукасу, говорю ему, что это отвратительно, и на этот раз это именно то, что я действительно хочу сказать.

— Мадемуазель Бертиньяк, у вас какое-то важное замечание?

У меня не больше десятой доли секунды, чтобы решиться. Мне недостает мужества, апломба, если бы только я была оснащена функцией «возврат на десять минут назад», меня бы это вполне устроило.

— Я сказала, что это отвратительно. Вы не имеете права так говорить.

— Адвоката будете изображать в зале наказаний, мадемуазель Бертиньяк, соберите вещи.

Ни в коем случае нельзя испортить свой выход. Не самый лучший момент запутаться в собственных ногах или наступить на шнурок. Я собираю вещи, считаю шаги, двадцать шесть, двадцать семь до двери, я выхожу, глубоко вдыхаю, я гораздо взрослее, чем кажется.

В конце занятий Аксель хватает меня за руку, говорит «спасибо», всего секунда, но этого достаточно, я все прочла в ее глазах.

Сегодня Но ждет меня перед входом в лицей, мы договорились пойти к Лукасу, на ней мамин зеленый пуловер, волосы собраны заколкой, кожа стала гладкой, Но очень красивая. Лукас присоединяется к нам, поздравляет с боевым крещением, целует Но как старую знакомую, я чувствую болезненный укол в сердце, втроем мы направляемся к метро.

Повсюду картины, персидские ковры, антикварная мебель. Гостиная огромна, дизайн тщательно продуман, все в этой квартире устроено с шиком, но вместе с тем у каждой комнаты заброшенный вид театральных декораций, будто вся обстановка не настоящая. Как-то вечером, в прошлом году, вернувшись из школы, Лукас нашел письмо от отца. Тот, не говоря никому ни слова, много недель готовился к отъезду и однажды утром подхватил чемодан и был таков. Он сел в самолет и больше домой не возвращался. В письме он просил прощения, говорил, что Лукас поймет позже. Несколько месяцев назад мать встретила другого мужчину, Лукас его ненавидит, тип из тех, кто всегда прав, никогда не извиняется из принципа и считает всех вокруг идиотами. Они чуть не подрались, и не один раз, так что мать переехала к «типу», в Нейи. Она регулярно звонит Лукасу и время от времени приезжает на выходные. Отец шлет из Бразилии деньги и письма.

Лукас показывает квартиру, Но следует за нами, задает вопросы — что он ест, как может жить один в такой огромной квартире, не хотелось ли ему тоже уехать в Рио-де-Жанейро, за отцом?

Лукас показывает нам фотографии отца разных лет, макет кораблика в бутылке, который они сделали вместе, когда Лукас был маленький, японские гравюры, оставшиеся после отца, его коллекцию ножей. Их очень много — большие, маленькие, финки, кинжалы, охотничьи, со всех уголков земного шара. Рукоятки тяжело ложатся в ладонь Но, тонкие лезвия остро сверкают, она достает их один за другим, вертит между пальцами, гладит дерево, слоновую кость, рог. Я вижу, что Лукас боится, как бы она не поранилась, но не решается сказать, позволяет ей забавляться, и я тоже, у нее это ловко получается, можно подумать, она всю жизнь этим занималась, и ей совсем не страшно. Наконец Лукас предлагает нам перекусить, Но убирает ножи в коробку, я до них так и не дотронулась.

Мы сидим за кухонным столом, Лукас достал печенье, шоколад, стаканы, я смотрю на Но — на ее руки, запястья, черные волосы, бледные губы, она такая красивая, когда улыбается, несмотря на отсутствие зуба.

Потом мы слушаем музыку, развалившись на диване, сигаретный дым окружает нас облаком, время останавливается, мне кажется, что гитары парят над нами, и мир принадлежит нам.

26

По совету отца Но сходила в социальную службу, которая вела ее дела. Она собрала необходимые справки и теперь два раза в неделю посещает центр помощи молодым женщинам, оказавшимся в очень трудной ситуации. Там она может свободно пользоваться телефоном, ксероксом, компьютером. Там есть кафетерий и дают талончики на обед. Она начала искать работу.

Отец заказал дубликаты ключей, и теперь Но уходит и приходит когда ей вздумается. Она часто обедает в «Бургер Кинг», потому что там дают сдачу с обеденных талонов, и этой мелочи хватает ей на сигареты. Она звонит по объявлениям, ходит по магазинам в поисках вакансии, но возвращается обязательно засветло. Много времени она проводит с мамой, рассказывает ей о своих поисках и еще бог знает о чем, только маме удается ее разговорить. Иногда задашь Но вопрос и видишь, как меняется у нее лицо, она делает вид, будто не слышала, а иногда вдруг начинает говорить в самый неожиданный момент, когда мама готовит еду, или моет посуду, или я делаю уроки, то есть когда Но не в центре нашего внимания и на нее никто не смотрит.

Сегодня отец задерживается. Мы сидим втроем на кухне, мама чистит овощи (что само по себе уже событие), я листаю журнал. Мама задает вопросы — не автоматические вопросы, заранее записанные на пленку ее сознания, а самые настоящие, живые, ей действительно интересно. Меня это немного раздражает, а Но начинает рассказывать.

Ее мать изнасиловали, когда той было пятнадцать лет. Их было четверо. Они вышли из бара в тот самый момент, когда она ехала на велосипеде по обочине деревенской дороги. Они силой затащили ее в машину. Когда она поняла, что беременна, для аборта уже было поздно. Денег же, достаточных, чтобы отправить ее в Англию, где на этом сроке еще могли помочь, в их семье никогда не водилось. Родилась Но в Нормандии. Ее мать зовут Сюзанн. Когда живот стал заметен, она бросила школу и больше туда не вернулась. Она не стала подавать судебный иск, чтобы избежать еще большего позора. После родов Сюзанн устроилась уборщицей в местный супермаркет. Она никогда не брала Но на руки. Не могла заставить себя дотронуться до нее. До семи лет Но воспитывали дед с бабкой. Сначала на нее показывали пальцем, перешептывались за спиной, отводили глаза, вздыхали и предрекали худшее. Вокруг них образовалась пустота, об этом Но рассказывала бабушка. Это она водила ее всюду — на рынок, в церковь, в школу. Крепко держа внучку за руку, старая дама переходила дорогу с высоко поднятой головой и прямой спиной. А потом все как-то забылось. Но уже не помнит, знала ли она с самого начала, что Сюзанн — ее мать, во всяком случае, она никогда не звала ее «мама». Мать никогда не садилась за стол ни рядом с ней, ни напротив. Она хотела, чтобы Но не существовало или чтобы она оказалась где-нибудь далеко-далеко. Она никогда не называла дочь по имени и не обращалась к ней прямо, всегда говоря о ней в третьем лице — «она», «эта».

Вечерами Сюзанн уходила гулять с местными парнями-байкерами.

Дед и бабка обращались с Но как с дочерью. Они достали с чердака игрушки и одежду, покупали книжки с картинками, обучающие игры. Когда Но говорит о них, у нее меняется голос, на лице появляется легкая улыбка, будто она слушает музыку воспоминаний, которая делает ее беззащитной. Они жили на ферме. Дед занимался огородом и разводил птицу. В восемнадцать лет Сюзанн встретила на дискотеке одного мужчину. Он был старше ее. Его жена погибла в автокатастрофе, она была беременна, ребенок так и не родился. Мужчина работал в Шуази-ле-Руа, в охранной фирме, неплохо зарабатывал. Сюзанн, с ее длинными черными волосами, в неизменных мини-юбках, была очень хороша собой. Он предложил отправиться с ним в Париж. Они уехали следующим летом, а Но осталась на ферме. Сюзанн так и не вернулась за ней. Когда Но пошла в подготовительный класс, умерла бабушка. Однажды утром она поднялась на деревянную лестницу, чтобы набрать яблок, она еще не заготовила пюре, и упала ничком, словно большой пакет с конфетами. Так и лежала на спине в своей кофте с вышитыми цветами. Изо рта стекала тоненькая струйка крови. Глаза были закрыты. Стояла жара. Испуганная Но побежала за соседями.