За чертой - Сергей Рафальский

Гроза

Скупые воды льются соннопод раскаленные пескии пахнет плотью утомленнойот разметавшейся реки.По берегам, в дыму и зное,фаллические тополявонзает небо грозовоев нетерпеливые поля,и напряженную, как телов предэкстатическом плену,колышет полдень онемелыйобманчивую тишину…И в этот час — глухой и странный —по увядающим лугамона крестьянкой безымяннойодна приходит к берегам.Из-за кустов, раскрыв колени,для настоятельной нужды,глядит с усталым вожделеньемна зелень сонную воды.Потом расталкивает позыи раздеваясь над рекой,сотрет нечаянные росыподолом юбки холщевой…И торопливо подымаяк плечам — с рубашкой — наготу,в воде — как в небе — отражаетАстарты черную звезду.Все тот же мир обыкновенныйи день томительный не нов,но облака киприйской пенойтекут у низких берегов.И в белизне предельно голыйот загорелых ног и рук,ее мужицкий круп тяжелый,как солнце, озаряет луг!И не понять — она ль, иная ль —по раскаленному песку,как полдень огненный, нагая,сошла в счастливую реку.По опрокинутой лазурина камыши и на песоклетят блистающие бурииз-под ее проворных ног.Как будто в радужной зарнице,на колеснице золотоймифологические птицыее проносят над рекой.В тоску немотную природыкак бы нисходит с высотыи лижут жаждущие водыплоть сокровенной наготы.Растенья дышат учащенно,едва коснется их онаи на земли сырое лоновыбрасывают семена.Срывают птицы писк и пеньев томленьи падая на луг,и камни в муках вожделеньязовут неведомых подруг.И кажется — она причиной,что — покрывая небеса —спиной косматой над равнинойприподымается гроза,что где-то там, в степях лазури —освобожденные от путсамцы взбесившиеся бурив тупом неистовстве ревут.Но гроз безумием нежданным,громов рычаньем, сметенав холсты крестьянки безымяннойопять скрывается она.И прочь уходит торопливо,а вслед за ней бегут луга,летя по ветру рвутся ивы,река ломает берега.И громовые ураганысвергаются среди полей,как будто с облаков Титанына землю прыгают за ней…И я из-под ракит укромныхпустые удочки собрав,бегу за ней чрез луг огромныйв толпе с ума сошедших трав.А за спиной моей, как крылья,шумят и плещут тополя,и кажется, что без усильянавстречу движутся поля.И кажется, открылось взглядамнемыслимое бытие:доверчиво со мною рядомбежит различное зверье.Но сквозь дожди и ураганыто видимый, то невидим,переграждает символ странныйнадежды — мне, дорогу — им.И тополя, крылом махая,садятся где-то на поля,звериная уходит стая,чужой становится земля…И в одиночестве постыломодолеваю трудно грязь,мечты перегоревшим пылом,как хмелем конченным томясь.И, возле ветхого креста,войдя в промокшее селенье,гляжу с немым недоуменьемна изможденного Христа…Но вот к просторам неизвестным,еще плененный гром тая,уходят тучи стадом теснымза горизонтные края.Под радуги победной аркойводой омыта грозовойплоть мира снова стала яркой,как будто в первый полдень свой.И, возвещая страсть живую,нежна, призывна и чиста —голубка белая воркуетна черном дереве креста.И кажется (быть может — снится)Распятый улыбнулся ей.Как голубь Ноя эта птицазалог иных и лучших дней.Все, что веками изнывало,растаяло в грозовой мгле,и безгреховным тело сталона о святившейся земле!

Последний вечер (Эпическая поэма)

Цилиндр из неокисляющегося металла огненного цвета, заключавший в себе рукопись этой поэмы (не на папирусе, не на пергаменте, не на бумаге, а на специальных, напоминающих нашу пластмассу, лентах), был поднят драгой, опущенной на дно океана с яхты «Ахиллейон», принадлежащей г. Анастасу Самозису — мультимиллионеру, меценату и любителю-ихтиологу, как раз пополнявшему свои — всемирно известные — коллекции глубоководных существ. Насколько можно понять, в поэме рассказывается об островной стране, которую по преданию создал и основал для своих детей бог Посейдон (см. у Платона). Во всяком случае та была так же ограждена с севера, востока и запада горами (вулканическими), а на юге ее находилось большое озеро, на берегу которого располагалась столица «Город Золотых Ворот».

О тождестве этих стран свидетельствует и упоминаемый в поэме таинственный «орихалк» («Наиболее драгоценный из металлов» — Платон). О судьбе Посейдонии-Атлантиды у Платона говорится кратко: «В один день и в одну страшную ночь она опустилась на дно морей». Гораздо подробнее о той же, по-видимому, катастрофе рассказывает знаменитая рукопись майя «Кодекс Троано» — находящаяся в Мадридском Музее: «Вулканические силы исключительной интенсивности сотрясали почву, пока она не поддалась наконец. Долины (Страны) были отделены одна от другой (очевидно, трещинами) и затем рассеяны… Два страшные удара сотрясли их и они исчезли неожиданно во время ночи… увлекая за собою 64 миллиона человек». Это произошло — по календарю Майя — в год «6 Кан, 11 Молюк, 3 Шуен»… Принимая во внимание вполне понятные трудности перевода (скорее — расшифровки) за его (или ее) точность автор не ручается. По мере сил он старался передать и строение стиха, порой отдаленно напоминающее размеры античных эпических поэм. Целый ряд терминов, для которых ничего равнозначащего нет в языках известных нам древних народов (их техническая культура не достигала этой степени развития), пришлось превратить в «архаизмы наоборот» и дать им вполне современные звучания.

Хоть и косвенно, однако с достаточной убедительностью, в поэме вскрываются атлантские корни древних цивилизаций Теночтитлана и Тиагуанако. Остается сказать, что Одинокий, о котором говорится в эпилоге, по-видимому, и был творцом поэмы.

С. Р.

Светящийся диск у ворот орихалковый поднял колосс,перепрыгивая друг через друга,автострадой машины бегут без колес и расходятся на поворотах.Город в гордое небо вознес с блестками окон гигантские соты.А над ним —— зари роковая агония,облаков и огней беспокойная фуга…О, Посейдония!

Из мастерских, учреждений, контор, магазинов,как грозное платье, снимая оконченный труд,будто бы кишки из зданий пустеющих вынув,усталые толпы на улицы лавой текут.Сливаясь в подвалы подземной дороги,у турникетных густеют запруди снова сквозь них вытекают на воздух…Не глядя на небо, на вечер, на звезды,в пути прилипая к витринам вещей соблазнительно-ходких,разнобойно шагая,усталой походкойвлача по асфальту несчетные ноги,весь город от края до края —один человечий поток…На движущихся тротуарах,на личных машинах,(на глиссерах и архаических шинах)на крыльях, на лодках,в запряжках из атомных сил, электричества, парана Запад, на Север, на Юг, на Востокв грохоте, топоте, шипе, шуршаньи, свистеспешат, заполняя и землю, и воздух, и воду,в относительную свободу…А в небе — закат, словно огненная пеларгонияи дальние дымы клубятся, как черно-багровые листья…О, Посейдония!

Там, где, как пестрые скалы, высотные зданияк решеткам прибрежным прижали кайму цветников,а ниже — воды голубое сияниев оранжевых, серых, лиловых, багровых мазках облаков —волна за волной подплывает к лежащим на розовом пляже,и сразу же, изнемогая,истаивает на теплом песке без следа.Уже вечереет, но толпы густеют даже.Спеша освежиться после дневного труда,с трамплинов герои бросаются лихо,робкие входят в волну, как в объятья врага,друг друга с трудом избегаяпо всем направленьям снуют челноки —иные гребут изо всех, иные беспечно и тихо,насвистывая, напевая, из-под ленивой руки, разглядывая берега.Среди челноков и пловцов,средь криков, приветствий и шуточно им угрожающих слов,к причалу подводят кокетливый катер,почти что нагие девицы —загорелые ноги, и руки, и груди,и лица,а губы по моде бледны, как заря на усталом закате.Выходят на берег, красуясь,взглядам себя предлагая, что редкие фрукты на праздничном блюде —возьмите любую!Поспела любая!И словно не замечаяк ним повернувшихся лиц,идут, играяопахалами деланно длинных ресниц.И несдающийся старый поэтсочиняет девицам экспромтный привет:«Как два котенка играет от быстрого хода твоя вознесенная грудь,будто бы трогая лапкой мое оробевшее сердце.Пусть ты не глядишь и не улыбаешься — будь!И одним бытием твоим горькая старость моя обогреется!»— Браво, старик! — говорит иронический майяи шепчет лежащему рядом: «Глазки прикрой —ослепнешь некстати!Под случай шальнойлюбаябудет в кровати с тобой,а то — отпихнет тебя левой ногой!Ты думал — гетеры эти цветочки?Нет, милый, — папины дочки!Все у них есть, а душа скучает —игра потаскушки порой развлекает…»А те, кривляясь,треща, как сороки,бегут, направляяськ купальным кабинам.Старуха-бродяжка, живущая в брошенной лодке,смотрит на них и глаза — как цепные собаки:«Ужо вам, красотки!»Пусть вечер и розов и тих — открыты ей тайные знаки:все перемерены меры, все сбываются сроки,все пересчитаны люди и живут уже днем не своим —не облака прилипают к далеким вершинам,но дым, дым…На земле и на небе агония…О, Посейдония!

Глиссеры заводи чертят крышами касаток.Таверны на сваях огнями и музыкой блещут,в струях играя.Странные там плясуны, разодетые, будто плясуньи,странные видятся сны и сбываются вещи:трупы порой на заре выплывают в далекой лагуне…«Посмотри!» — говорит педераст на террасе жеманному другу:«Как этот вечер циничен, настойчив и сладок!»И, звякнув запястьем, кладет на плечо его вялую руку…Наркотик зрачки у обоих расширил зловещим,обманчивым счастьем,а на душе — беспокойный и липкий осадокузаконенного беззакония…И дым, подплывающий к озеру, душен и гадок…О, Посейдония!

В аэропорт спустился корабль из далекого рейса,весь серебряный — он, под зарей, как гигантский фламинго.Он пришел из страны, где под солнцем лениво не греются,где в снегах плоскогорий живут дикари и зовут себя «Инка».Перестали моторы дышать,падают сходни,люди столпились у люка, спешасойти, опуститься в родное сегодня,в привычный, в уютный, в домашний лад…И вот уже, выдвинув стол на балкон,с восемнадцатого этажа,как на время присевшая птица,оглядывая небосклон,капитан сочиняет секретный доклад:«Кроме золота и серебра,мало нашли мы в стране добра —мало злаков, и птиц, и зверей,грубые нравы у дикарей…И однако —согласно приказу —над озера водами пустыннымизаложили мы город — Тиагуанако,и оставили Тота, Атагуальпу, Гуаскара и Ассустеречь блокгауз с припасами и машинами».И ребят пожалев, капитан вспоминает,что там челюсти скука ломаети что Гуаскар проиграл ему в костиогневолосую Айюи что завтра идти к ней в гости…И предвкушенью лукавому рад,продолжает доклад.Жена, проходя, ему треплет прическуи голову ласково гладит.Лиловые бродят туманыи вьюгив ее ускользающем взгляде.Он целует ей руки, что гибче змеи и лианы,и пальцы с ногтями, покрытыми розовым воском,и вслед за ней устремляется —— а ей вспоминается —— время разлуки,томные ночи в постели подруги…Пальцы ее нежнее, груди ее душистей,рядом с черной копной волос золотая еще золотистей.И в бесстыдной жаре откровенного женского летачасы за часами вприпрыжку бегут до рассветаи, приближая момент расставанья,опять раздувают уже потухавшее пламя желанья.Наглые губы по коже трепещущей бродят,ищут — находят,уходят — приходят…В сладостной пытке, в тонкой и нежной любовной работепот выступает, как росы, на смуглой и розовой плоти,тужится тело — истомой натянутый лук —страстная жажда касанья множит и множит,грудь задыхается, сердце не можети хочется криком кричать от восторга немыслимых мук.…Последние свечи, как звезды в заре, оплывая, горят,в игре их, ладьи на мозаике стен, отплывая, колышутся тоже…— Милая, знаешь ли, что говорят… —«Э, вулканы всегда горят!Пока мы живы, все чушь…»Но стали колени подруги нарочно ленивы,как будто ей трудно, как будто ей худо —— А скоро вернется муж…«Откуда?» —— Он в колониях… —…О, Посейдония!..

Главного храма златя позолоту почти потерявшие крыши,как мастер усердный, устала и потухает заря.Светом уличных ламп подымается ночь по колоннам, а ниже —по бесконечным ступенямблагоговейные тенивосходят к огням алтаря.Автоматически мелют молитвы привычные губы,не веря — сердца приобщиться к божественной милости чают.Но месса окончилась. Смолкли священные трубы.Остатки курений, подножия Тех, что все знают,еще обвивают и тают.Разоблачаясь, жрецы говорят об обычном —тому удалось по дешевке купить рмоагальские вина,тот ищет подержанный глиссер для сына,прошедшего конкурсы в школе с отметкой «отлично».На Основателя видом похожий, старец осанистый, благообразный,принимающему облаченьяключарю и хранителю храма, кастратуна ухо шепчет: «Честь Тебе, Боже —будем богаты!Сколько живу — не бывало такого стечения!Толпы стоят у священных порогов!И народ-то все разнообразный:есть и вовсе не чтившие Бога…А уже становилось нам жить трудновато:вера оскудевала,падала наша зарплата —людишек заелиматериальные целии малого — право — уже не хватало,чтобы мы для себя лишь кадили и пели!Так что — долго ли до греха! —если вулканы начнут потухать —надо скликать собратий,чтобы опять раздувать их!».Словно солидный ребенок давно надоевшую сказку,ключарь его слушает, спрятав лицо под учтивую маску —он-то знает,что мертвая вера не оживает…Когда в полуночном обходе заправляет у статуй лампады,он слышит, как трубят тритоны, перекликаются звонко наяды.Он видит, что боги уходят, что кони святой колесницыуже напрягают под сбруей усердные спины,что блещут, в движенье колес орихалковых, спицы,что грозный трезубец взлетает готовый разить,что сам Основатель стремится опять опуститьсяв морские пучины…Нет, мертвую веру не воскресить!На годы, века, на эонык тем, что стоят у начала дороги —к юным народам уходят Бессмертные Боги,чтобы опять откликалось сознанье и сердце людскоена все великое, на все святое…А здесь — в разложеньи зловещемзаслоняют людей безразличные вещи,и начинается духа агония…О, Посейдония!

Цветущей скалой нависает над озером белая вилла.В ней — ателье. Входит вечер в его исполинские окна.Мастер устал.Неудача издергала и обозлила.Напрасно стирал, переделывал, снова стирал —не осенило…Вышел курить на террасу…К дальним вершинамтянулся дымов густые волокна,будто волосы, тонущего в небесах исполина…На озере лодки сигналят огнями,белой пеной по сини проводят упругую трассу.Пристани улицы, что — световые лучи,фонтан, как павлин, возле сквераиграет в огнях опереньем цветным,а дальше — предместья — и дымно и серо…Но занятый только своимМастер думает, как и какими путямине то, чтобы выразить, а перескочить —перешагнуть через все ухищренья собратий,через все, что придумано в наглом искусства разврате,что способно еще удивить, хотя бы и не восхищая…Новую краску открыть?Построить сюжет по старинке, совсем ничего не меняя?Увы! Перетоптаны эти путии на каждом кривляются или скучают.Вспомнил профессора в школе: «Ищите! Ищите!»— наивничает старикан!И, как в загон непокорного льва, укротитель,вошел в ателье, повернул у дверей орихалковый кран,наполнил светящим раствором прозрачные трубки стенного бассейна,взглянул на мольберт —— да, как будто затейнои все же старо.Считают на дюжины эти картинки! —И, схватив отливное ведрос остатками синьки,плеснул на картину:«Вот тебе — думал о критике — сукину сыну!»…Слуга постучал: «Господин покупатель!»— Ну что же, — проси, приятель.Вышел навстречу с улыбкой сусальной.А тот с порога: «Шедевр ваш готов?» —И, взглянув, изнемог моментально:«О, гениально!Гениально! И как называется?»— Ну… Гнев богов…«О-ля-ля! И, вдобавок, еще актуально!Вы, конечно, слыхали: опасаются взрыва планетной коры,сейсмографы забунтовали!..Но до времени и до поры — вернемся к картине…Откуда вы взяли такой изумительный синий,как будто из нами еще не открытого спектра?Вы превзошли даже нашего Метрас его голубыми тонами!»Мастер в ответ пожимает с досадой плечами:— А почему он, а не я? —…О, Посейдония!

В домах для вечерней прохлады открыты и окна, и ставни —вернулись жильцы. Зажигается свет.Детишки оставили школы, но дома зубрить не забавней.Всем луковый суп возвещает, что он уж давно перегрет.Жены грызутся с мужьями. Заходятся плачем младенцы.Мальчишка грешит в уборной, открытью счастливому рад:девица в доме напротив, прикрывшись слегка полотенцемпосле горячей ванны, голая, ищет халат.Но «хлеб наш насущный дай нам» —и челюсти входят в работу по всем этажам.За едой говорят, как всегда, об одном:что — дорожает, а что — дешевеет,кто становится богачом,потому копейку зажать умеет.И на чужую сноровку в обиде,как у себя — в кармане соседей,сами золоте сидя,чужой заведуют меди…А после грохочет под краном посуда,грохочет вода по уборным, смывая обычную грязь.И вот уже ночь у рабочего люда…Еще задохнутся кой-где кроватив спазме скрипучей последних объятий —и сны заплетутся в заумную вязь…Смолкли речи. Закрыты дверные задвижки.Гаснут окна, как будто бы плюхнув в туман,редко где копошатся, кончаясь, дневные делишки…И, кусая стило, сочиняет стихи графомандля готовой к изданию книжки:«Томление и ожиданье,сквозь ужас медленный — на дно…И вот зарницы трепыханьевзрывает мутное окно…И снова тлеть и распадаться —(который день, который раз) —и не понять, не допытаться,устанет небо возвышатьсяили земля уйдет от нас?И никому никто не скажет —и не покажет звездопад —под вулканическою сажейкакой зарыли в сердце клад…Над бесполезным чародействомстихов, которых не писал,какое грубое злодействов лицо — наотмашь, наповал!»Но недоволен последней строфой,ищет другую. И не найдя таковой,без огорченьятему берет под другим углом зрения:«Не надо глупой суеты!Пока хватает красоты,достойной обладания —живи, как будто навсегдаблестят глаза, блестит звезда,несет волна желания!..И не гляди, что неба щитпо краю ржавчиной покрытот злой горы дыхания —боятся дети и рабы.Оставь бессмыслицу судьбыза рубежом внимания!»— Не современно, не верно, нелепо, и сладко, и вяло!Легла меж бровями упрямая складкаи, все зачеркнув, начинает сначала!«Когда перед рассветом серымугомонится грубый гром —наяда выйдет из пещеры,где забавлялась с рыбаком.И, вся полна истомной ленью,перепугается онаневиданного населеньяпреобразившегося дна.А над волнами дыма злоголениво тают облакаи абсолютно никакогопривычного материка!И вот она растреплет косыи, плача, станет ручки гнуть,что вновь беспечного матросаей с сонной лодки не стянуть……А для тебя какая прибыль,что кончится твоя страда,и в тело пучеглазой рыбыты переходишь навсегда?»Но слишком условен в концовке вопрос…Да и насчет этих «ручек» и «кос»…И, размышляя, рисует бесхитростный вздор:дым завитками над гребнем весьма приблизительных гор,нагую фигурку, цветочки, листочки…И, крепко вздохнув, по-иному кроит стихотворные строчки……А город живет —засыпают одни, а другие спешат по местам,и лица у них не похожи на лица дневные,им в людях открыты все тайны ночные,порочные, грязные, жалкие, злые,отвратительные и смешные —и — по характерам и кошелькам —они помогают другим веселиться:встретить, встретиться, объединиться,потанцевать, обожраться, напиться,совокупиться.(А то обокрасть и убить — и скрыться.)Город живет. В переулках, углах, закоулках, аллеях,слипаясь в походке,скамейки бульварагреядо ста атмосфер нагнетаемой страстью,завистливый глаз исподлобья волнуя,влюбленные парыизмочаливают поцелуи.Искоса глядя на них — поставщицы продажного счастьяпод зонтиком синим сияний фонарныхсвою начинают работу:там, где таверны на площадь блюют музыкальную рвоту,хватая за фалды хмельных и непарных,на ночь ли, сдельно ли,прелагают им дело постельное…А город живет. И скоростью шваркая,мчатся машины под пальмовой сенью центрального парка —спешат на собранья, балы, заседанья, спектакли, забавы…Ночь будет душная, ночь будет жаркая,зловещи, как взрывы, под светом фонарным колючие листья агавы,но люди бездумны и будто бы правы,из жизни обычной в ночную феерию канув.Женские платья блистают, как райские птицы,нежно сияют нагие и руки, и груди, и плечи,искусные реют и веют ресницы,еще оттеняя зрачков наркотический жар.А в небе над ними зловещие пышут зарницы,далеких вулкановрыжеет пожар.И гаснут глаза, и линяет раскрашенный рот,как будто гримасой его искажает агония…Что же тебя ожидает, стоит у твоих ворот,о, Посейдония!

Тянет куреньямигашишнымив воздухе дыханьями душном.Музыканты манерами различнымипищат, визжат и гремят —словно таран по ушам —чтобы сосед не расслышал соседей.И вот сидят,почти прикасаясь коленями,шепчутся: «Нужно… Нужно…Толпа, товарищ, глупа,и обещаний не надо жалеть ей…Бей богача поперек лба!Сарынь на кичку и смерть дворцам!(А власть, разумеется, нам…)— А вы слышали, что говорят,будто строенье земное не так уж прочно —вулканы проснулись… Леса горят…— Это все богачи распускают нарочно!Верфи, было, прекратили закладки,отпускали рабочих целыми сменами…Злобились массы,и печатали мы прокламации:„Пролетарии! Час настал!”И вот снова дела в порядке:в предвиденьи эвакуацииправительственные заказыразбили девятый вал!..»— Богачу и вулканы — полезные факторы —не надо — потухнут, а то разгораются…— Но и пролетарий — гнида не малая:за надбавку к прибавке продаст идею… —«Будем у власти — его не побалуем, скрутим шею!..»…И наблюдающий из полициислушает и удивляется:С этой позиции…Как же так получается?!А в противоположном углудругая компаниятоже прижалась к столудля конспиративного собрания.Шепчутся: «Нужно… Нужно…— Правительство с левыми слишком дружно.— Посещая заводы, с рабочими лижутсяминистры из сдобного теста! —— Пора прописать пролетариям ижицуи, в зародыше бунт задушив,поставить на место! —Но и богачи хороши:с мяса ли, с рыбы ли —им все равно лишь бы прибыли!Сволочь не малая!Им — барыши, а ты погибай за идею!Будем у власти — их не побалуем,скрутим шею!А наблюдающий из полициислушает и удивляется:— С этой позиции…Как же так получается?! —Но мысль — по инструкции — вещь посторонняяи, не расцвев, потухает ирония…О, Посейдония

Глохнет ночь. Время к времени медленно лепится.Глохнет улица, будто чужая,идешь — никого не встречая…Только одна еще вывеска светится.Мимо шагающий буквы,нарочно неловкие,с трудом разбирает прохожий.И улыбается понимающе(словно поглаживая по головке)«Клуб Молодежи».…В подвале цветной полумрак,у стен — в закоулках — целуясь, скучают вдвоем.Играет оркестр, задыхаясь в истоме глухого оргазма,блещет, как озеро, пола узорчатый лак,и на нем —корчатся в пляске, похожей на страстные спазмы.Другие толпятся у бара,из вычурных рюмок сосут, безразлично, густые ликеры…Кому-то какая-то вдруг не понравилась пара —а грязная капля на блещущем лаке —шлепнулась грузно — обидой нарочной — бесстыдное слово.И все оживились в предчувствии ссорыиль драки…В запале, в азарте,как будто на старте —как будто всю жизнь ничего не искали другого —сцепились друг с другом…Как по воде, разбежавшимся кругом,расходится ярость. Взрывается дикая удаль —всех захватило заразой угарной —мальчишки ломают скамейки и стулья,девчонки швыряются с визгом посудой,даже на улице — гам разозленного добела улья!..Свистки постовых все сверлящей и чаще,в окнах виденья проснувшихся спящих,машины пожарнойвзвывает рожок.Хлещут водой беспощадные шланги,полиция крестит дубинами, как и по чем попадя,обходя их и с тыла, и с фланга,загоняя в тюремный возок…И вот они рядом в участке сидят.Потухли глаза, безразличны спокойные лица,как будто им все — абсолютно — равно,как будто вся жизнь только снится,и видится мир сквозь закрытое паром окно.Им показали с экрана живые картины,всевозможные каждой судьбы обстоятельства —— все пропасти и все вершины,все героизмы и все предательства,все пороки и все добродетели,все соблазны и все отвращения —— и равнодушные мира свидетели,одного не находят в нем — самозабвения.Сердца их сильнее не бьются,и мысли живей не текутоттого, что все девушки всем отдаются,что служебные вещи за всех выполняют их труд.Раз желать до безумия больше нечего —мир приедается, хоть калечь его!Инспектора, по привычке, глядят иронически-хмуро:«Еще почти дети,чего ж они встрели дуромна этом свете?»При них говорят о своем —о зарплате, о повышениях,об уменье с начальствами быть на короткой ноге,о возможных волненияхи, конечно, о том, что у всех теперь на языке…А те — безразлично: мужчины и женщины —слушают без внимания,что на равнине открылись гигантские трещины,что в городах угрожают обрушиться здания…И, выражения лиц не меняя,что-то как будто в зрачках на мгновенье мелькаети тает…Пробуждение или агония?..О, Посейдония!

В ночь подымает огромный фасадцветные созвездья оконного света.У подъездов — густой полицейский наряд,толпится народ.Идетэкстренное заседание Совета.…Монотонно читая доклад, секретарь про себя растревожен —о чем говорят? Исход роковой неужели возможен?Неужели наука и техника наши — химеры?Почему же не приняты вовремя нужные меры?Эвакуация или…… — и он продолжает:— «Капитан З.В.2. сообщает:Сырые холодные гроты. Косматые вшивые люди…Смрадно сгнивают у входов остатки охоты…В растопленном жире на каменном блюдегорят фитили, темноту по углам разгоняя…… а тьма, как живая —воют в ней волки, и мамонт гремит неустаннов яме-ловушке…… В такой же пещере, но с атомной станцией, кухней и ванной,оставлен патруль и четыре нейтроновых пушки…»И секретарь продолжает:— капитан 6.А.6. сообщает:«Архипелаг облетели от края до края,все примечая.На островах дикари незлобивы,гостеприимны, довольно красивы,любят танцы и песни, цветы и плоды,в своих челноках не боятся ни тихой, ни бурной воды,знают огонь и костяную иглу,пальмовый сок — от брожения — делают пьяным,жарят рыбу, ее зарывая в золу,и травами лечат болезни и раны……Мы оставили там свой патрульс запасами электронических пуль…»И секретарь продолжает:— Капитан 7. Д.2. сообщает:«… Кроме золота и серебра,мало мы нашли в стране добра —мало злаков, и птиц, и зверей,грубые нравы у дикарей.И, однако — согласно приказу,над озера, водами пустынными,заложили мы город — Тиагуанако,и оставили Тота, Атагуальлу, Гуаскара и Ассустеречь блокгауз с припасами и машинами…»— Итак, — говорит Председатель, доклад закрывая,— ситуация, в общем, простая:береговые колонки все под угрозой поднятия вод,значит —надо выселить вглубь народ.Но перевозочных средств у нас нет,вернее — катастрофически мало,даже для тех, кого — как считает Совет —в интересах культуры спасти надлежало б.Пока подготовке эвакуациимешали локауты и забастовки.Но мы гарантируем всем ключевым производствам их акции,мы начисляем проценты любому заказуна верфи и фабрики аппаратуры,и строим по сто авионов сразу.В пространствах дичающих материковмы оставляем посты на местепредполагаемых городов.И вы слушали о них известия…Если ж надежды нас обманулии нет нам пощады —если у наших людей истощатся припасы и пули,износятся роботы и автоматы,и в одичании с диким соседом сравняет их время— духа нашего семядля будущего прозябанияостанется в темном сознании.Оно потеряет изнеженность, слабость, начало растления,станет грубей (и здоровей, без сомнения),сложится новый великий народ,и — за далью столетий — взойдетв свой срок,достигая для нас недоступных высотот нас идущий росток!..И дружно, как дети на школьной парте,хлопают члены правящей партии.А левый сенатор бурчит, наклоняясь к соседу:— Вы слышали эту «Родную беседу»?Романтическая какофония!О, Посейдония!

В обсерватории — как у постели больного —собрались и, бессонные, ждутконца рокового агонизирующих минут…За кадраном привычно глаза следят,руки привычный расчет ведут:«…Смещение координат…»— «Увеличение амплитуд… —…Эпицентр в середине страны».Если треснут базальты коры,если в трещины воды войдут, —всем и всему капут —— только пепел и пена на гребне гигантской волны,на атолл отдаленный шагающей, будто бы стадом слоныв буйстве звериной весны…Меры? Нет никаких мер.Для поддающихся панике масс,(но это тайна высоких сфер),успокоительный пущен рассказ.А кому невозможно не знать —одно остается — ждать…Принимая всерьез свой ученый собор,старики залезают в абстрактный — как водится — споро природе и нравах гор.Подкалывают цитатами друг друга,выражаясь весьма деликатно: «Осмелюсь заметить,что с севера и с юга…»А молодому совсем не занятно —надоели и эти большие дети,и все вообще надоело на свете.Наука давно оказалась не тем, что когда-то казалось:бесконечен путь познавания,значит — нет абсолютного знания,а не абсолютным (какая малость!)души не насытишь никак…Полудикий шаман и вот этот ученый чудак,что трещит о какой-то там горной породе,оба невежды, хоть каждый в особом роде.Настойка на козьем хвосте или сердце жабыкогда-то больным помогалаи теперь помогать могла бы,если б наука людей не смущала.Только вера (хотя бы в пустое)лечит болезни, творит героев,учит жизни и смерть побеждает,с необъяснимым примиряет!Но если в школах любому теперь прививают науку —в душу не вложишь веру,как нищему в открытую руку…Мир из одной переходит в другую эру,иначе звучать начинает все та же Вселенной Симфония,Но ее не услышишь ты,о, Посейдония!

В небылое, в безвестное, в вечное, в прочь —волоча, как подол, сизый дым с неживого —в туманах — залива,над предместьем ползет безымянная ночьравнодушно-лениво.Кругами размыв на шоссе осторожную тень,фонари —одуванчики света,вдоль пустынь обезлюдевшей улицыраспустились в лиловое лето.И плетутся часы, как рабочие лошади,к постоялым дворам отдаленной зари…Над асфальтовым озером площадипамятник чей-то сутулится,бросить скучное дело позировать правнукам рад.Но привычка — вторая натура,и в вечность вперив немигающий каменный взглядпровозвестника и авгура,неподвижностью каменных рукиз кифары без струн извлекает неслышимый звук.И сошедший с последнего поездахмельной шалопай,сквер проходя, монумент ободряет:«Играй, друг, играй, —это жизнь украшает,хоть ничего в существе не меняет:смерть одинаково всех за углом поджидает…Вон и брат мой тоже герой,тоже на памятник свой притязает:жертвует парень собой,собираясь лететь на ракете в простор мировой!А я не польщусь на такие дела,и обычная жизнь мне мила —пляшу на вулканах, пока меня хватит(и других тоже хватит, кстати!)».Шлет рукой песнопевцу приветственный знаки продолжает свой путь кое-как —у всех фонарей, став устойчиво к ним спиной,с аргументацией неизменнойдискуссирует сам с собойо личности самоценной,о свободе бессмысленной, но непременной,о вечности, смерти, любви, о духе,обо всем, что застряло в его равнодушном к живому и гордому ухе.Находя, наконец, свой дом,долго ловит замок ключоми удивляется,что дверь сама отворяется.На пороге стоит его младший брат,на нем уже летный комбинезон.«— Ты пришел, — говорит, — как я рад!»И голос как голос, но чужой будто в голосе звон.Семья собралась, и люстра большая горит.Словно праздничный в доме вид.Отец тих, как обычно, и даже обычней слегка,но руки дрожат, но в глазах тоска.Плачут сестры, без сил на стул опирается мать:сына живого, как в гроб провожать!А он уже вышел на крыльцо,и трудной улыбкой закрыто его молодое лицо.Прощальным взглядом всех обнял сразу,и глиссер уносит его на базу.Убегают предместья последние здания,последние падают воспоминания —«Нет», — думает юноша, — «я был прав,этот путь — сумасшедший для многих — избрав!Смерть одинаково всех стережет,какая разница — раньше на час ли, на день или годкаждый из нас умрет?Важно, чтоб жизнь не напрасно прошла,чтобы в судьбе мировойнестираемый след провела,хоть и ничтожный, но свой!»…На базе тревога, спешка, азарт,снопами светаночь прогнали прожектора,по прямому проводу Предсоветаговорит коменданту: — «Пора!Пока сеизм не разбил пусковые площадки,всем ракетам давайте стартв спешном порядке!»И вот проверяются снова моторы, машины, запоры, припасы,вопросы — доклады, ответы — приказы…Астронавты в центральном залеслушают напутственную речь…В скафандрах без талиине скрыть все же бедер и плеч…И бродят взгляды с надежды вопросом:— не мы ль, моя девочка, вместе уходим к звездам?Говорит Комендант:«Вы — надежда земли,плод, созревший в ее утомленной культуре,семена, уносимые вихрем космической бури,чтобы наши посевы на новых планетах взошли.Вам сказала душа, что Вселенная — наше отечество,что, “Я” умирает, но живет в бесконечности “Мы” —вы — смертные листья на бессмертных ветвяхчеловечества, уходящих корнями в Неуявимые Тьмы.Чтобы жизни костер мог в иные края переброситьсясотни, тысячи искр потухают прежде чем разгорится одна.Смертью смерть побеждая, утверждаясь на ней, Жизнь возносится,как стрела в Неизвестность —— сквозь все Пространства и все Времена.Вы факел жизни —как в эстафете —из рук усталых другим отдадите рукам,вы — искры костра, что, негаснущий, светити нашим, и нам неизвестным — мирам…»…Крайний слушает, глядя в окно —это все он знает давно,все передумано Столицей,свечи уличных фонарей…Чья-то жизнь, как обычно длится,от вспышки надежды до пепла сомнения…А что если все только снится,и гордая жертва самосожжения,станет бредом обыденных дней?Но нет возврата и нет сожаления,только грусть, только тихая грусти агония…О, Посейдония!_______________________________________________

Одинокий стоит на скале.Перед ним, как туман в заре,отдаленное зарево Города…Дым не зря спрятал озеро в мгле:под ногами — в горе —нарастающий грохот гигантского молота.Второй день на цветах нет хлопочущих пчел,змеи скрылись из нор неизвестно куда,с гор в тревоге сошли пастухи,разбежались стада…Только жуть бродит стогнами брошенных сел,раздувая пожар (уголек обронила хозяйка от страха шальная),у распахнутых в Вечность ворот завывает забытая в спешке собака…Ночь встает, словно львица над ланью, уже обреченной…Последнего знака,последнего стонау порога иного Эонамир ждет…И вот —эхо обвалами с гор повалив,за взрывом взрыв:прорываясь сквозь смерть до зари воскресения,ракеты грохочут, взмыв,над пустыми домами селения…И, глядя, как в огненном токев дым звездныйвпо